После победы над ЮКОСом и усмирения староельцинских кланов политическая и экономическая ситуация в стране представлялась команде Путина вполне благоприятной.
ВВП России с 2000 по 2008 гг. вырос в 1,66 раза, промышленное производство — в 1,51 раза, сельскохозяйственное производство — в 1,38 раза.
Действительно росло (разумеется, в среднем) благосостояние населения: потребительские расходы домохозяйств с 2000 по 2008 гг. увеличились в 2,26 раза. Рынок насыщался потребительскими товарами по сравнительно доступным ценам, оставалась на низком уровне (опять-таки, в среднем) безработица.
Внешний государственный долг к 2008 г. сократился до $40,6 млрд. Одновременно быстро увеличивались международные резервы России (так называемая «антикризисная подушка безопасности»). Если на конец 2001 г. международные резервы РФ, номинированные в долларах, составляли $34,6 млрд., то в середине 2008 г. они достигли $600 млрд.
Многие аналитики, признавая эти результаты вполне успешными, начали оценивать экономическое положение страны формулами: «Россия встает с колен», «экономика вошла в колею здорового и эффективного развития» и т.п. Причем эти результаты объясняли и «победой над олигархами», и «созданием в России всё более эффективной рыночной экономики», и «успешной приватизацией государственных активов».
Конечно, нельзя не признать, что отодвигание олигархов от власти и соблюдение даже минимальной хозяйственной и налоговой законности существенно упорядочили экономическую жизнь страны. Но, тем не менее, в действительности решающую роль в экономических успехах России играли заниженный курс рубля и быстрое повышение мировых цен на основную российскую экспортную продукцию: нефть, газ, металлы, удобрения, древесину.
Так, в 2005 г. обменный курс рубля к доллару был 29 руб. за доллар, а паритет покупательной способности рубля (ППС) — 13 руб. за доллар, то есть курс был занижен примерно в 2,2 раза. А это, как мы уже обсуждали ранее, очень существенно повышало конкурентоспособность российских товаров и услуг и на внутреннем, и на мировом рынке. К 2008 г. соотношение рубля и доллара по курсу и по ППС снизилось до 30/17 (до 1,8 раза), но по-прежнему оставалось достаточно высоким.
Мировые цены на нефть взлетели с менее чем 30 долларов за баррель в 2003 г. до 100 и более долларов за баррель в 2008 г., вслед за ними неуклонно росли и цены на газ, металлы, древесину. Плюс к этому, введенные после победы Путина над ЮКОСом налог на добычу полезных ископаемых и экспортная пошлина, которые оказались привязаны к мировым нефтяным ценам и росли вместе с ценами, резко увеличили долю нефтяной ренты, отчисляемую в бюджет. Если в 2000 г. эта доля была менее 40%, то к 2005 г. она выросла до более чем 80%.
Что же касается доходов от приватизации, то их роль в бюджете страны всё время реформ была мизерной. В частности, ни разу в течение двух десятилетий реформ госдоходы от приватизации не превысили даже госрасходы на процентное обслуживание госдолга. А производительность и доходность приватизированных государственных активов, вопреки сказкам либеральных СМИ, почти никогда не повышалась. Более того, «реорганизации» приватизированных заводов очень часто сводились к тому, что их оборудование отправляли на экспорт в виде металлолома, а заводские площади сдавали в аренду или продавали под склады, офисы, торговые комплексы и т. д.
Один из самых наглядных результатов приватизационных «реформ» — то, что произошло с Единой энергосистемой России. Чубайс, возглавивший РАО ЕЭС в 1998 г., в 2000 г. заявил программу его реформирования «к цивилизованному конкурентному виду». И, естественно, пообещал результат. Не «две машины «Волга» за каждый ваучер», как в начале приватизации 90-х годов, а энергетическое перевооружение России и резкое снижение стоимости электроэнергии для промышленных и бытовых потребителей.
В итоге реформы, завершенной в 2008 г., от ЕЭС остались под государственным контролем Системный оператор энергорынка, Федеральная сетевая компания (управляет магистральными электрораспределительными сетями), Федеральная гидрогенерирующая компания (управляет крупными ГЭС) и концерн «Энергоатом» (управляет АЭС).
