В патриотическом сообществе есть люди нервные, готовые в любом мелком событии увидеть нечто апокалипсическое. А есть люди спокойные, которые склонны на мелкие события вообще не реагировать, сказав себе и другим: «А что, собственно, такого произошло?»

В принципе я, конечно же, всецело разделяю позицию спокойных патриотов. Но с двумя оговорками.

Во-первых, я всегда буду с ненавис­тью и отвращением вспоминать политическую мантру Горбачева «не надо драматизировать». СССР сотрясался от мелких и крупных конфликтов. По поводу любого из этих конфликтов говорилось: «А что, собственно, особенного?» И далее добавлялось это самое «не надо драматизировать».

Во-вторых, на мелкое событие в Перми, где «Суть времени» всего лишь сумела оказать мало-мальски эффективное противодействие совсем уж оголтелым десталинизаторам, откликнулись «Глоуб энд Мейл», «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост». Почему главные редакторы этих изданий и хозяева этих газет не отмахнулись от мелкого регионального эксцесса, произошедшего в какой-то там России? А наши крупные спокойные патриоты от эксцессов такого же масштаба с обратным знаком отмахиваются?

Потому что наши крупные спокойные патриоты, не обладая инстинктом господства, не могут создать в своем сознании нужных матриц, снимающих разграничения между глобальным, заслуживающим внимания взрослых и спокойных людей, и локальным, этого внимания якобы не заслуживающим. Для этого даже есть термин «глокальное» — то есть соединяющее в себе глобальность и локальность.

Западная элита, воюя с Россией, понимает, что такое глокальность — пермская или любая другая. И реагирует соответственно. Прозападная российская пятая колонна ориентируется на реакции западной элиты и потому тоже откликается на глокальное.

А наши спокойные патриоты склонны делить события на по-настоящему крупные и потому заслуживающие внимания и мелкие, этого внимания не заслуживающие. Между тем, диффузный метод ведения войн — любых, подчеркиваю, войн (информационных, политических и так далее) — в том и состоит, чтобы создать много событий, каждое из которых как бы не заслуживает внимания. А если кто-то начнет внимательно к этому приглядываться, бормоча «мелочь-то мелочь, да что-то много у нас мелочей собралось...»? Что ж, тогда кто-то должен такому приглядывающемуся к мелочам сказать: «Не надо драматизировать».

Кто-то это скажет. Спокойные патриоты кивнут спокойно своими мудрыми головами и подтвердят сказанное: «Толку ли обращать внимание на мелочи. Народ нас не поймет, несолидно как-то».

Что, по-крупному, знаменует собой подобная, регулярно совершаемая ошибка наших спокойных патриотов? Она знаменует собой, прежде всего, отторжение ими ложных конспирологических построений, согласно которым любая мелочь — это следствие чудовищного мирового заговора. И это хорошо. Но наряду с таким справедливым отторжением конспирологии (порой, кстати, приводящим к тому, что вместе с водой выплескивают ребенка) наши спокойные патриоты а) не различают локальные и сетевые мелочи, б) приписывают низкую значимость всем так называемым мелочам, не желая обнаруживать смысла этих мелочей. Такое нежелание обнаруживать смысл свойственно так называемому позитивизму. Наши спокойные патриоты, в отличие от их нервных конспирологичес­ких собратьев, перегружены этим самым позитивизмом. И уверены в том, что нечто значит только то, что оно значит в буквальном смысле этого слова, — и ничего больше. Не хочу сказать, что нечто никогда не сводится к своему буквальному значению. Но если оно не всегда обладает содержанием, не сводимым к своему буквальному значению, то это не значит, что оно никогда не обладает подобным содержанием, правда же?

Стратегическая, целостная аналитика обязана выделять в потоке событий, имеющих только свое буквальное значение, события, имеющие не только это значение. Лишь в этом случае в нашу жизнь вернется стратегическая ответственность аналитики. Как и интеллектуализма в целом.

Такая стратегическая ответственность — удел субъекта, не отчужденного от господства. Потому что господство, конечно, — штука отвратительная, но ведь не только отвратительная. В настоящем господстве находится место и служению, и ответственности, и некоей особой неусыпности.

