Итак, джинны... город Ирем (Ирам)... царь адидов Шаддад... Всё это — часть настоящей древней арабской традиции, имеющей свое отражение в исламе. При том, что ислам в принципе чурается доисламской арабской традиции.
Это темы сложные, тонкие, требующие глубокого погружения в предмет, знания предмета, умения отделить настоящее от так называемого новодела, который всегда является бессмысленной дешевкой, не позволяющей проникнуть ни во что серьезное и исторически значимое.
«Что значит «не позволяющей проникнуть»?» — спросит меня читатель.
Отвечаю, возвращаясь при этом к тому, что уже не раз оговаривал и что считаю нужным оговаривать постоянно.
Для того, чтобы мой ответ был достаточно конкретным, нужно расшифровать понятие новодел на конкретном примере.
Наиболее ярким примером того новодела, о котором я говорю, являются произведения Говарда Филлипса Лавкрафта — американского писателя, поэта и журналиста, родившегося в США 20 августа 1890 года и умершего там же 15 марта 1937 года. Лавкрафт — один из крупных писателей, работавших в жанре мистики, фэнтези. Это некий фантазер, создатель своих собственных сновидческих миров, наполненных разного рода ужасами.
При жизни Лавкрафт не был знаменит, но позже его произведения оказали серьезное влияние на западную масс-культуру. Подчеркиваю, именно на масс-культуру, которая использовала так называемые лавкрафтовские ужасы, опираясь на которые были созданы разного рода триллеры, фильмы ужасов и так далее. Лавкрафт не единственный писатель прошлого, активно используемый и поныне в индустрии «ужастиков». Но он для нас по определенным причинам наиболее интересен.
Будучи вундеркиндом, Лавкрафт уже в 2 года читал стихи, а с 6 лет начал писать их. Отец Лавкрафта, коммивояжер Уилфрид Скотт Лавкрафт, оказался после нервного срыва, вызванного деловой поездкой в Чикаго, был помещен в госпиталь Баклера (психиатрическую больницу, где он и умер). Он попал в эту психиатрическую больницу, когда его сыну было три года. Мальчика воспитывали мать, две тетки и дедушка — Уиппл Ван Бьюрен Филлипс.
Уиппл Ван Бьюрен Филлипс принадлежал к старинному роду, родоначальником которого был некий Джордж Филлипс, прибывший в штат Массачусетс из Англии аж в 1630 году. Это очень ранний переселенец из Англии, редкостно ранний для Соединенных Штатов.
Родовая библиотека деда была самой крупной из частных библиотек того города — Провиденс, штат Род-Айленд — в котором Говард Филлипс Лавкрафт провел большую часть своей жизни.
Лавкрафт был нездоровым ребенком, страстно возлюбившим библиотеку деда. Тут вспоминаются знаменитые стихи Бодлера:
Да, колыбель моя была в библиотеке; Пыль, Вавилон томов, пергамент, тишина, Романы, словари, латыняне и греки... Я, как in folio, возвышен был тогда.
Мало ли кто был взращен в библиотеке, возвышен ею... Но сходство Лавкрафта и Бодлера не только в том, что их колыбелями были библиотеки. Для того чтобы убедиться в этом, продолжим цитирование Бодлера:
Два голоса со мной о жизни говорили. Один, коварен, тверд, сказал мне: «Мир — пирог. Развей свой аппетит. Ценой своих усилий Познаешь сладость ты всего, что создал Бог». Другой же закричал: «Плыви в бездонных сказках Над тем, что мыслимо, над тем, что мерит метр». Ах, этот голос пел, баюкал в странных ласках, Пугал и волновал, как с набережной ветр...
Лавкрафта, как и Бодлера, взволновал именно этот голос. А для того, чтобы плыть «над тем, что мыслимо, над тем, что мерит метр» (то есть выходить в пространство, находящееся за пределами этой вселенной), Лавкрафт всерьез занялся астрономией и астрофизикой. Мало ли чем еще он тогда занялся, обладая определенной предрасположенностью и теми возможностями, которые ему давала библиотека деда...
