Я попытался проследить, куда именно тянется некая смысловая тропинка, исходным пунктом в которой является фраза гётевского Мефистофеля «кровь есть особый сок». Такое микроисследование не может не превращаться в обсуждение множества биографий. А также множества идей, поскольку каждый обладатель биографии так или иначе связан с определенными идеями.

Теперь, после того как данная тропинка привела нас и к Матерям из «Фауста», и к тем античным, крито-минойским, матерям, к которым явным образом адресует нас автор Фауста, можно уже в другом, более быстром темпе пройти по той же тропинке, не останавливаясь на каждой очередной вехе, не обсуждая каждую — уже обсужденную — биографию и не снабжая эти биографии комментариями идейного свойства.

Двигаясь в ином темпе по данной смысловой тропинке, уплотняя до предела уже проведенное нами (хотя и не завершенное в полной мере) микроисследование, мы обнаруживаем, что фигура Гёте и гётевский «Фауст» были культовыми, например, для не потерявших свое значение антропософов школы Рудольфа Штайнера.

И что особо культовыми для самого Штайнера и его последователей были слова Мефистофеля про кровь как особый сок.

Сделаем заметку на полях: столь же культовыми являлись и эти слова, и «Фауст», и личность Гёте для самого (не побоюсь этого слова) влиятельного на сегодняшний момент постфрейдистского психоаналитического направления, связанного с Карлом Юнгом. Позже мы это обсудим подробно. Здесь же важно осуществить то, что называется калибровкой явления. Если и Юнг, и Штайнер, и их последователи особым образом центрированы на Гёте, его Матерях, теме крови и всём прочем, то обсуждаемые нами смысловые эксцессы никак не являются микроскопическими.

Исследуя обнаруженную нами тематику, признанную достойной рассмотрения, мы убедились в том, что Гёте, «Фауст», тема крови, тема Матерей и так далее по-разному оценивались различными представителями нацистского Третьего рейха. Что внутри рейха были и противники Гёте, и его почитатели. Что к числу этих почитателей относятся, как минимум, такие видные фигуры Третьего рейха, как Альфред Розенберг и Йозеф Геббельс.

Мы столкнулись с целой плеядой нацистских почитателей Гёте. Таких, как Франц Кох, Герман Август Корфф, Ханс Фолькельт, Вильгельм Фезе, Иоганн Бертрам и Герман Бурте. Мы могли бы продолжить знакомство с этой специфической плеядой — и мы обязательно продолжим его — но, вчитываясь в высказывания Германа Бурте по поводу появления нового человека (то есть нацистского сверхчеловека, каковым для Бурте является очевидным образом Гитлер) из царства Матерей, мы задались вопрос о том, что же это за Матери.

Ознакомившись с тем, что говорится о Матерях в «Фаусте», мы затем собрали воедино всё, что говорили по поводу этих самых Матерей древние авторитеты — такие, как Плутарх, излагаемый Плутархом Посидоний...

Затем мы перешли к трактовке этих же Матерей разного рода гётеведами — Шубартом, Дюнцером.

И наконец, сочли необходимым самым внимательным образом ознакомиться с трактовкой тех же — как я убежден — Матерей Томасом Манном, к чьим оценкам и отсылкам мы уже не раз обращались.

Ознакомившись со зловеще-матриархальным, людоедским содержанием, которое Томас Манн вкладывает в образ Матерей, из царства которых, согласно Гёте, Фауст извлек с помощью Мефистофеля Елену Прекрасную, а побежденная в Первой мировой войне Германия, согласно Бурте, извлекла Адольфа Гитлера как спасителя и мессию, мы вновь вернулись к античности. И убедились в том, что царство Матерей не имеет никакого отношения к олимпийской Греции, но зато имеет самое прямое отношение к Греции совсем иной, гораздо более древней и — тактично скажем — неоднозначной: крито-минойской.