Стыдно конспирологическим образом (не зря ведь говорят о конспирологии на завалинке) придавать чему-то мелкому, наделенному только буквальным смыслом, всеобъемлющее значение, мудро кивать головой и изрекать: «Англичанка гадит».

Но еще более стыдно не замечать, когда эта самая «англичанка» реально создает сети мелких событий, причем таким образом, чтобы множественность этих событий порождала смертельную опасность, чтобы масштаб каждого из событий не позволял достойным, спокойным патриотам отреагировать на слишком уж мелкое, а структура сознания этих патриотов не позволяла им увидеть в мелком крупный смысл, а в совокупности мелочей — некую сетку.

Школа высших смыслов создана организацией «Суть времени» именно для того, чтобы, избегая заполошного конспирологического соблазна, не кидаться из крайности в крайность и не поддаваться соблазну спокойного рассудительного патриотического безразличия к так называемым мелочам. С давних пор плохо отношусь к творчеству братьев Стругацких. И по эстетическим, и по идеологическим причинам. Но некоторые фразы из их романов заслуживают внимания. Например, фраза: «Взрослые солидные люди в Группу Свободного Поиска не идут. У них свои взрослые солидные дела...»

Большая часть этих взрослых солидных людей укоренилась в спокойной час­ти нашего патриотического сообщества. Понимая цену конспирологичности, такие люди готовы допускать конспирологичность в случае, если она адресована обычным потребителям информации. Потому что запрос на конспирологичность есть. Но допуская эту конспирологичность для других, взрослые солидные патриотические люди с порога отвергают любой продукт, в котором событию придается значение, не сводимое к буквальному. Отвергая, они говорят: «Мы ведь не лохи, западающие на конспирологию. Мы взрослые солидные люди».

Я не буду перечислять все мелочи, которые взрослые солидные патриоты отвергают по причине их малой значимости. Заявляется, к примеру, о создании антипутинской патриотической партии с военным уклоном. Причем заявляется теми, кто перед этим говорил, что они пропутинцы. Как реагирует взрослый солидный человек? Он говорит: «Подумаешь! Да кто такие эти заявители? Это же мелочь пузатая!» Обращаешь внимание на то, что эта пузатая мелочь связана с крупными людьми. Тебе отвечают, пожимая плечами: «Ну, это, знаете ли, конспирология». Создаются какие-то военные антитеррористические гражданские структуры, состоящие из всё той же пузатой мелочи. Обращаешь на это внимание, тебе говорят: «Так это же пузатая мелочь!»

Фиксируешь начало новой волны десоветизации, тебе отвечают: «Да кто они такие, эти десоветизаторы? Подумаешь, какой-то там Совет по правам человека! Вы что, не знаете, что ему цена — копейка в базарный день?» Обращаешь внимание на то, что этот совет почему-то занялся уже не только десоветизацией, но и проталкиванием ювенальной юстиции. Причем таким проталкиванием, которое наводит ужас на матерых телевизионщиков и диктует им некорректное поведение в виде вымарывания из передач высказываний, не устраивающих этот самый совет. Тебе отвечают: «Не надо драматизировать!»

Фиксируешь определенные, далеко не случайные назначения в сфере СМИ, тебе говорят: «Вы склонны идеологизировать коммерческие сюжеты».

Обращаешь внимание на то, что участились заявления наших пробандеровских власовцев о том, что никакого примирения с «совками» быть не должно. Что нужна непримиримость и только непримиримость. Тебе говорят: «Да кто такие эти пробандеровские власовцы? Мелочь пузатая!»

Обращаешь внимание на странные передачи по поводу Войкова, где государственные СМИ начинают на полном серьезе ссылаться как на факты на некие мнения очевиднейшим образом недостойных людей. Какого-нибудь Беседовского, например, которого историк всерьез воспринимать не имеет права. Тебе говорят: «Мелочь, вкусовщина, подумаешь...» Пытаешься обратить внимание на то, что эта мелочь унд вкусовщина вопиющим образом противоречат высказываниям Президента и Патриарха. Тебе отвечают: «На то и мелочь, чтобы чему угодно противоречить».

