«Что человек, когда его желанья — еда да сон? Животное, не боле», — так говорит шекспировский Король Лир. Ну хорошо. Отказались мы от низведения всей нашей мотивации к еде да сну, а также к сексу, развлечению, наслаждению вообще и другим прелестям, предлагаемым нынешнему человечеству. Значит ли это, что мы ответили на вызов расчеловечивания надлежащим образом? Конечно же, такой отказ от соблазнов потребительства, постмодернизма, глобализма совершенно необходим. Но необходимое не значит достаточное.

В советскую эпоху утверждение, согласно которому «всё течет, всё изменяется», принималось в качестве чего-то самоочевидного. И потому, что существовала дисциплина под названием «диалектический материализм» (сокращенно «диамат»), а между диалектикой и «текучестью и изменчивостью всего» ставился знак равенства. И потому, что вроде бы «всё понятно»: время, оно того... всесильно... люди стареют... камни вон — и те со временем рассыпаются... целые народы живут себе, живут, а потом от них одни пирамиды остаются... а то и пирамид не остается... Так что воистину всё течет, всё изменяется... Нельзя войти в одну воду дважды... Ну и так далее».

Разумеется, все понимали, что разные процессы протекают с разной скоростью: что-то коренным образом меняется за секунды, а что-то — за многие миллионы лет, но ведь всё равно меняется. Даже Вселенная, если верить теории большого взрыва, когда-то возникла, претерпела огромные изменения и будет претерпевать их дальше.

Но, может быть, это касается только материи? Ничуть не бывало! Текучесть и изменчивость волновали и волнуют умы мыслителей, твердо верящих, что материя является лишь одним из слагаемых бытия. Иначе не было бы, например, «Гибели богов» Рихарда Вагнера. Который ведь не только композитор, но и мыслитель, не правда ли? Иначе зачем с ним бы стал так надрывно дискутировать Фридрих Ницше?

Опять же — мир, сотворенный в течение определенного временного срока... О чем это говорит? Что он подчинен всё тому же принципу текучести и изменчивости, этот самый мир, который для людей, верящих в Творца и в Творение, отнюдь не сводится к своему материальному началу.

Приезжаешь в Индию, начинаешь беседовать с брахманами, привыкшими к тому, что европейские люди поднахватались чего-нибудь этакого, йогического... Брахманы поначалу преисполнены справедливого презрения к иноземцам, зачем-то пытающимся разобраться в вопросах, которые по определению находятся за пределами их компетенции... Рано или поздно в разговоре начинает возникать тема неизбежного оскудения бытия по мере его перехода из одной, более высокой, фазы («юги») в другую фазу/югу... И так до Кали-юги... То бишь до конца света... А что? Почему бы ему не кончиться, этому самому «свету», то есть кем-то сотворенному бытию? Раз оно началось — то должно и кончиться. Текучесть... Изменчивость... Ничего, начнется потом новое бытие, оно же новая кальпа... Всё сначала свернется, а потом заново развернется... Брахма сотворяет, Вишну удерживает, Шива разрушает...

Когда разговор входит в это русло (а он в него неизбежно входит), ты спрашиваешь собеседника (который, имея на это все основания, говорит с тобой примерно так, как ты сам разговариваешь с теми, кому надо объяснять, чем электрон отличается от протона): «А что происходит между кальпами? Всё ли исчезает? Или нечто не исчезает?»

С тобой начинают разговаривать более осторожно. А когда ты спрашиваешь о Парабрахмане, твой собеседник говорит: «А, так вы это знаете! Тогда, пожалуйста, забудьте о том, что я говорил до сих пор, и давайте начнем наш диалог с чистого листа».

Впрочем, всё далеко не замкнуто на индийские размышления по поводу наличия чего-то совсем не текучего и обладающего нулевой изменчивостью. Есть ведь в нашем языке слово «вечность». И в каком-то смысле, если уж говорить о диалектике как о борьбе противоположностей, эта самая вечность является антагонистом времени. А еще ведь есть и предвечное. Я не буду здесь обсуждать, что это такое. Но слово-то «предвечное» в русском языке существует, не правда ли? А язык — это нечто, теснейшим образом связанное с сущностью человеческой. И если в этом нечто, именуемом «язык», существуют слова «вечное» и «предвечное», то это неспроста. Такие слова — это кристаллики мучительных размышлений homo sapiens по поводу задаваемых ему загадок, без разгадывания которых он вроде бы и не sapiens, и не homo.

Движение «Суть времени» возникло потому, что устроители той жизни, которая агрессивно навязывается сейчас всем народам земного шара, вознамерились освободить создаваемого ими постчеловека от мучений, связанных с разгадыванием загадок, перед которыми пасует человеческий ум. Наиболее яркий образ человека как разгадывателя подобных загадок — Эдип. Он встречается со Сфинксом, задающим загадки... Знает, что задаваемые загадки как бы непосильны его человеческому уму... И не пасует... Разгадывает.

Устроители постчеловеческой жизни уверены, что население земного шара откажется от роли Эдипа и перестанет мучиться по поводу всего того, что как бы непосильно для человеческого ума, но от чего человек, оставаясь собою, то есть homo sapiens, отказаться не может.