Мы исходили и исходим из того, что «Фауст» Гёте является неким специфическим тайником, открыв который с помощью различных герменевтических ключей можно понять, куда именно устремлена западная историко-культурная личность. Ведь не зря же Освальд Шпенглер, которого нам еще предстоит обсудить, этот автор культовой книги «Закат Европы», назвал индустриальную западную историко-культурную личность фаустианской, а индустриальное западное человечество фаустианским!

Но если это так, если «Фауст» Гёте действительно может поведать нам нечто о судьбе гуманизма в XXI столетии, то крито-минойский генезис обсуждаемых нами Матерей крайне важен.

Он важен, как мы убедились, и для самого Гёте, и для его героя. Но он не менее важен и для того нацизма, который проводит параллель между извлечением Фаустом из царства Матерей Елены Прекрасной и извлечением немецким духом, оскорбленным поражением в Первой мировой войне, из этого же царства Матерей — Гитлера.

Неужели и впрямь какой-то эзотерический нацизм, причем именно тот, который наиболее важен для XXI века, уходит корнями именно в доахейскую, даже не крито-микенскую, а именно крито-минойскую наидревнейшую Грецию?

«Да, это именно так», — говорит нам Диодор Сицилийский. И ведь не он один. Кстати, получив такую «наводку» от очень важных авторитетов, мы убеждаемся в том, что не зря столько времени посвятили Вергилию и его «Энеиде». Тут вам и крито-минойский Анхиз, отец Энея, и пеласгические, то есть соразмерные крито-минойским по древности, существенно доахейские, корни всей римской истории с ее особой приверженностью к Аркадии. Мы ведь всё это рассмотрели в связи с выдвинутой нами гипотезой о наличии некоего КОВЦ (Кочующего очага высокой цивилизации), явно очень древнего, почему-то устойчивого, уходящего и в Египет, и в сопряженные с ним территории, обнаруживающего свое существование в доарабских и иных древностях, прорывающего себе ходы внутри ислама и других мировых религий...

Так неужели Гитлер вынырнул из этих глубин? И неужели эти же глубины задают коды западной цивилизации, суля нам тем самым ее очередную неонацистскую ипостась в XXI столетии?

Если из этих глубин способна вынырнуть с помощью Мефистофеля и Фауста одна лишь только Елена Прекрасная, то при всей важности этой роковой особы и всего, что с ней связано, такое выныривание в общем-то имеет решающее значение только для историка и специалиста по филологической герменевтике.

Но если из этих же глубин выныривает Гитлер, нацизм... Если из этих же глубин может вынырнуть — а я убежден, что уже выныривает — неонацизм XXI века... Если в этих глубинах скрыты коды той историко-культурной личности, которую мы именуем фаустианским Западом, то впору говорить о результате, имеющем определенное значение не только для истории, истории культуры, философии, филологической герменевтики... Тут впору говорить о результате, имеющем значение для будущего России и человечества.

Пока что рано утверждать, что мы получили подобный результат. Но что-то существенное нами, безусловно, получено.

А если так, то нам негоже торопиться, и мы должны продолжить работу в рамках обнаруженного нами «материнского фаустовского» очага, расширяя и углубляя его настолько, насколько это возможно.

В 1941 году в Лейпциге выходит монументальная книга Курта Гильдебрандта о Гёте. Отдельно можно было бы рассмотреть попытку данного автора привязать к нацизму еще и Прометея, поскольку Гёте волновал этот образ. А также Магомета и т. п. Но это, во-первых, тема другого исследования. И, во-вторых, слишком уж очевидно, что подобные сопряжения абсолютно бессодержательны. Достаточно указать на то, что в «Фаусте» Гёте нет никаких адресаций к Прометею, пострадавшему за человечество. Он весь посвящен фактическому антагонисту Прометея Мефистофелю, стремящемуся не спасти, а погубить человечество. Так что нацистский Прометей — это уже смешно. А вот адресация к Духу Земли, осуществленная Гильдебрандтом, его предшественником Грютцмахером, опубликовавшем книгу о гётевском «Фаусте» в 1936 году, заслуживает внимания.

Грютцмахер утверждает: «Дух Земли — гений северного волюнтаризма, который желает подчинить себе мир».