Ты видишь совокупность мелких событий, которые, будучи объединенными в единую сеть, несут в себе угрозу России. Тебе говорят: «Вы склонны объединять разнородное в единую сеть».

Ну, и как прикажете себя вести в подобных условиях? Тут можно либо замолчать, либо точно определить для себя, что ты не разговариваешь с взрослыми солидными людьми по причине бессмысленности подобного разговора. Ты разговариваешь с теми, кто готов войти в группу свободного поиска, не поддаваясь двум соблазнам: конспирологическому и позитивистскому. Ну, а взрослые солидные люди — пусть слушают вполуха, а когда развертывание событий докажет неслучайность того, что они считали случайным, и значительность того, что они считали мелким, — пусть подключаются. И по-взрослому, по-солидному заявляют о том, что они изначально понимали суть и смысл того, от чего на самом деле отмахивались.

Определив адресата, я далее определяю тему. Считаю необходимым обсудить произошедшее в Ульяновске, где «Суть времени» в открытом письме заявила о своем неприятии некоего киноклуба «Катарсис», а либеральные СМИ в ответ разразились истерикой, упрекая ульяновских сутевцев и членов РВС в том, что они склонны к доносам.

Почему открытое письмо надо называть доносительством, непонятно. Тем более что на протяжении последних лет либералы много раз требовали то ограничить деятельность «Сути времени», то вообще эту деятельность запретить. И никогда не называли эти свои упражнения доносами, а, напротив, именовали их заботой о здоровье нации. Казалось бы — либо-либо. Либо ты любое открытое обращение — как свое, так и чужое — называешь правомочным гражданским действием. Либо ты к любому такому обращению относишься, как к доносу. Ан нет. Когда свои неистовствуют — они о благе общества заботятся. А когда твои противники вполне корректно выражают неприятие чего-либо, то они — доносители.

Ну и бог бы с этим. В конце концов, негативная оценка ульяновской «Сутью времени» и ульяновским РВС некоего клуба «Катарсис» вызвала негодование не у крупнейших западных изданий, а у местных отделений «Коммерсанта» и «Новой газеты». Стоит ли на это обращать внимание? Тем более что будь письмо сто раз открытым и корректным, но если в нем говорится о негативах, связанных с деятельностью некоего киноклуба, то такое письмо может вызвать естественное негодование либерально настроенных журналистов. И у меня бы такое письмо четверть века назад вызвало бы негодование. И я бы двад­цать пять лет назад, наплевав на то, что эти же либеральные журналисты писали откровенные доносы (как публичные, так и непубличные), требуя закрыть мой театр «На досках», неверно, по их мнению, поставивший Достоевского и Пушкина, присоединился бы к негодующим по поводу открытого письма каких-то там патриотов, говорящих о негативах, связанных с деятельностью некоего киноклуба.

Что же произошло за эти двадцать пять лет? Идеалы у меня поменялись? Или в жизни что-то изменилось столь существенным образом, что неприемлемое для меня тогда стало сегодня не просто приемлемым, а безальтернативным?

Жизнь поменялась очень круто. Общество разделилось на три неравные части.

Первая часть, послушно следуя навязываемой моде, именуемой «постмодернистской», а являющейся на самом деле антикультурной и антигуманной, хавает порнографию, воспринимая ее как новые культурные веяния.

Вторая часть, прекрасно понимая, в чем смысл так называемого постмодернизма, какова степень его несочетаемости с жизнью страны, с устойчивостью государства, с возможностью передать от поколения к поколению эстафету человечности (не традиционности, а человечности, понимаете?), говорит: «Ну, и пусть, ведь это не наше государство, а в каком-то смысле — и не наша страна. Мы — граждане мира. Если мир — под коим мы понимаем просвещенное западное общество — движется в сторону антикультурности и антигуманности, то не нам противодействовать этому. Потому что мы слабы и противодействовать этому всё равно не сможем. А оказывая этому противодействие, мы вынуждены будем соединиться с нашими врагами, поносящими тот самый Запад, перед которым мы благоговеем».

Третья часть — это те, кто решили сопротивляться так называемой моде, так называемому постмодернизму, понимая, что без такого сопротивления они просто не смогут элементарно спасти свою человечность и человечность всех тех, кто им дорог. Прежде всего, детей.