Все тепловые электростанции, кроме нескольких автономных региональных энергокомплексов (Татэнерго, Башкирэнерго, Новосибирскэнерго, Иркутскэнерго), были разделены на 21 объединенные (ОГК) и территориальные (ТГК) генерирующие компании и приватизированы.
Каковы результаты?
Во-первых, от объявленной цены приватизации гигантского энергохозяйства России (около $30 млрд) госбюджет не получил почти ничего. Зато в годы реформы очень хорошо финансировалась патронируемая лично Чубайсом политическая партия «Союз правых сил».
Во-вторых, выяснилось, что модернизировать и строить энергомощности новым частным владельцам почему-то «не по карману», и создаются они (если вообще создаются) в значительной степени за государственные средства.
В-третьих, энерготарифы, вопреки обещаниям Чубайса, не снижаются, а неуклонно растут — и для промышленных потребителей, и для населения.
В-четвертых, состояние энергетики, а также безопасность и аварийность на электростанциях и в сетях последовательно ухудшаются. Чему свидетельством растущее число мелких энергоаварий, крупнейший «блэкаут» в Центральном регионе РФ в начале 2006 г., а также катастрофа на Саяно-Шушенской ГЭС в августе 2009 г.
Менее скандальные, но не менее болезненные «реформы» шли и в других отраслях промышленности, неуклонно ухудшая состояние производственного комплекса и структуру российской экономики. Это особенно наглядно показывает динамика отечественного экспорта и импорта. Так, если в 2000 г. сырье (энергоносители, руда, металлы, древесина) составляли примерно 75,5% общей стоимости российского экспорта, а машины и оборудование — около 8,8%, то в 2008 г. доля сырья в российском экспорте поднялась до 83%, а доля машин и оборудования упала до 4,9%. Но при этом доля зарубежных машин и оборудования в общей стоимости российского импорта за тот же период возросла с 31,4% до 52,7%.
Не лучше была и реальная ситуация с внешним долгом. Если государственный долг России действительно был почти погашен, то долг частного и государственного бизнеса (предприятий, корпораций, банков) вырос с $146,3 млрд. в 2002 г. до $480 млрд. в 2008 г. $320 млрд. из этой суммы составляли долги частного финансового и производственного бизнеса, а $160 млрд. — долги предприятий, банков и корпораций с государственным акционерным контролем.
Наконец, неуклонно обострялась проблема социально-экономических «разрывов» между различными регионами страны. В крупнейших городах — центрах республик и областей — налоги с зарегистрированного там бизнеса позволяли поддерживать местные бюджеты и обеспечивать какую-никакую «социалку», а работающие предприятия и сфера услуг создавали рабочие места. Относительно благополучны были и немногочисленные «сырьевые» регионы.
Но в республиках и областях, где не сохранились ни крупные работающие предприятия, ни успешное сельское хозяйство, ни добыча экспортного сырья социально-экономические проблемы быстро нарастали. В отношении таких регионов, а также множества российских «моногородов» и поселков, где ранее работало, а теперь оказалось закрыто фактически единственное градообразующее предприятие, всё чаще использовалось страшное определение «застойная бедность».
Очевидно, что эти тенденции не могли не наращивать в стране конфликтный социально-экономический (включая бытовую преступность), а затем и социально-политический фон. Который именно с середины первого десятилетия нового века начал осложняться расширявшимся притоком в Россию мигрантов из еще более нищих республик Средней Азии и Закавказья. И именно с этого времени в регионах впервые массово зазвучали разного рода резкие высказывания в адрес «жиреющей столицы». Те самые, которые чуть позже отлились в сепаратистский лозунг «Хватит кормить Москву».
Кроме того, староельцинские «либерально-дерибанные» олигархические кланы были частично отодвинуты о власти, но никуда не делись. Они быстро оправились от поражения и начали последовательно отвоевывать позиции во всех сферах информационной, законодательной, административной власти.
И вот тут перед Путиным встал вопрос уже не политический и прагматический (с этими вопросами он к тому времени разобрался), а стратегический и идеологический. Что делать с силами, которые ты отодвинул, и которые неизбежно рано или поздно начнут возвращать себе утраченные позиции? Эти силы можно или уничтожать до конца, или вписывать в систему на новых основаниях.