Гильдебрандт, вторя Грютцмахеру, считает, что именно этот дух создает новый народ, обновляет народы старые и так далее. Внимательный читатель, возможно, помнит, что мы уже обсуждали, правда, весьма пунктирно, этот самый Дух Земли в самом начале исследования. Ну так мы и Матерей обсуждали несколько раз. В подобного рода исследованиях и впрямь повторение — мать учения. Поэтому я позволю себе вновь воспроизвести всё, что связано с почти мгновенным столкновением с этим самым Духом Земли будущего подельника Мефистофеля.

Беседа Мефистофеля с Господом Богом о Фаусте содержит короткое упоминание чего-то такого, что при желании можно соотнести с этим самым Духом Земли. Но именно при желании. И тем не менее я приведу эти строки.

Мефистофель говорит Господу:

Мне нечего сказать о солнцах и мирах: Я вижу лишь одни мученья человека. Смешной божок Земли, всегда, во всех веках Чудак такой же он, как был в начале века!

Перехожу к главному. Фауст в своей келье читает тайные рукописи, в том числе и труды Нострадамуса, позволяющие вызывать различных духов. Раскрывая тайную книгу, он видит сначала знак Макрокосма, но, восхищаясь этим знаком, Фауст понимает, что с его помощью он не может «объять природы необъятной». И потому переходит к рассмотрению других изображений.

Нетерпеливо перелистывая книгу, он вдруг видит знак Духа Земли. Того самого духа, о значении которого рассуждают названные мною выше нацистские гётеведы. Коль скоро они о нем рассуждают, давайте вчитаемся внимательнее в то, что уже обсуждали ранее, но что в этом контексте заслуживает более внимательного прочтения.

Фауст:

Вот знак другой. Он чувства мне иные Внушает. Дух Земли, ты ближе мне, родней! Теперь себя я чувствую сильней — Снесу и горе я, и радости земные. Как будто бы вином живительным согрет, Отважно ринусь я в обширный божий свет; Мне хочется борьбы, готов я с бурей биться — И в час крушенья мне ли устрашиться? Повсюду мрак и тишина. Меж туч скрывается Луна, И лампа тихо угасает. Над головою в вышине Кровавый луч во мгле сверкает, И в кровь, стесняя сердце мне, Холодный ужас проникает.

Поскольку мы уже подробно обсуждали тему этой самой крови как особого сока, и нам еще предстоит снова ее обсудить, рассматривая самую разную, в том числе и античную, информацию, то я не могу здесь не прервать цитирование и не обратить внимание читателя на то, что рассмотрение знака Духа Земли способствует проникновению в этот самый «особый сок» некоего холодного ужаса, а вовсе не восхищения.

Зафиксировав это, продолжаю цитирование.

Фауст:

О Дух, ты здесь, ты близок — о, приди! Как сердце бьется у меня в груди! Всем существом души, всем мощным зовом Я порываюсь к чувствам новым! Явись, явись мне — я всем сердцем твой! Пусть я умру — явись передо мной!

(Закрывает книгу и таинственно произносит заклинание. Вспыхивает красноватое пламя, в котором является Дух.)

Дух:

Кто звал меня?

Фауст (отворачиваясь)

Ужасное виденье!

Дух:

Я вызван мощным голосом твоим: К моей ты сфере льнул, ее ты порожденье, — И вот...

Фауст:

Увы, твой вид невыносим!

Дух:

Не ты ли сам желал с тоской упорной Увидеть лик, услышать голос мой? Склонился я на зов отважный твой — И вот я здесь, но что за страх позорный, Сверхчеловек, тобою овладел? Где мощный зов души, где тот титан могучий, Кто мир весь обнимал, кто мыслию кипучей Сравняться с нами, с духами, желал? Ты Фауст ли, кто звать меня посмел Всей силою души неосторожной? И что ж? Моим дыханьем обожжен, Дрожит в пыли дорожной, корчась, он, Как червь презренный и ничтожный!

Фауст:

Во прах перед тобой я не склонюсь челом. Знай: равен я тебе, дух пламенный, во всем!