Никто толком не знает, что находилось в этой библиотеке. Ясно только, что дед Лавкрафта был, что называется, человек непростой. То есть существенно погруженный в разного рода метафизические изыски. И что род Лавкрафта был непростой. Так что различных книг, включая редкие, в библиотеке было предостаточно. А Лавкрафт был на редкость любопытным и способным ребенком. Который, став взрослым, не потерял ни любопытства, ни способностей. А напротив, развил и то, и другое. Лавкрафту очень нравилось всё, что связано с арабской магией. Будучи столь любопытным и способным, он, конечно же, изучил со временем арабский язык. Никто не знает точно, докуда он дошел в этих своих сновидческих странствиях, очень сходных с теми, которые описывает Бодлер:
Я вижу новые созвездья из алмазов В чернейшей бездне снов за внешностью вещей; Раб ясновиденья и мученик экстазов, Я волоку с собой неистребимых змей.
Все эти сновидения сами по себе и их порождения в виде того, что Бодлер именует «неистребимыми змеями», могут быть уделом мистиков, действительно двигающихся в русле той или иной традиции, или писателей, создающих продукцию, адресованную широкой публике.
Лавкрафт сделал свои ясновидения, мучительные экстазы, свою чернейшую «бездну снов» достоянием широкой публики. Или, точнее, вначале всё это стало достоянием публики не очень широкой, но со временем продукция Лавкрафта нашла отклик очень и очень широкий. И стала частью определенной масс-культуры.
Но были ли сны и видения Лавкрафта лишь его собственными снами и видениями? Была ли черная бездна Лавкрафта лишь его собственной черной бездной?
Ответить на этот вопрос очень трудно. Вчитаемся еще раз в строки Бодлера:
И это с той поры я, как пророк, блуждаю; В пустынях и морях я, как пророк, один. Я в трауре смеюсь, я в праздники рыдаю И прелесть нахожу во вкусе горьких вин.
Мне факты кажутся какой-то ложью шумной, Считая звезды в тьме, я попадаю в ров... Но Голос шепчет мне: «Храни мечты, безумный! Не знают умники таких прекрасных снов...».
Вдумаемся: с одной стороны, Бодлер что-то повествует о своих снах, с другой стороны, он говорит, что некий Голос рекомендует ему ничего не сообщать людям по поводу обуревающих его снов и видений.
Как тут не вспомнить Тютчева — «молчи, скрывайся и таи...».
Но поэты и писатели — Бодлер, Тютчев, Лавкрафт и другие (никак не ставлю знака равенства между художниками с совершенно разной степенью одаренности) — не могут всё утаить, оставаясь поэтами и писателями. Они что-то должны выдать читателю, после чего сказать: «А всё остальное я храню для себя».
Главное тут — пропорция: сколько ты выдаешь и сколько хранишь. Это очень важно по многим причинам. Назову лишь одну из них. Если ты выдашь слишком много, тебе скажут: «Не рассуждай о том, что ты что-то таишь, ты уже всё выболтал». Поэтому Тютчев или Бодлер лишь намекают на то, что у них есть огромный трансцендентальный опыт, который они хранят для себя. Лавкрафт поступает иначе. Он фактически весь этот свой опыт сообщает читателю.
И тут возникает естественный вопрос: «А является ли тот опыт, которым Лавкрафт так щедро делится с читателем, опытом самого Лавкрафта?».
Обычно, когда речь идет о собственном опыте поэта, читателю сообщается немного. Когда же ему сообщается очень много, тогда есть все основания считать, что сообщаемое не является личным опытом, а является частью определенной традиции, которую сообщающий освоил. Освоить-то он ее освоил, но сообщать читателю освоенное в том виде, в каком он сам обрел определенное знание, не стоит.
Во-первых, потому что определенные традиции и основанные на них закрытые школы умеют себя защищать.