«Родительское Всероссийское Сопротивление» — это даже не сопротивление разрушению традиции. Хотя все мы понимаем, что, разрушив традицию, теряешь будущее. И всё же — мало ли что можно назвать традицией... Это ведь понятие эластичное. Поэтому «Родительское Всероссийское Сопротивление» защищает основы человечности от навязываемого расчеловечивания. Защищает основы культуры как таковой от антикультуры. И так далее. Решившие сопротивляться подобным образом — а это в основном молодые люди — сформировались не в башне из слоновой кости, а в чудовищной реальности так называемых лихих 90-х годов, задача которой состояла в том, чтобы отнять у всех, кто в эту реальность погружен, высокие смыслы, особую советскую просвещенность, соединяющую в себе моральную требовательность и широту. А также ту — опять-таки особую — советскую интеллигентность, которая не имеет ничего общего с банально-снобистской интеллигентностью. Потому что в ее основе — служение народу, вера в хранимые народом высокие смыслы, стремление к восходящему движению всех твоих сограждан... Словом, то, что было передано от Радищева, Пушкина, Некрасова, Блока, Маяковского — строителям советского общества.

«Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человеческими уязвлена стала...»

«Я лиру посвятил народу своему, Быть может, я умру неведомый ему, Но я ему служил — и сердцем я спокоен...»

«Не русский — взглянет без любви, На эту бледную, в крови, Кнутом иссеченную Музу...»

Перестройка была бы невозможной, если бы советская интеллигенция сохраняла любовь к народу. Сначала у советской интеллигенции надо было эту любовь отнять. А потом, заточив интеллигенцию против народа, осуществить перестройку.

Советская просвещенность с ее длинными очередями на фильмы Феллини и Антониони, Вайды и Тарковского, погибла вместе с СССР. Погибли и творения этих великих художников, список которых можно было бы расширить, хранимые в душах просвещенных советских людей. Остались фильмы как таковые. Но что такое фильмы без зрителя?

Вместе с обрушением СССР и коммунизма, организованным при решающей роли антинародной интеллигенции, рухнул некий гуманистический каркас, вне которого великое искусство невозможно. Это великое искусство можно было творить вне СССР и даже ориентировать против СССР. Но оно было возможно только при наличии такого каркаса. Руками нашей антинародной интеллигенции, этих вчерашних народолюбов, превратившихся в народофобов при чьей-то помощи и за счет своих собственных темных импульсов, была сооружена мировая культурная и метафизическая катастрофа. Метафизическая катастрофа всегда порождает катастрофу культурную.

Те, кто решил сопротивляться расчеловечиванию, соединяют в себе овнутрённый катастрофизм эпохи и сопротивление этому катастрофизму. Почему катастрофизм овнутрён, понятно — антикультурная улица, антикультурная школа, антикультурный телевизор, криминально-регрессивная жизнь. А вот откуда взялось сопротивление катастрофизму — это загадка. Но только это сопротивление спасает Россию, не превращая ее при этом в кладезь смыслов и духовности, но не давая ей погибнуть окончательно. Не будет сопротивления — Россия погибнет, а вслед за ней и мир.

Сопротивление же в условиях овнутрённого катастрофизма — это штука особая. Можно, фыркая, называть это вторичным варварством. Что ж, тогда и христианство, спасшее Рим от полного унич­тожения, было вторичным варварством. Только сначала погиб настоящий, высокий Рим, оставив после себя постмодернистскую извращенческую слизь (римский мир периода упадка, как говорил Верлен), потом была зачищена и эта слизь, а потом варвар почему-то сумел переосмыслить высокую римскую норму. И добавить к ней решающие гуманистические слагаемые, вне которых эта норма была обречена на антигуманистическое перерождение.

Не являюсь поклонником творчества Ильи Григорьевича Эренбурга. Не считаю его «День второй» великим художественным произведением эпохи. Шолоховский «Тихий Дон» считаю великим произведением, а «День второй» Эренбурга — нет. Но нечто сущностное Эренбург уловил. Его герой, русский потомственный интеллигент Володя называет это «советским варварством». А спорящая с антисоветским Володей интеллигентка, идущая к советским рабочим с тем, чтобы их просвещать, говорит Володе: «Пойми, это как при сотворении нового мира».