Обращаю внимание читателя на то, что уже при первой встрече с Духом Земли Фауст говорит, увидев этот дух: «Ужасное виденье!» Что дальше он говорит этому духу: «Увы, твой вид невыносим!»

Естественно, возникает вопрос: если это дух воскресенья немецкого народа, как утверждают нацистские гётеведы, то почему Фаусту невыносим его вид, почему явленье этого, до встречи с ним желанного для Фауста, духа при встрече вызывает восклицание Фауста «ужасное виденье»? Почему ужасное, а не прекрасное?

Да, далее Фауст продолжает встречу с духом, вроде бы говоря о своем равенстве с ним во всем. Но чем это всё заканчивается?

Дух раскрывает Фаусту свою суть, заявляя:

В буре деяний, в волнах бытия Я подымаюсь, Я опускаюсь... Смерть и рожденье — Вечное море; Жизнь и движенье В вечном просторе... Так на станке проходящих веков Тку я живую одежду богов.

Обращу внимание читателя на то, что функция ткачества в древнем мире была очень существенной, что некую нить пряли богини-мойры, которые были властны над судьбой, в отличие от всех прочих богов. И, между прочим, в каком-то смысле тоже были Великими Матерями. Понимая, что эта ассоциация в случае ее разработки уведет нас в сторону, я просто продолжаю цитирование, всего лишь обратив внимание на некоторую, явно небессмысленную, деталь.

Фауст, отвечая духу, раскрывающему свою суть, говорит:

Ты целый мир обширный обнимаешь: О деятельный дух, как близок я тебе!

Дух отвечает Фаусту:

Ты близок лишь тому, кого ты постигаешь — Не мне.

Произнеся это, дух исчезает. Фауст падает. Он сокрушен тем, что дух исчез. А еще больше тем, что дух отвергает выдвинутую им идею близости между собой и Фаустом.

Фауст, падая:

Не тебе! Но кому ж! Я, образ божества, Не близок и тебе!

Далее в их беседу вторгается Вагнер и начинает дискуссию с Фаустом о роли науки.

Оставшись один, Фауст подводит итог своему взаимодействию с Духом Земли.

Фауст:

Я словом громовым повержен был во прах! О нет, не равен я с тобою, Тебя я вызвать мог тоскующей душою, Но удержать тебя я силы не имел: Так мал я, так велик казался, но жестоко Ты оттолкнул меня; одно мгновенье ока — И вновь я человек, — безвестен мой удел!

Далее Фауст живописует свой удел, рассуждая о жалкой роли человека вообще и ученого в частности.

Порассуждав на эту тему, он хочет выпить яда и покончить жизнь самоубийством. Ему мешает в этом хор ангелов, хор женщин, хор учеников. Фауст отказывается от идеи самоубийства. На этом кончается первая сцена — «Ночь».

Во второй сцене «У городских ворот» Фауст встречается с неким черным пуделем, которого зачем-то приводит к себе в кабинет.

В третьей сцене — «Кабинет Фауста» — черный пудель меняет обличье и превращается в Мефистофеля, который намного позже — уже во второй части произведения — предложит Фаусту встретиться с Матерями, пройдя через пустоту.

Находятся ли Матери и Дух Земли в определенном соотношении?

У Гёте об этом ничего не говорится. Мы могли бы порассуждать на тему о связи между Матерями и Великой Матерью в разных ее обличьях (Геи, Деметры и так далее), но эта тема опять же увела бы нас в сторону. Поэтому я предлагаю вернуться к рассмотрению нацистского гётеведения, обратив внимание на то, что идея этого гётеведения об особой близости Фауста именно к Духу Земли является более чем сомнительной. Ведь этот Дух очевидным образом отверг Фауста. И этим породил в нем такое отчаяние, которое чуть было не привело к самоубийству героя.

То, что способно обеспечить сопряжение такого детального рассмотрения конкретного текста с общими проблемами, имеющими для нас существенное значение, именуется хтоническими доолимпийскими (и во многом антиолимпийскими) культами.

Хтон — на греческом языке означает земля, почва.