А во-вторых, потому, что, сообщив читателю некие закрытые сведения по поводу настоящих традиций, писатель не обретает искомое. Ему скажут: «Ну, спасибо за то, что ты нас с какими-то знаниями ознакомил. Знания эти не ты добывал. Восхищаться мы будем не тобой, а теми, кому принадлежат эти знания. Тебя же будем считать знатоком традиции. То есть либо слегка болтливым эзотериком, либо специфическим религиоведом».
Лавкрафт не хочет, чтобы к нему так относились. И ни один писатель или поэт не захочет, чтобы к нему так относились. И тут страх разболтать лишнее совпадает с авторским честолюбием. Что же делать?
Взять определенную традицию, исказить ее до неузнаваемости, представить как свои личные, никак и ни с какой традицией не связанные сны. И этим убить сразу нескольких зайцев.
Тебя похвалят за то, что ты такой фантазер.
Ты не окажешься виноват в том, что что-то там разглашаешь.
И более того, ты поможешь тем, кто хочет скрыть определенные знания, потому что каждый раз, когда эти знания начнут приоткрываться, будет сказано: «Ба, да это замечательный выдумщик Лавкрафт, который сам признавался, что он всё выдумал!».
Обсуждаешь один серьезный вопрос — тебе говорят: «Это мистификация Лавкрафта № 8».
Обсуждаешь другой серьезный вопрос — тебе говорят: «Это мистификация Лавкрафта № 12».
И что тогда получается? Что запрет на обсуждение серьезных вопросов возникает по причине того, что эти вопросы либо превращены Лавкрафтом в мистификации, либо как-то с этими мистификациями связаны.
Представьте себе, что некто хочет избежать обсуждения определенных серьезных — так или иначе с ним связанных — вопросов. Что он должен сделать в эпоху, когда публичность становится явно избыточной? Он должен накрепко связать с каждым из серьезных вопросов ту или иную мистификацию. Сделать каждую мистификацию более яркой и примитивной, чем каждый из серьезных вопросов. Сделать каждую мистификацию широко известной, то есть хорошо укорененной в масс-культуре. И всё. После этого любое желание обсуждать серьезный вопрос разбивается об обвинение: «Вы купились на мистификации Лавкрафта».
Кроме того, серьезные вопросы по определению менее съедобны, чем их масс-культурные суррогаты. И вам говорят: «Знаете, чем разбираться в какой-то археологической дребедени, лучше уж сразу вкусить ужасов Ктулху».
Мистификации Лавкрафта — это штука непростая. Лавкрафт превратил в мистификации не только свое творчество, но и свою биографию. И честное слово, мне есть чем заниматься в жизни, помимо запутанных деталей этой биографии. Тратить время на ее распутывание я категорически не хочу. На распутывание всего того, что связано с богиней Нейт или богиней Афиной, Древней Ливией или Древней Аравией, я готов тратить время. А на жизненные коллизии Лавкрафта — нет. Я всего лишь фиксирую, что он даже эти жизненные коллизии мистифицировал. Ну и пусть себе!
Кто-то говорит, что и дед Лавкрафта (которого мы только что обсудили), и его более старинные предки серьезно занимались египетской магией определенного типа. Кстати, тесно связанной с уже обсуждавшимися нами обрядами богини Нейт. А кто-то говорит, что это всё мистификация Лавкрафта и его последователей. Повторяю — ну и пусть себе спорят об этом между собой почитатели Лавкрафта.
Для нас же важно только одно — не купиться на восклицания по поводу того, что обсуждаемые нами серьезные вещи — это на самом деле мистификации Лавкрафта. Или чьи-либо мистификации, порожденные теми, кто пошел по пути Лавкрафта.
Кстати, совершенно не обязательно кидаться из крайности в крайность и утверждать, что Лавкрафт прячет под своими мистификациями сведения, полученные из иных миров. Я лично категорически не собираюсь вести читателя в этом направлении.