И новый мир был сотворен «советскими варварами», пришедшими на рабфаки и с невероятной жадностью впитывавшими в себя высшие культурные достижения досоветской эпохи. Почему мой отец должен был по 15–20 раз смотреть, сидя на последнем ряду галерки, спектакли театра МХАТа? Почему он знал тексты наизусть? Почему он знал всё про актеров этого теат­ра? Он не был искусствоведом, он был историком. И точно так же вели себя люди, становившиеся авиаконструкторами или геологами. Это было построением нового мира. Оно всегда осуществляется именно так.

Но ведь одно дело — эпоха, когда катастрофизм обрушения старого мира сочетается с построением мира нового. Тогда всё лучшее из старого мира впитывается с невероятной жадностью. И другое дело, когда катастрофическое обрушение старого мира не сочетается ни с чем, сопоставимым по масштабу, но являющимся антикатастрофичным. В таких условиях некое проседание сопротивляющихся неизбежно. Они не могут сохранять широту, свойственную предшествующей великой эпохе. Тут либо-либо: либо они теряют норму, либо они теряют широту. И во сто крат лучше, чтобы они потеряли широту, но оставили норму.

Потому что когда они потеряют норму, то широты уже не обретут. Вместо этого станут жертвами постмодернистской всеядности.

Очень часто выстаивающие в условиях катастрофы люди черпают силы из накаленной до предела нормативной религиозности. Лично я — светский человек. Но очень понимаю, как именно это происходит. И нужно быть либо идиотом, либо негодяем для того, чтобы называть подобное мракобесием.

Потому что когда рядом с тобой на улице спиваются, купаются в разврате, теряют человеческий облик, то ты цепляешься за что угодно, чтобы не уподобиться тем, с кем это происходит. Ну так, может быть, обсудим, чья вина в том, что на улице начало твориться именно это? Это же ведь не случайно стало твориться, правда? Этому решающим образом помогли перестройщики. И наипервейшую роль тут сыграла наша антинародная интеллигенция, понимавшая, что сломать государство можно, только сломав некий культурно-моральный каркас. И решившая ломать этот каркас, то есть совершить неслыханное преступление не только перед народом, на который ей было уже наплевать, но и перед культурой, которой она якобы поклонялась.

Да поклонялась ли? «Мы ходили к вам в театр «На досках», как в храм, — говорил один высококультурный олигарх, автор политических детективов. — А потом выяснилось, что есть вещи поинтереснее». «Какие вещи?» — спросил я. «Бабки, Сергей Ервандович», — ответил мне олигарх.

И кто же это у нас поклонялся культуре, ломая культурно-моральный каркас советского общества? Библер поклонялся, Баткин, Стругацкие? Окститесь!

Ежи Гротовский ставил спектакли в советской Польше. Когда она стала антисоветской, он уехал, ставить спектакли перестал, смертельно тоскуя, занимался какими-то упражнениями. Потом умер. Что интересного снял Абуладзе, преступно замахнувшись на человечность и на страну в фильме «Покаяние», сценарий которого, как мы теперь знаем, был написан как минимум по указке Шеварднадзе? Чего стоили советские творцы, отказавшиеся от своего советского творчества? Что по-настоящему интересного снял Анджей Вайда после того, как лишенный советского духа мир начал очевидным образом оскудевать до полного безобразия?

Сопротивление расчеловечиванию со стороны людей, овнутривших катастрофу краха советскости, по определению является сосредоточенно-серьезным. Таким людям не до изысков. Как говорится, не до жиру, быть бы живу. Рухнула прозрачная перегородка, отделяющая мир культуры от мира жизни как таковой. Эта перегородка позволяла воспринимать культурное, используя некие поправочные коэффициенты.