Хтония — это другое название Геи, богини Земли. А. Ф. Лосев в своей «Античной мифологии» утверждает, что хтоническое начало тесно связано с биосоциальной нерасчлененностью, то есть таким первоначальным состоянием человека, при котором он находится в максимальной зависимости от природы. Лосев настаивает на том, что настоящее господство хтонического начала существовало в древнейшую эпоху, когда «социальные функции человеческого коллектива, хотя они как социальные уже и здесь несводимы на биологию, по содержанию своему тесно переплетаются с биологическими функциями и находятся под их водительством».

Далее Лосев сообщает нечто, имеющее прямое отношение к интересующей нас теме Матерей: «Возникающий же после этого на базе некоего прогресса в состоянии производительных сил матриархат уже предполагает постепенное развитие сознания; следовательно социальные функции здесь уже отличны от биологических. Однако, будучи отличными, они здесь всё же тесно переплетены. <...> В эпоху матриархата социальные связи всё еще остаются заполненными биологическим содержанием. Всё мыслится здесь на основе простейших чувственных реакций, и мыслится всегда страшным и неожиданным, полным всяких непонятных ужасов и опасностей. <...> Так возникает в первобытном общинно-родовом коллективе мифология, которую мы назовем хтонической мифологией, противопоставляя ее последующей, более гармонической и пластической мифологии патриархата и последующих периодов мифологического развития».

Лосев рассматривает также некие эпохи перехода. Он говорит об эпохе «перехода от титанизма к олимпийству», что, согласно нашим исследованиям, есть эпоха перехода от хтонизма к героизму. Или, в конечном счете, от матриархата к патриархату.

Лосев утверждает, что «змей и змея — типичнейшие хтонические животные. Когда впоследствии появятся мифы о героях, убивающих драконов, то это будет наилучшим свидетельством борьбы новой передовой культуры с хтонизмом вообще. Даже такие светлые и прекрасные богини, как Афина Паллада, имели свое змеиное прошлое. У Софокла <...> она называлась «живущей со змеей» (__dracaylos), а в орфическом гимне <...> она просто змея. На афинском Акрополе в храме Афины Паллады содержалась священная змея, одна или две <...>. В Аргосе же змеи вообще считались неприкосновенными... Змеи или змеевидные существа (а таких образов немало в разных мифах) были ближайшими порождениями Земли и самым ярким символом ее могущества и силы, ее мудрости и стихийного смешения добра и зла. Культ священных змей являлся одним из самых живучих культов в античном мире.

...Змеиные хвосты попадаются не только у чудовищ (Химера, Цербер), но и у героев (Кадм, Эрихтоний)».

Далее Лосев сообщает нечто, имеющее самое непосредственное отношение к обсуждаемой нами теме. Он утверждает, что кровь для такого рода представлений «является носителем души. У раненого душа выходит через рану, очевидно в виде крови <...>: «...чрез отверстие зияющей раны вышла поспешно душа»; Патрокл одновременно вырвал из тела «душу и жало копья» <...>. По Пифагору <...>, «душа питается кровью». Эмпедокл <...> опровергал тех, кто учил, что душа есть кровь. По Сервию <...>, в крови находится «седалище души».

Мы позже более подробно рассмотрим эту связь между кровью и душой. Но и того, что сказано в данном отрывке из книги Лосева, достаточно для того, чтобы по-новому посмотреть на тему крови у Штайнера и его последователей, на эту же тему в Фаусте и так далее. Но главное, что требует к себе внимания, — это хтонизм определенных построений, осуществляемых Гёте и восхваляемых его определенными нацистскими почитателями (хочу вновь подчеркнуть, что не все нацисты были гётефилами).

Обсуждавшиеся нами образы из «Фауста» (такие, как Дух Земли и Матери) — это, конечно же, хтонизм. И одновременно это тот слой античного мифологизма, который предшествует ахейскому началу как таковому. Это пеласгический и крито-минойский слой. Хотелось бы подчеркнуть, что во второй части «Фауста» Гёте, всецело посвященной античности, нет ни слова о Зевсе, Афине, Артемиде, Аполлоне. Зато кишмя кишат кабиры, корибанты, прочие явно доолимпийские божества. А тут еще и Матери... А тут еще и этот Дух Земли...