Я просто не хочу, чтобы настоящие религиозные сведения (как закрытые, так и открытые), почерпнутые из настоящих традиций, отвергались с ухмылкой и назывались «мистификациями Лавкрафта». Я не как эзотерик всё это обсуждаю, упаси бог, я это обсуждаю как человек, занимающийся культурой, идентификациями, религиозными традициями, сравнительным религиоведением и так далее. Это моя позиция — и жизненная, и исследовательская. И никто меня с нее никуда не сдвинет.
Разговоры о существах более древних, чем люди, взаимодействующих с людьми, — это мистификация Лавкрафта или древняя религиозная традиция? Кто-то, зная про дочерей Еноха, гигантов, Лилит и про многое другое, осмелится сказать, что тема существ, более древних, чем люди, — это мистификация Лавкрафта? Я же не хочу сказать, что эти существа действительно были — пусть по вопросу о том, существовали они или нет, читатель обратится по другому адресу. Я только настаиваю, что сведения об этих существах сообщаются не писателем Лавкрафтом, а высочайшими религиозными авторитетами. Что для религиозных людей, ориентирующихся на высокие, настоящие религиозные авторитеты, эти сведения носят характер религиозной истины. Не для меня они носят такой характер, понимаете? — а для этих людей! Что это значит? Что эти сведения через религию вошли в большую культуру. А значит, и в идентификацию. Меня только идентификация и интересует — не более того, но и не менее.
Так вот, все эти древнейшие, старейшие существа — это часть глубочайших религиозных традиций. А то, что Лавкрафт, зная эти традиции, использует их для своих мистификаций, своего новодела, своих ужастиков... Что ж, это его право писателя. Только никто не имеет права закрыть тему, являющуюся частью великих традиций, ссылаясь на то, что эта тема используется таким-то мистификатором.
Создавая свой мистификационный новодел с использованием реальных традиций, Лавкрафт выдумывает некоего Ктулху, заявляет о том, что пробуждение Ктулху возродит власть дочеловеческих существ над землей, а самого человека сделает свободным и диким. Дальше начинаются разного рода масс-культурные псевдоизыски. Мол, если Ктулху возродить вовремя, то править будут люди, ставшие дикими и свободными и оказавшиеся по ту сторону добра и зла (помните Ницше?). А если это сделать не вовремя, то на землю обрушатся ужасные безумия и бедствия.
Мы что, не понимаем, к каким аутентичным традициям это адресует? Не знаем, сколько неноводельного написано по поводу раскованных богов и последствий их освобождения? Да знаем мы это прекрасно! И умеем отделять мух от котлет, а новодел — от традиции.
Описав свой тайный культ Ктулху, Лавкрафт заявляет: «Самое сердце тайного культа (имеется в виду мистификация Лавкрафта по поводу вторжения Старейших — С.К.) расположено среди непроходимых пустынь Аравии, где, затаившись среди песков, на которые не бросал взгляд ни один смертный, грезит во сне Ирем, город Колонн [Столпов]».
Может быть, теперь читатель понял, зачем я так подробно обсуждал какого-то Лавкрафта? Потому что обсуждения города Ирем как чего-то реального в двух смыслах сразу — в смысле предмета, присутствующего в реальных традициях, и в смысле реального города — легко может быть дискредитировано восклицаниями: «Это тот самый Ирем, который придумал Лавкрафт? Вы купились на мистификацию Лавкрафта?»
Я уже описывал, что именно сказано об Иреме (Ираме) не у Лавкрафта, а в канонических древних религиозных текстах, включая Коран. Теперь же я хочу поговорить о другом. О том, как именно был обнаружен реальный Ирем (Ирам). Некий археолог-любитель Николас Клэпп, арабист и продюсер-документалист, обратил внимание на книгу «Благодатная Аравия», изданную в 1932 году английским исследователем Бертрамом Томасом. Напоминаю читателю, что Лавкрафт умер в 1937 году. И что опубликованные Бертрамом Томасом сведения были достоянием знатоков и до этого опубликования.