Моя мать, филолог, говорила: «Мой любимый герой — Макар Нагульнов, но это не значит, что я хотела бы оказаться с ним в одном купе в поезде Москва–Ставрополь». Так можно было рассуждать в советскую эпоху. Сопротивляющиеся сегодня антикультуре или, что то же самое, расчеловечиванию через культуру рассуждают иначе. Для них разврат — это разврат, что в культуре, что в жизни. Они слишком хорошо знают, что это такое, потому что рядом с ними от этого разврата гибли друзья и подруги, рушились жизни. И не надо ахать и охать по поводу того, что публика, сопротивляющаяся расчеловечиванию через культуру, дающая отпор антикультурным тенденциям, может неверно прочесть образы Сони Мармеладовой, Настасьи Филипповны, Катюши Масловой и так далее.

Во-первых, она разберется, эта публика, потому что ей культура нужна, как хлеб, а не как героин.

Во-вторых, пусть лучше она не до конца разберется, чем рухнут остатки культурно-морального каркаса, как-то удерживающего Россию.

Первохристиане во многом не разбирались. И что? Разобрались потом. А коды для того, чтобы разбираться, были изначально. Мария Магдалина — это разве не код для прочтения образов тех или иных блудниц? Читали с помощью этого кода — и всё прекрасно понимали. Но если уж вы хотите абсолютно откровенного разговора и пугаете нас мракобесием, то мы ответим.

Мы мракобесия не допустим. И будем оказывать ему такое же противодействие, как и вашей антикультурности. Но если вы нас спросите: «Что лучше — мракобесие или антикультурность?», то мы ответим, что ваша антикультурность, выдаваемая за культуру, хуже любого мракобесия. Потому что мракобесие какого-нибудь Савонаролы может произвести культуру, а ваша антикультура, выдающая себя за культуру, не может произвести ничего, кроме дерьма и тлена. Да вам ничего другого и не нужно. Немного дерьма для запаха, немного тлена для умиления. И побольше бабок для всего остального. И не говорите, пожалуйста, мне, что это не так. Сопротивляющиеся вашей антикультуре молодые сутевцы еще могут поверить, что вы лучше, нежели тот портрет, который я только что нарисовал.

А я в это поверить не могу. И потому, что знаю вас как облупленных. И потому, что нет и не может быть прощения тем, кто предал культуру так, как вы ее предали. Нет и не может быть прощения тем, кто сделал с простыми людьми, которые вам поверили, то, что с ними сделали вы.

Теперь предлагаю от общего разговора перейти к конкретному.

Итак, ульяновские сутевцы, написав открытое письмо по поводу некоего киноклуба «Катарсис», вызвали негативную реакцию либеральных СМИ, обвинивших их в том, что они а) не умеют тонко чувствовать культурные изыски и б) обсуждая открыто негативы данного киноклуба, посягают на творческую клубность как таковую.

Начнем с культурных изысков.

Предыдущим культурным изыском, против которого выступили ульяновские «сопротивленцы», была книжка из так называемого «Детского проекта Улицкой», в которой детям внушали толерантность по отношению к половым извращениям. При этом в качестве нормы детям была предложена ложно трактуемая автором книжки про «семью у других» практика некоего африканского племени. Тут дело еще было в том, что автор, Е. Тименчик, как бы апеллируя к серьезному научному труду по антропологии, довольно грубо извратила описание этой практики. И совместила лживое (но идеологически нужное в целях воспитания «толерантности» у двенадцатилетних) описание чужих обычаев фактически с рекламой этих обычаев. Почему племенные африканские обычаи должны быть эталоном для детей, живущих все-таки не в племенах, непонятно. Но еще более непонятно, зачем клеветать на племена, ложно описывая их обычаи?

Ульяновские сопротивленцы дали этому отпор. Причем успешный. Им этого не простили. Теперь они дают отпор культурным изыскам киноклуба «Катарсис». Что это за изыски?

Убежден, что руководитель клуба Павел Солдатов, называя свой клуб «Катарсис», ерничает аки новый господин Смердяков. Потому что катарсис — это, как известно, высокое переживание, испытываемое зрителем при показе ему высокой трагедии. Причем речь идет не о любом переживании, а об «очищении через сострадание и страх». Киноклуб же, с которым взялись бороться ульяновские родители, явным образом призван не очищать, а замарывать, не возвышать, а оскотинивать. Иначе зачем нужен показ длинных порнографических сцен, лишенных всякого художественного содержания, в каких-то из фильмов клубного репертуара? Говоря о порнографических сценах, я имею в виду, например, продемонстрированный киноклубом «Катарсис» в аудитории пед­унивеститета фильм «Кен Парк» (видимо, не случайно запрещенный к показу по ТВ в европейских странах). В фильме подросток лет 14 на протяжении чуть не десяти минут вылизывает гениталии взрослой замужней дамы. Показано это без использования каких-либо художественных приемов (резкая смена кадра, монтаж и пр.).

