Два цикла — «Судьба гуманизма…» и «О коммунизме и марксизме» — по сути, представляют собой поиск ответов на одни и те же вопросы. Первый — описывает фундаментальные обоснования фашистского мировоззрения, второй — коммунистического. И оба они ищут свои корни в изначально присутствующей в человеческом опыте Традиции. Это очевидно и потому не главное. Главное же в том, что оба этих отрицающих друг друга мировоззрения появились и занялись поиском своих корней одновременно. То есть возникли как ответ на один и тот же вызов. А антагонизм полученных ответов вытекает из принципиальной несовместимости тех начал, с которыми они себя связали.

Когда в циклах начались и сюжетные и исторические пересечения, моя догадка превратилась в уверенность. И я начал читать эти два цикла как единый текст. В этом сочинении я не хочу заниматься сравнительным анализом и поиском единства двух циклов статей. Разговор в таком ключе может быть или слишком общим, или же превратиться в свой цикл сочинений. Здесь я хочу обратиться именно к тому общему вызову, ответом на который и были марксизм, с одной стороны, и фашизм, с противоположной.

В 162 номере С. Кургинян приводит и комментирует высказывание одного из видных деятелей и идеологов германского фашизма А. Розенберга о судьбе и творчестве Гете.

«Он утверждает, что «вся жизнь Гете была раскачиванием между двумя мирами; когда один угрожал полностью захватить его, то он убегал в другой».

Что же это за два мира? Один из этих миров — мир чувства. Другой это мир деятельности».

Далее говорится, что в мире чувств происходит насыщение энергией для действия. А описываемое действие относится к «дьявольски эмпирическим».

Можно спорить о том, относится ли эта «дьявольщина» к самому Гете. С. Кургинян убедительно показывает, что относится самым непосредственным образом. О фашизме так говорить мы имеем полное право. Но присущи ли сами описанные качели одному только фашизму? Конечно, нет. Они свойственны всему, где нет устойчивости. Ведь качели — очень неустойчивый образ. А откуда они взялись?

В предложенной конструкции мы видим три начала: дух, душа и тело. Душа, отвечающая за интеллектуальную и эмоциональную область, качается между остальными: духом и телом. С. Кургинян пишет о маятнике. Мне образ качелей кажется более верным, так как в нем остается место для волевого усилия раскачивающегося. И если такое качание не есть норма, то как выглядит естественное для человеческой природы положение вещей?

Эти три начала должны по замыслу Бога образовывать следующую пирамиду: правит всем дух; внизу — тело, которое и способно реализовывать деятельное (творческое) начало в человеке; а между ними находится душа, являющаяся соединителем (коммуникатором) двух противоположных по своей природе начал; она же служит инструментом управления телом со стороны духа. Тут вообще все несколько условно, так как речь идет о жизни. Все три начала опираются друг на друга, активно взаимодействуют и дополняют друг друга. Так как дух по своей природе не может быть несвободным, то и вся конструкция обладает этим качеством — свобода.

«Дух, идеже хощет, дышет, и глас его слышиши, но не веси, откуду приходит и камо идет: тако есть всяк рожденный от духа». (Ин. 3, 8)

Противоположный вариант, с диктатом тела (низа, если соотносить с нормальной иерархией) — приводит к смерти духа и подчинению души животному началу. Это и есть состояние рабства. Кроме того, это «генеральная схема» сборки человека фашизмом. Правда, в ней тоже говорится о «духе». В этом случае мы скорее говорим о природе того, к чему начинает соприкасаться порабощенная низом душа. Это анти-дух. Дух смерти и окончательной несвободы.

И это соприкосновение так же неизбежно, как и смерть духа при диктате тела. Потому что природа человека триипостасна. И если контакт с настоящим духом (жизнью и свободой) перекрыт низом, то душа начинает блудить с анти-духом (смерти и рабства). Тем более что, находясь в подчинении у низа, она становится анти-духу в чем-то родственной.

Существует и третий вариант сборки, при котором доминировать начинает душа. Но если вглядеться в природу трех начал, учесть, что душа есть посредник и инструмент, то становится понятным противоестественность этого положение. А главное, все становится предельно неустойчивым. На самом деле душа отрывается от духа, тяготея к низу (телу). И начинается тот самый маятник или, лучше сказать, качели.

Эти качели вечно длиться не могут. Душа обязательно остановится. Или, вернув взаимодействие с духом, или полностью подчинившись низу. В положении этого качания оказалась Западная Европа с приходом проекта Модерн. Поставив на место духа (Бога) самого человека, пирамиду только из души и тела (общество потребления), Запад обрек себя на неуклонное движение к смерти и рабству. И когда Ницше говорит о смерти Бога, он не занимается эпатированием западного потребителя. Он выносит диагноз и приговор.

Такой же приговор выносили и другие мыслители. Например, Достоевский, заявивший, что русского человека удерживает от скотства только сопричастность духу. Одновременно он констатирует причастность Запада анти-духу. В этом Достоевский продолжил полемику с западниками А.С Хомякова, который более решительно заявлял об изначальной смерти духа в западном обществе впоследствии того, что запад «воспитан» Римом. А Рим, в свою очередь, воспринял духоборчество еще из дохристианских времен.

«Таков был Запад языческий, такой и христианский, строго логический и мелочно-формальный. Но поклонение красоте наружной, завещанное Элладою Риму, а Римом всему Западу, придало чудную красоты и величавую прелесть западному развитию. Там образовалось искусство христианское, и мысль заковалась в цепи верования полу-языческого по наружности, полу-юридического по развитию». (А.С. Хомяков, Записки о всемирной истории, т.5)

И там же:

«Восток греческий, живо принявший в глубину разума учение соборов, защищал его словом философским и проповедью христианскою; Запад, одевший жизнь в Христианство, но не проникнувший в него душей и чувством, сражался против учений чуждых кострами и железом. Вера, знающая свою силу, терпелива и кротка».

Фашизм довел омертвелость Запада до естественного абсолюта. Это был ответ не всего Запада, а того начала, враждебного духу и соответственно человеку, которое он воспринял через Рим. Но нельзя весь Запад сводить к этому началу. Марксизм — это тоже ответ Запада на вызов возникшей неустойчивости и поползновения человечества в сторону анти-духа. И этот ответ, опирается также на древнейшее основание. Хомяков считает, что вся история человечества сводится к борьбе этих двух непримиримых друг к другу начал. Такая же картина начинает вырисовываться и в обсуждаемых мной циклах. И то, что сходятся в подобной оценке два разных историософских подхода — светский у С.Е. Кургиняна и религиозный о А. С. Хомякова — позволяет нам говорить о некой доказательной и исторической правоте сделанного суждения.

Правда, надо отметить, что Хомяков не делал большого различия между марксизмом, который только зарождался, и омертвелостью Запада. В своей публицистике Хомяков скорее критикует марксизм, как неогегелианство, чем коммунистическую идею. А коммунистическая идея не была еще до конца оформлена и проговорена. Как не произошло этого и позже. Потому что если бы произошло, не стояла необходимость в циклах статей, подобных обсуждаемым в этом сочинении.