До конца такие силы пытался уничтожить Сталин, упрекавший, как известно, Ивана Грозного в том, что тот решил эту задачу не полностью. Хотя и у Сталина, как выяснилось позже, при Хрущеве, получилось далеко не все.
Но главное в другом. Путин не имел ни сильных международных позиций Сталина, ни идеологии Сталина, ни мощной партии Сталина. И, кроме того, к этому моменту Путин уже не вполне доверял своим чекистским собратьям — даже ближайшим, питерским. Подозревая их в том, что они могут начать за здравие (то есть «зачистить» врагов Путина), а закончить за упокой (то есть «зачистить» самого Путина).
В силу этих или каких-то других причин, Путин взял на вооружение стратегию вписывания своих смертельных врагов, им от власти и «пирога» решительно отодвинутых, в свою новую систему. С одной стороны, он в этом преуспел. Путину присягнули все так называемые сислибы (системные либералы) вплоть до Чубайса и Авена с Фридманом. С другой стороны, эта стратегия привела к серьезнейшей деморализации ядра путинского спецслужбистского клана, которое до момента предъявления ему такой стратегии было готово к далеко идущей «морализации и патриотизации» своих действий.
Как только путинский клан уяснил, что ему отводится роль одного из слагаемых кланового баланса, не могла не начаться коммерциализация его деятельности. Логика клана была проста и ясна: «Им можно, а нам нет? Да если они используют предоставленные им возможности, а мы будем чистоплюйствовать, у нас не будет никаких политических шансов. И нас рано или поздно «зачистят» наши противники».
С этого момента возникает то, что называют «консенсусом дерибана». Дербанить, то есть вести себя как волки первоначального накопления, — стали обе силы, вписанные Путиным в новую систему. Но если старая сила поступала сообразно своей природе, то новая сила извращала свою природу. И потому разлагалась даже быстрее своих клановых конкурентов.
Обновленный клановый пул, который назвали «питерско-чекистским», начал вести себя так же хищно, как и прежний «олигархат». Несколько менялись формы дерибана и характер коррупции, но дерибан — продолжался. Включая чиновное взяточничество, откаты за госзаказы и распил бюджетного финансирования госпроектов.
«Бабки» старых и новых кланов, полученные от этих высокоприбыльных занятий, в основном легально и нелегально отправлялись за рубеж и превращались в яхты, виллы и банковские счета. А также концентрировались в выведенных в оффшоры якобы «материнских» компаниях отечественных новых и старых российских «олигархов», и затем частично поступали в Россию в виде «зарубежных» инвестиций и кредитов.
На почве этого дерибана происходило и быстрое развращение новопутинской элиты, и сращивание староельцинских и новопутинских кланов. А также вспухали всё более острые элитные конфликты как между старыми и новыми клановыми альянсами, так и внутри элиты новопутинских чекистов. Один из этих наиболее показательных конфликтов — так называемое «Дело компании „Три кита“» — подробно разобрал в своей книге «Качели» Сергей Кургинян.
Но поскольку цены на российское сырье повышались, ВВП рос, народ (пока) не бунтовал, а золотовалютная подушка безопасности распухала, — то увлекшиеся дерибаном элиты не слишком беспокоились по поводу всяких там «мировых тенденций». Ну, воюют американцы в Афганистане и Ираке — и слава богу, нам спокойнее. Ну, начинают раскачивать политическую ситуацию на Ближнем Востоке, — и ладно, от нас это далеко. Ну, собираются ставить базы противоракет в Польше и Румынии — пусть ставят, у нас пока ядерного оружия хватает.
Значительная часть спецслужбистской элиты путинского призыва всерьез забеспокоилась лишь тогда, когда по постсоветскому пространству покатилась волна «оранжевых революций». Эти профессионалы точно (не из прессы) знали, кто создавал уличную «оранжевую» стихию и как ею управляли в Грузии, на Украине, в Киргизии. И потому понимали, что этими странами «оранжевые» спецоперации вряд ли ограничатся.
О том, что было далее — в следующей статье.