«Ну так пусть откажется, перестав быть homo sapiens, — заявили устроители постчеловеческой жизни. — В конце концов, зачем так мучиться? Однова живем! Надо радоваться, пока живем, а потом — хоть трава не расти».

И многие согласились стать пост-Эдипами, то есть постчеловеками. Многие, но не все.

В движение «Суть времени» вошли люди, готовые и желающие заниматься и метафизикой, и политикой. А что такое метафизика? Это как раз и есть всё то, что противостоит текучести и изменчивости. Почему многие считают, что метафизика невозможна? Потому что они уверены, что противостоять текучести и изменчивости нельзя. А уж в политике — так тем более. Тут всё настолько подвержено текучести и изменчивости, что либо-либо. Либо политика, либо метафизика.

Ну, так вот. Очень многие признали всё сразу. И то, что противостоять текучести и изменчивости нельзя вообще. И то, что у слов «вечное» и «предвечное» нет никакого реального смысла. И то, что быть Эдипом — смешно и глупо. Пусть уж лучше Сфинкс будет сам по себе, а мы — сами по себе.

Хотелось бы обратить внимание на то, что есть четыре группы людей.

Первая готова углубленно заниматься метафизикой, но стремится быть как можно дальше от политики и воспринимает ее как нечто, несовместимое с метафизикой.

Вторая готова отдаться политике безраздельно, но чурается метафизики.

Третья одинаково чужда и политике, и метафизике.

И лишь четвертая стремится соединить политику с метафизикой. А также с гуманизмом и со многим другим. И именно те, кто входит в эту четвертую группу, три года назад объединились, создав организацию с названием, адресующим к моим лекциям, в которых метафизика, политика, гуманизм, судьба России и судьба человечества, судьба развития, русская миссия и многое другое были сплавлены воедино. Многим казалось, что такой многомерный синтез обречет организацию на политическое бессилие. А когда выяснилось, что это не так, эти многие обиделись на организацию за то, что она обманула их ожидания. И стали ждать, когда же членам организации надоест их затея и организация исчезнет.

Загадочным образом эти многие восклицали «Ну, теперь-то она исчезла окончательно!» — именно тогда, когда организация брала очередной барьер, решала очередную острейшую политическую проблему и подтверждала эффективность сплава, состоящего из перечисленных мною выше элементов. Вопли об исчезновении «Сути времени» достигли своего исторического максимума в момент, когда организация дала в Донбассе отпор силам, совершающим, по ее мнению, и метафизическое, и политическое преступление. А как иначе-то?

Заявить во всеуслышание: «Тухляк, надо сваливать», — назвав «тухляком» восставшее население, которому ты льстишь, именуя его «Русской весной», — это не метафизическое преступление?

Разменять борьбу за эту самую весну на политические интриги и коммерческие «вкусности» — это не метафизическое преступление?

Сдать из унизительно мелких соображений землю, уже политую кровью героев Русской весны, землю, которую потом придется отвоевывать новой кровью, — это не метафизическое преступление?

Осквернить всем этим понятие «героизм» — это не метафизическое преступление?

Нам говорили в ответ: «Да ладно вам! Политика не имеет никакого отношения к метафизике! Вы начинаете бороться с силами, которые вам не по зубам. А даже если вы эти силы победите, то политическое коварство ваших противников, не утруждающих себя метафизическими проблемами, приведет к тому, что на вас же возложат вину за крах того самого русского Донбасса, который ваши противники уже приговорили, назвав «тухляком». Если бы вы были политичнее и не утруждали бы себя метафизикой, то трезво просчитали бы силы и возложили ответственность за слив «тухляка» на своих противников. А теперь вы будете погублены своими метафизическими заморочками, принципиально не совместимыми с политикой — понимаете?»

Вот что нам предрекали «умные люди». И что же?

Силы, которым мы бросили вызов и которые были мощнее нас, — проиграли. А Донбасс не только выстоял, но и укрепился. Укрепилась и «Суть времени». Укрепившись же, она вовсе не хочет почить на лаврах и отказываться от своей (в том числе, и метафизической) многомерности.

Решив очередную политическую задачу, связанную с господином Стрелковым и Ко (притом, что Ко, конечно, важнее Стрелкова), «Суть времени» возвращается к своим диалогам со Сфинксом — Сфинксом метафизики, политики, историософии и так далее. Сфинксом методологии. Сфинксом политической практики.

Такой диалог со Сфинксом — это и есть наша Школа Высших Смыслов. Мы прервали изложение материалов Летней школы, потому что феномен Стрелкова и Ко бросил нам вызов, и на вызов надо было ответить. Мы ответили. И возвращаемся к диалогам со Сфинксом. То бишь к завершению изложения наших летних школьных штудий и к обычной своей работе.

В этом номере мы познакомим читателя с тем, как работает зарубежная часть «Сути времени». А затем начнем обсуждать и текущую политику, и судьбу гуманизма, и метафизику.

Не кажется ли тебе, читатель, что квинтэссенцией политической метафизики является фраза «хранить вечно»? Вот ведь какая амбиция — именно вечно. Что ж, там, где нет амбиции, там исчезают такие великие державы, как СССР. И возрождены они могут быть только с возрождением амбиций. Чем мы и заняты всегда, что бы конкретно ни обсуждали.

До встречи в СССР!