Мне возразят, что в киноклубе крутят и другие фильмы. И что с того? Когда наряду с чем-то высоким показывается откровенная пакость, то эта пакость сжирает всё остальное. Это очевидный закон снижающего воздействия. Он же — ложка дегтя в бочке меда. Притом, что основная культурная субстанция, в которую погружен клуб «Катарсис», тоже отнюдь не мед.

Это первое. И второе. Кредо-то в чем? В том, чтобы пакость проявила себя, оказавшись рядом с чем-то высоким? Да полно вам! Это не про клуб «Катарсис», ознакомьтесь с его реальной работой. Собирают провинциальных девчонок и мальчишек, говорят им: «Хотите приобщиться к последним пискам культурной моды?» Девчонки и мальчишки жадно хотят приобщиться. Ну их и приобщают... по-смердяковски. Чем чище, наивнее, провинциальнее в лучшем смысле этого слова те, кого приобщают, тем сокрушительнее результат.

Уже одного этого было бы достаточно для того, чтобы взрослые солидные патриоты увидели, что конфликт между ульяновскими сопротивленцами и апологетами киноклуба «Катарсис» — это отнюдь не мелочь. Но с политической точки зрения происходящее в Ульяновске вокруг клуба «Катарсис» можно было бы еще назвать мелочью, если бы в происходящее не вмешалась московская звезда кинокритики, господин Дондурей.

Дондурей выступил с однозначной поддержкой киноклуба «Катарсис». Причем он выступил с этой поддержкой не как кинокритик. Не как частное лицо. Он выступил с этой поддержкой от лица Совета по правам человека при президенте РФ.

Так это подается газетой «Коммерсант», цитирующей Дондурея, и это происходит в рамках игры, которая, полагаю, очевидна и журналистам, и Дондурею. В чем же смысл такой игры?

Сначала обсудим то буквальное, без чего понять эту игру невозможно. Совет по правам человека при президенте РФ, он же — совет Федотова–Караганова, которому «Суть времени» давала отпор перед событиями 2011–2012 гг. на Болотной и Сахарова, пытается навязать России так называемую десталинизацию. Причем в том ее варианте, который Запад навязывает постсоветским странам для того, чтобы эти страны и их народы потеряли суверенитет и субъектность и в ближайшее столетие непрерывно каялись за якобы совершенные ими чудовищные преступления.

Причем масштаб этих преступлений в невероятной степени преувеличивается десталинизаторами для того, чтобы сделать эти преступления из ряда вон выходящими, не имеющими аналогов в истории человечества. Ведь только в этом случае терзаемые десталинизацией страны будут лишены субъектности и суверенитета. Ты ведь не лишишь субъектности и суверенитета Францию за кровавую трагедию, произошедшую в ходе Великой французской революции. Или США за кровавую трагедию Гражданской войны. Понятно, какова нацеленность данного специфического Совета?

Но и это еще не всё. Казалось бы, занимайтесь десталинизацией, и точка. Но с недавних пор всё тот же Совет начал форсированно заниматься пропихиванием худших форм ювенальной юстиции. Совет лоббирует, причем с вопиющей наглостью, абсолютно безграмотный и разрушительный закон о семейно-бытовом насилии. Согласно которому все мы находимся под подозрением в совершении оного и можем, будучи подозреваемыми, быть наказаны за это изъятием детей.

Совет, лоббируя этот западный закон, последствия принятия которого будут еще более разрушительными, чем последствия навязываемой этим же Советом десталинизации, опять же оперирует вопиюще ложными цифрами. Теперь речь идет не о числе репрессированных, а о числе жертв семейного насилия в России. Когда в телевизионной передаче специалисты сообщили обществу о том, каковы действительные цифры семейного насилия, убедительно показали, что все цифры Совета ложные и неизвестно откуда взятые, члены Совета надавили на растерявшегося телеведущего и, угрожая ему разного рода последствиями, добились возмутительного изъятия из передачи всего того, что касалось реальных цифр.

