Еще в эпоху становления и расцвета русского театра в первой четверти XIX века Н. В. Гоголь писал: «Театр ничуть не безделица и вовсе не пустая вещь. Это такая кафедра, с которой можно много сказать миру добра». И именно такое отношение к театру стало определяющим и передавалось из поколения в поколение на протяжении всего периода существования российского театра.

Более того происходила сакрализация театрального искусства и даже зданий, где размещались театры. Появилось известное выражение «театр — храм искусства».

И только в эпоху перестройки началось разрушение смыслов и целей искусства, а театр из «храма искусства» стал превращаться в «заведение по оказанию культурных услуг». После распада СССР репертуарный театр в новых рыночных условиях стал коммерциализироваться, спектакли были заменены антрепризами известных актеров, активно насаждались мюзиклы и легкомысленные бизнес-проекты. А главное же предназначение театра — его эстетические и воспитательные функции, приобщение зрителя к гуманистическим ценностям — в постсоветский период было отвергнуто и почти полностью утрачено.

Открывшийся год назад «Гоголь-центр» (на базе Театра им. Гоголя) был заявлен как театр, принципиально ориентированный на поиск новых театральных форм. Обосновывалось это тем, что в традиционный театр зритель уже, скорее всего, «не побежит», а завлечь его можно только чем-то новым: «новыми темами, новым пониманием жизни». «Гоголь-центр» сменил не только название, но и репертуар, а также интерьер, и с большими скандалами избавился почти от всех прежних актеров.

В концепции театра художественным руководителем Кириллом Серебренниковым была заявлена некая «антитеатральность». Однако вскоре он уточнил, что главное в концепции «Гоголь-центра» то, что это театр, который круглосуточно не закрывается, «некий оупен-спейс, открытое пространство, где постоянно что- то интересное происходит».

Вскоре Серебренников заговорил о планах по запуску дискуссионного клуба «Гоголь+», кафе и магазина. Правда, весь этот конгломерат предложенных новшеств по стилю подозрительно напоминал торговый или бизнес-центр (кому-то подработать, кому-то в магазин, а кому-то и вовсе в ресторан).

Серебренников обещал превратить новый театр в «учреждение концептуальное и креативное». И почти сразу некоторые театральные критики заговорили о том, что создается новый театральный язык, это язык «жесткий, точный, местами шокирующий, а главное — очень похожий на жизнь».

В июне 2013 года в «Гоголь-центре» вышла премьера сезона — спектакль «Идиоты» (по мотивам фильма Ларса фон Триера). Это повествование о коммуне молодых людей, притворяющихся умственно отсталыми и ищущих в себе «внутреннего идиота», чтобы освободиться от норм и морали общества и вернуться к первобытной естественности. Сюжет был адаптирован, а точнее подверстан, к российской действительности. В спектакле угадывались скандалы последних лет (акции Pussy Riot, оскорбление чувств верующих, поддержка секспросвета в школе и т. п.). Идиоты, как им и следует, ведут себя неадекватно, устраивают провокации, ходят голыми в общественных местах.

В «Гоголь-центре» активно продвигают игру в «снятие табу». Сначала эпатаж и клубничка, спектакль про любовь, потом про однополую любовь, потом голые мужские зады на сцене, потом полное раздевание и мужчин, и женщин, и всё это сопровождается ненормативной лексикой. Потому что Серебренников считает, что на «территории под названием искусство возможно все».

В начале октября 2013 года в «Гоголь-центре» прошла скандальная премьера мюзикла «Пробуждение весны» по мотивам пьесы немецкого драматурга Ф. Ведекинда. События пьесы происходят в Германии в 1891 году, ее герои — 14-летние мальчики и девочки, сталкивающиеся с проблемами подросткового возраста. Пьеса повествует об однополой любви, суициде, ранней беременности. Спектакль эпатирует зрителя скабрезными жестами, физиологическими подробностями.

Еще в 1907 году А. Блок писал об этой пьесе: «Наша жизнь выше и больше этой мелкотравчатой жизни... Если же мы будем застревать на слезливых конфликтах, которые Ведекинд кладет в основание «Пробуждения весны», то — хуже нам же самим: прозеваем свое, прозеваем высокое, забудем свое великое отчаянье и разучимся страдать».

Конечно, во времена А. Блока театр был «кафедрой». А теперь «новатор-режиссер» Серебренников пытается низвести театр на бытовой уровень: «Театр должен говорить о том же, о чем мы говорим в постели, на кухне.., о том, что нас по-настоящему волнует».

29 декабря 2013 года в «Гоголь-центре» должна была состояться демонстрация фильма Майкла Лернера и Максима Поздоровкина «Показательный процесс: история «Pussy Riot» с последующей дискуссией с участием Н. Толоконниковой и М. Алехиной.

Модератором была приглашена небезызвестная Ирина Прохорова, литературный критик, ведущая передачи «Система ценностей» на канале РБК. То есть, в каком-то смысле, идеолог новых концепций.

За день до демонстрации фильма глава Департамента культуры Москвы Сергей Капков потребовал отменить показ. В письме Серебренникову Капков указал, что «государственное учреждение культуры не должно ассоциироваться с именами персон, которые вызывают столь неоднозначную реакцию...».