Итак, Бертрам Томас пишет, что римляне называли Благодатной Аравией (Arabia Felix) южную часть Аравийского полуострова, расположенную на территории современного Йемена и Омана. Бертрам Томас пишет также о том, что древние греки тоже называли этот регион «Благодатная Аравия» (Eudaimon Arabia). То же самое название «Благодатная Аравия» (Al-Yaman as-Saida) дали данному региону средневековые арабские историки. Благодатная Аравия была не сказочным раем, а реальным центром торговли пряностями и ладаном. Пряности и ладан перевозились из Индии в эту самую Благодатную Аравию. А оттуда — в северную Аравию. А далее — на Запад.
Жители Благодатной Аравии были удачливыми торговцами и предпринимателями. Они занимались также добычей янтаря, производством изделий из янтаря и торговлей этими изделиями. Сообщаю читателю, что у древних народов янтарь ценился дороже золота. Бертрам Томас обнаружил некий след, тянущийся от Благодатной Аравии в город Убар, он же — Древний Ирем. Во время одной из поездок бедуины указали Томасу на старую тропу, находящуюся на территории современного Омана, в прибрежном регионе, и сообщили ему, что эта тропа ведет к очень древнему городу под названием Убар. Клэпп схватился за эти сведения так же, как другие первооткрыватели древностей хватались за сведения гораздо более сомнительные. Напоминаю, что Шлиман раскопал Трою по сведениям из Гомера. Короче, начались раскопки Убара. И они оказались вполне успешными.
Во время этих раскопок в регионе предполагаемого Убара были обнаружены изысканные архитектурные сооружения, множество колонн. Тем самым, как и в случае Шлимана, подтвердились древние сведения. Но в данном случае не гомеровские, а содержащиеся в Коране. Я эти сведения по поводу города Ирем (Ирам) читателю уже приводил.
Итак, изысканные архитектурные сооружения, колонны... Налицо было всё, что описывалось в аятах Корана. А поскольку происходило это всё не во времена Шлимана, а гораздо позже, то НАСА сделало аэрокосмические снимки местности, упоминаемой в книге Томаса. Эти снимки, сделанные из космоса в 1992 году специалистами НАСА, показали явные следы дорог, пересекавшихся в одной точке. Тем самым древняя столица адитов, о которой говорилось в аятах Корана 1400 лет назад, была обнаружена в том числе и с помощью новых технологических возможностей.
Клэпп оказался очень способным и цепким исследователем. Он подробно изучил рукописи и карты, хранящиеся в калифорнийской библиотеке Хантингтона. На карте, составленной в 200 году н. э. греческим географом Птолемеем, Клэпп обнаружил дороги, которые пересекались в определенном центре. В точности эти же дороги, аналогичным образом пересекающиеся, были явственно обнаружены на аэрокосмических снимках НАСА. Дороги вели в город Убар, он же — Ирем (Ирам), — в то место, которое археологи и историки, работавшие на раскопках, назвали «Атлантидой песков».
Раскопки дали основание думать, что речь идет об останках очень древней цивилизации, о ее столице, столице народа ад. Эти раскопки, конечно же, обнаружили некие руины. Но в конце ХХ века восстановление по обнаруженным руинам облика того, останками чего являются эти руины, уже было, что называется, делом техники. Трехмерные графические технологии позволили восстановить по руинам внешний вид неких колонн. Было установлено, что обнаруженный город отличался от других археологических объектов наличием высоких башен. Специалисты, проводившие раскопки (а они уже были и не дилетантами и тем более не создателями ужастиков), констатировали, что обнаруженное поселение является не чем иным, как упоминаемым в Коране городом адитов Иремом.
Напоминаю читателю уже приводившуюся мною ранее суру Корана («Заря», 89:6–8): «Неужели ты не видел того, что сделал твой Господь с [народом] Ада, с народом Ирама, воздвигшим величавые колонны, подобных которым не было создано ни в одной стране?».
Ну, и как тебе всё это, читатель? Я ведь привожу сведения, которые стали сенсацией в начале 1990-х годов, когда на первых полосах крупнейших газет, изданий, которые никогда не унизятся до мистификаций, было напечатано о важнейшем археологическом открытии, о том, что «найден величественный арабский город, легендарный город арабов, Атлантида песков — Убар».