Казалось бы, если оккультные нацисты, восхвалявшие Гёте, являются арийскими поклонниками солярных культов, поклонниками антихтонического Аполлона, победившего хтонического Пифона, то они должны были бы наброситься с особой яростью на гётевских хтонических Матерей и гётевского Духа Земли. Или же начать говорить о том, что для Гёте это отрицательное хтоническое начало. Но они подчеркивают, что для них именно начало, воспроизведенное Гёте, является сугубо положительным, восхитительным, отражающим суть немецкого характера. Что оно-то и есть то лоно, из которого явились миру и новая Германия, и ее мессия Адольф Гитлер. Что Гёте их интересует именно постольку, поскольку он воспевает хтонику. Ту самую хтонику, сокровенное содержание которой раскрывает Томас Манн, описывая Матерей как обезумевших старух-детоубийц, старух-людоедок.

Чуть позже мы обсудим подробнее этот, обычно скрываемый, второй, хтонический лик нацизма. Но перед этим нам необходимо завершить разбор нацистского гётеведения, уже предоставившего нам ценный материал в том, что связано и с Матерями, и с Духом Земли. Уже упоминавшийся мною Курт Гильдебранд утверждал, что «Гёте был пророком: в XIX веке он увидел предвестие будущего упадка, в воодушевлении прогрессом — отказ от обновления нации, в гердеровском (Иоганн Готфрид Гердер, 1744–1803, немецкий писатель и теолог, историк культуры — С.К.) гуманизме — зародыш современного гуманизма, ратующий за сохранение жизни тех, кто жизни недостоин, и предлагающего отменить борьбу за существование».

Ну вот мы и подошли вплотную к вопросу о судьбе гуманизма в XXI столетии.

Бертольд Брехт, как мы помним, говорил о том, что нельзя успокаиваться, победив нацизм в 1945 году. Он говорил: «Еще плодоносить способно чрево, которое вынашивало гада».

Что если из определенного подземного «чрева» типа того, в котором оказался Ганс Касторп, произрастет — со ссылкой на Гёте или без нее — всё тот же антигуманистический гад, восхваляющий борьбу за существование как единственное лекарство против окончательного вырождения в этом самом XXI столетии?

В 1932 году историк литературы Адольф Бартельс в своей книге «Гёте — немец» писал: «Сегодня, когда мы справедливо говорим о народе без пространства (имеется в виду так называемое «жизненное пространство» — С.К.), образцом для немецкой экспансии должен послужить грандиозный фаустовский план колонизации».

Другой мудрец той эпохи, Курт Энгельбрехт в своем сочинении «Фауст в коричневой рубашке», изданном в Лейпциге в 1933 году, писал: «Высочайшее счастье находит немецкий Фауст... в борьбе за новую Родину».

В серии «Пёстрые брошюры для солдат», изданной в 1944 году, есть брошюрка «Прафауст» И. В. Гёте», в которой прямо говорится: «Адольф Гитлер — исполнитель политических заветов Гёте».

Конечно, любого великого поэта или мыслителя могут использовать злые силы для того, чтобы представить в качестве своего провозвестника. Разве то же самое нацизм не осуществлял по отношению к творчеству Шиллера или Гельдерлина?

Конечно, осуществлял. И как раз в случае Гёте у нацистов не было полного единодушия в вопросе о том, надо ли считать Гёте одним из своих самых существенных провозвестников. Кто-то считал, что надо, а кто-то — нет.

И конечно же, в таких попытках нацизма превратить Гёте как такового в своего Гёте много комического, примитивно-пропагандистского. Но согласитесь, есть и нечто другое. Поэтому давайте, не поддаваясь соблазну низведения Гёте к тому, что из него лепили нацисты, присмотримся и к этому другому. Присмотримся неторопливо, сохраняя максимальную объективность.

(Продолжение следует.)