В ответ Серебренников в своем блоге раздраженно написал: «Цензура в театре есть!.. Нам казалось, что где- то (в театре, в «модных» кафе, у себя дома, у компа) есть еще чуть свободного воздуха. Все! Нету воздуха!..». Но несмотря на раздражение, показ фильма отменил.

Однако на этом «испытания» для Серебренникова не закончились. События на Украине продиктовали новые условия для его «творческих планов».

4 марта главный режиссер Нового Рижского театра Алвис Херманис, объявил России бойкот и отменил все выступления театра на российской территории, запланированные на 2014 год: «Российская военная агрессия против Украины создала ситуацию, в которой для граждан Латвии более невозможно занимать нейтральную позицию».

Актриса этого театра Гуна Зариня отказалась играть в спектакле «Медея» на сцене «Гоголь-центра», протестуя против «ввода российских войск на территорию Украины...»

В ответ на демарш латвийских артистов Серебренников размещает открытое письмо в Facebookе: «Самое подлое и безобразно коварное, что есть в политике, — это насильственное помещение человека в ситуацию страшного и мучительного выбора — с кем быть, к кому примкнуть, кого поддержать. Вот именно за это и надо судить в Нюрнберге и в Гааге. От ужаса этого выбора, который и есть главный манипулятивный ресурс политики, трещит по швам всё человеческое существо...».

Итак, самое подлое и безобразно коварное — это насильственное помещение человека в ситуацию страшного и мучительного выбора. Якобы человека насильственно помещает в такую ситуацию именно политика. Ой ли! Конечно, можно сказать, что и Гамлета, и Макбета, и Ричарда III в ситуацию страшного и мучительного выбора помещала именно политика. И уж конечно она помещала в эту ситуацию героев пушкинского «Бориса Годунова». Но как быть с другими театральными произведениями, героев которых в эту же ситуацию помещает явным образом не политика. И что является главным содержанием театрального искусства? Разве не конфликт, то есть насильственное (оно другим не бывает) помещение героя или героев в ситуацию страшного и мучительного выбора. Разве не оказывались в этой ситуации герои Эсхила, Софокла, Еврипида? Разве не был — в какой-то степени, конечно же, и насильственно, и коварно помещен в ситуацию такого выбора тот же доктор Фауст? И что будет с театром, если героев очередных произведений, написанных для постановки на сцене, очередных инсценировок и так далее, перестанут помещать в ситуацию страшного и мучительного выбора? На что будет тогда смотреть зритель? На голые задницы? Но это лучше делать в каком-нибудь порно-клубе. Ведь, честно говоря, дело не в том, выступают герои в неглиже или в наглухо застегнутых сюртуках. Дело в том, что, выступая в любых костюмах, в любых декорациях, в любом пластическом звуковом и ином обрамлении, эти герои испытываются. И мы следим за тем, как именно они испытываются. И что раскрывают в ходе испытания. Мы, повторяю, следим за человеческим содержанием, раскрываемым в ходе испытания. За ним и только за ним.

А суть этого испытания — в том, что тебя судьба помещает в ситуацию страшного и мучительного выбора. И тут что Эсхил или Еврипид, что Беккет или Ионеско... Нет театра без этого помещения человека в ситуацию страшного и мучительного выбора для испытания и раскрытия его возможностей. Следя за тем, как это делает актер, которому помогают и режиссер, и композитор, и художник, мы испытываем самих себя. Мы становимся более человечными. Мы встречаемся с собой — а это и страшная, и желанная встреча.

Так кто он, этот Серебренников, изрекающий бред по поводу того, что помещать человека в ситуацию страшного и мучительного выбора — это чудовищное преступление, за которое надо судить в Нюрнберге и Гааге. В Нюрнберге судили не за то, что люди были помещены в ситуацию страшного и мучительного выбора. Нельзя за это судить, ибо это удел человеческий. В Нюрнберге судили тех, кто будучи помещен в эту ситуацию, выбрал сторону дьявола. И об этом очень много написано.

Если же начать судить за саму эту ситуацию, то на скамье подсудимых должны оказаться и Бог-Отец, наделивший человека свободой воли, дабы он мог выбрать, оказавшись в ситуации страшного и мучительного выбора, и Иисус Христос, выбравший крестную муку и призвавший к тому, чтобы всё ориентировались на этот страшный и мучительный выбор. Он хоть понимает, что говорит, этот Серебренников?

Война за душу человеческую — за ее выбор в условиях предельного испытания — вот что такое театр. И вне этой войны театра не будет. Поэтому война за право быть человеком, то есть подвергаться испытаниям и делать выбор, — это еще и война за театр. В этом смысле театр антигуманистическим быть не может. Разве что господин Серебренников получит право на контроль над всеми театрами страны. И закроет все театры, в которых человек испытывается. В которых зритель получает то единственное, что может дать ему театр, — право на соучастие в испытании через сострадание и страх, оно же право на катарсис, великолепно описанное еще в сочинениях великого Аристотеля. Но что такое Аристотель для господина Серебренникова и иже с ним? Они для него не авторитет.

Тут, правда, есть одна закавыка. Говорят, что в каком-то отхожем месте (а ну как в центре имени Гоголя?) было крупно написано: «Бог умер». И подписано — Ницше. Всё бы ничего, но кто-то, помещая посетителя отхожего места в ситуацию выбора, написал ниже: «Ницше умер. Бог».

Так-то, месье Серебренников.