Мастер вошел в студию. Он еще в школьные годы понял, что то, что называют низменными инстинктами, — вещь гораздо более глубокая, и легкомысленное отношение к ней, отмахивание от нее означает либо глупость, либо слабость.
Он не считал, что мир состоит из одного сплошного зла, но внимательно следил за тем, как работает сила корысти, зависти, ненависти, похоти и другие. И учился пользоваться этим. А потом научился записывать песни и снимать музыкальные клипы, которые смотрели миллионы. Десятки и сотни миллионов людей.
Витольд не считал, что делает простую работу. Написать хит стоило ему почти неимоверных усилий: ведь даже в своей низости публика в XXI веке становилась настолько невнятной, что поди найди нечто конкретное, востребованное этой низостью.
Зло Витольд считал основой, а добро — случайностью.
В этот день его подопечным предстояло записать песню о России. Витольд как гуманитарий понимал, что эта страна представляет опасность даже в разболтанном виде. В каком-то смысле его работой было переворачивать все с ног на голову, подталкивая мировые массы к изменениям. А у русских была органическая способность это делать, причем с непредсказуемыми результатами.
Произведение, исполненное с ненавистью к ним, они могли воспринять совершенно иначе и обернуть в свою пользу. Поэтому Витольд понимал, что должен быть настороже: его ореол действовал так, что любое его решение принимали как единственно верное, а он ведь мог и ошибиться.
По уже согласованному с заказчиком сюжету две лесбиянки должны были познакомиться на Красной площади, пойти вместе в Мавзолей, а потом сесть у Вечного огня. Заказчику сюжет нравился, и он не мог дождаться, когда же наконец увидит готовый продукт.
Съемки в Москве прошли на твердую пятерку. Нанятые для клипа русские актрисы были выше всяких похвал. Витольд еще тогда подумал: «До чего эта нация любит унижаться! Готова сделать это в любой момент с отдачей всех душевных сил». Впервые о чем-то подобном он подумал, учась в университете, когда в СССР шла перестройка.
Витольд уже много раз добивался большого успеха, поэтому десятки миллионов просмотров на YouTube не были для него особым событием. Однако, начиная работу над этим видео, он чувствовал приятный трепет от эффекта, который оно должно произвести.
Достаточно быстро вчерне были закончены первые 40 секунд видео, и Витольд с ассистентами сделали перерыв. Стоя на удобной берлинской веранде, они пили кофе, курили и похохатывали, радуясь своей работе.
Раздался телефонный звонок. Где-то две недели назад Витольда стала донимать одноклассница, родом из ГДР, которую он защищал от других ребят в школе. Немцев не очень любили в Варшаве. И Витольд защищал ее только для себя — чтобы в собственных и чужих глазах подтвердить свою силу.
— Витольд, мне нужна помощь. Я знаю, что у тебя есть деньги. Я должна купить матери эти лекарства, — Брунгильда (Витольд все время пытался понять, зачем родители ее так назвали, но ни одно из объяснений не укладывалось у него в голове) знала, что у него есть деньги, из разговора две недели назад, когда Витольд был зверски пьян и рассказал человеку, с которым не общался 20 лет, столько, сколько трезвым не стал говорить бы и лучшему другу.
И хотя его принципом было не жалеть ни о чем и никогда («Дьявол, — говорил про себя он, — не делает ничего лишнего»), через день после того разговора он сильно себя укорял. Хотя рассказывал он опять же не из желания чем-то поделиться, а для себя — подтвердить для себя свою силу, красочность своей жизни.
Брунгильда, которой в польской школе имя не прибавляло авторитета, поняла, насколько Витольду важно самомнение и поэтому говорила:
— Что для тебя значат эти копейки? Ты продюсер с мировым именем.
Витольда подкупала непосредственность, с которой она говорила. Журналисты, бизнес-партнеры, уже даже ассистенты ходили перед ним на цыпочках, лишая человеческого общения полностью. В берлинских клубах этого общения тоже не было, несмотря на наркотики превосходного качества. Так что последний раз от кого-то наш герой слышал что-то подобное лет 15–20 назад.
— Хорошо, — ответил он. — Присылай номер карточки.
— Danke! — громко сказала в трубку Брунгильда.
Витольд вернулся в студию. Работа сразу не заладилась. То кадры лесбиянок попадались неубедительные, то склейки были из раза в раз неудачные — а частота смены кадров была одним из главных его козырей. Ассистенты чувствовали настроение шефа, и когда у того что-то не клеилось, оказывались в полной растерянности.
— Продолжим завтра, — сказал наконец Витольд после двадцатой уже попытки совместить в пяти секундах ролика раскрашенных лесбиянок, Мавзолей и толпу на Красной площади.
Он вышел на раскаленную берлинскую улицу в отвратительном настроении и вызвал такси.
Таксист оказался русским и не преминул включить какую-то русскую песню. Это нашего героя добило. Он завопил не хуже изможденного Московской битвой нациста:
— Я зарежу тебя, свинья!
Таксист спокойно остановил машину и выволок нашего героя с заднего сиденья. Несмотря на то, что по одежде Витольда было понятно, что он состоятельный человек, и его избиение дорого обойдется в суде, Иван — так на горе продюсеру звали водителя такси — поступил с ним так жестоко, как с ним самим в жизни, честно говоря, никто не поступал.
После 7–8 минут на тротуаре лежало 50 килограмм костей и мяса (Витольд сильно исхудал от своей берлинской артистической жизни), для возвращения которых в человеческий вид понадобилось бы несколько лет и все усилия немецкой медицины.
Вместе с кровью Витольд выплевывал куски своего нового клипа — такие видения иногда были у него во время наркотических припадков. И видел другой клип — где на Красной площади празднуют День Победы, танцуют, а кого-то подкидывают на руках.
От Ивана перед этим ушла жена. Пятнадцать лет жизни, в которые он, по большому счету, не видел ничего, кроме лобового стекла своей машины, ушли на выплату ипотеки. Жена была русской.
Продолжение следует