Впрочем, то, что этот город, он же Ирем (Ирам) был найден — это только одно из слагаемых обсуждаемой нами темы. Мало ли что еще будет найдено — в песках Сахары или в других местах? Прежде всего, как мне кажется, в недоступной сейчас для археологов Африке.
Достаточно того, что про Ирем (Ирам) сказано в Коране. В Коране (понимаете?) — а не у мистификатора Лавкрафта. Значит, мы просто обязаны обсуждать Ирем (Ирам). А тем, кто восклицает: «Вы купились на мистификацию Лавкрафта!» — объяснять, чем мистификации отличаются от свидетельств, находящихся внутри великих традиций, и от того, что обнаружено в реальности. При этом главное для нас — это свидетельства, находящиеся внутри великих традиций. Потому что в реальности обнаружено слишком мало. Потому что иногда свидетельства, содержащиеся в великих религиозных традициях, с точки зрения идентификации значат больше, чем реальность. И так далее.
Конечно же, Лавкрафт многое выдумывал. Конечно же, он был мастером мистификаций. Но если одни его мистификации являются стопроцентным новоделом, то другие его же мистификации соединяют новодел с традицией. Ну говорит он, например, о культе Дагона. Мало ли что он о нем говорит и сколько накручивает новодела на стержень определенной традиции... Но ведь традиция-то есть!
Дагон — это полурыба-получеловек, упоминаемый в различных религиозных культах, аккадских, например. А также у филистимлян после заселения ими Ханаана. Слово «Дагон» связано с древнееврейским «даг» (рыба). В Угарите он фигурировал в качестве отца бога Ваала. Впервые он упоминается в аккадских документах XXIII века до н. э. Имя этого божества присутствует в личных именах аккадских царей. Ну и что из того, что он же фигурирует у Лавкрафта? Это хоть как-то компрометирует древнейшую традицию, корнями уходящую в Южный Шумер (на остров Дильмун)? Традицию, которая тонкими нитями связана с суфийскими таинствами... Традицию, связывающую Дагона с очень важным для нас Нереем, появляющимся в Ливии для того, чтобы спасти аргонавтов...
Не для того ли раскрутили Лавкрафта, чтобы любой разговор о Дагоне для людей, вписанных в современную массовую культуру, оказался превращен в бесконечную болтовню по поводу лавкрафтовского новодела? Наберите слово «Дагон» в поисковике. Что выскочит прежде всего? Разумеется, мифы о Ктулху, будь они трижды неладны.
Между тем, Лавкрафт компрометирует своей болтовней об Иреме (Ираме) не только тему этого города, столицы адитов. Он же ведь не просто говорит об Иреме (Ираме). Он говорит, что этот заброшенный город (Ирем Столпов), размещенный в пустыне Руб-эль-Хали, был посещен неким безумным поэтом Абдул аль Хазредом. И что, посетив этот город, фигурирующий, повторю еще раз, и в великой традиции, и в реальности, и отрекомендованный Лавкрафтом как центр выдуманного им новодельного культа Ктулху, — вот ведь мистификация! — выдуманный им безумный поэт написал книгу Некрономикон. Конечно же, тоже выдуманную.
У нас ведь всё выдумывает Лавкрафт. Если по поводу Ирема (Ирама) легко доказать, что речь идет о мистификациях Лавкрафта вокруг чего-то реального и укорененного в традиции, то с Некрономиконом всё намного труднее.
Установив для начала, что, в соответствии не с новоделом Лавкрафта, а с реальной аравийской (а не бредово примордиальной!) традицией, Ирем Зат аль-Имад (Ирем Столпов) был построен джиннами по приказу Шаддада, царя народа ад...Установив далее, что адитское племя, согласно этой вполне реальной традиции, в чем-то сходно с древнееврейскими нефилимами (гигантами, фигурирующими в Книге Бытия)... — мы можем двигаться дальше.
(Продолжение следует)