Не кажется ли вам, взрослые солидные патриоты, что такая синхронность практики, сочетаемая с репрессивным духом, сулит нам многое? И что именовать подобную практику мелочами не следует? То есть, может быть, это всё и мелочи, но это те мелочи, про которые Чехов говорил: «Мир гибнет из-за мелочей».

А главное, постарайтесь увидеть за мелкими событиями эту самую сеточку, о которой я сказал в начале данной статьи.

Итак, десталинизация с приведением ложных цифр репрессированных... Проталкивание ювенальной юстиции с приведением ложных цифр семейного насилия... Что дальше?

А дальше господин Дондурей — опять же репрессивным образом, то есть апеллируя не к правде, а к своему статусу, — вступается за ульяновский киноклуб, скрывая информацию о реальной деятельности этого киноклуба от тех, кому это адресовано. Хотя бы ту, которую я привел выше, говоря о показе будущим педагогам, которые должны работать с детьми, фильма «Кен Парк».

Для того, чтобы у читателя не было сомнений, приведу цитату из регионального «Коммерсанта»:

«Главный редактор журнала «Искусство кино», председатель комиссии по культуре и образованию Совета по правам человека при президенте РФ отмечает, что ссылки РВС на президента бессмысленны».

Простите, какие ссылки РВС на Президента? В открытом письме ульяновского РВС, адресованном ректору УлГПУ, говорится: «И дело не только в том, что об ориентации на эти ценности неоднократно говорил Президент В. В. Путин. Разве мы сами, родители и педагоги, вообще граждане России, наследующие ее великую культуру, не ответственны за передачу этой культуры и заложенных в ней нравственных основ детям? Разве на этот счет могут быть иные мнения?»

То есть члены ульяновского РВС специально оговаривают, что главное для них — не мнение Путина, а собственное мнение о должном. Что они защищают не какой-то «курс», а будущее своих детей. Что они выступают не как «политические охранители», а как независимые граждане. Может быть, ульяновские родители обманывают тех, к кому обращаются, говоря о том, что Президент РФ В. В. Путин неоднократно выступал в поддержку традиционных ценностей? Да нет же, выступал, неоднократно. И в Колонном зале перед теми же родителями, и в других местах. Но, подчеркну еще раз, ульяновские родители говорят о том, что для них дело не в этом.

Во что это их однозначное высказывание превращают «Коммерсант» и Дондурей? В то, что родители якобы прячутся за спину Путина и при этом, как мы видим дальше по тексту Дондурея, трактуют курс Путина неверно. А он, Дондурей, трактует это курс верно, у него есть полномочия на трактовку, потому что он официальное «норковое» (вспомним этот образ г-жи Собчак) лицо, приближенное к Путину куда более, чем какие-то ульяновские «ватники». Ну так я лично как рядовой гражданин России, не имеющий никакого отношения к власти и никогда, в отличие от г-на Дондурея, не дававший никаких трактовок позиций власти, хочу спросить: давал ли кто-нибудь Дондурею и его покровителям, Совету по правам человека и его покровителям право на трактовку позиций Президента? Может быть, я, будучи, в отличие от г-на Дондурея, страшно далек от власти, не уловил важнейших метаморфоз, не понял, что — о, ужас! — «Коммерсант» и «Новая газета» — это теперешние «Правда» и журнал «Коммунист», а Совет по правам человека — это коллективный Суслов нового времени? Который будет заставлять население десталинизироваться (оно ведь темное, его, если не заставлять, из темноты не вытащишь!), ювенализироваться (почитайте новый безграмотный и крайне опасный законопроект «О семейно-бытовом насилии»!) и приобщаться к сексуальной свободе (видимо, вплоть до обязательных отчетов наших детей о том, когда, сколь часто, сколь долго и у каких взрослых они облизывали гениталии?). Преувеличение? Полно! Ведь облеченный полномочиями г-н Дондурей прямо говорит, что курс Путина — это не опора на традиционные ценности, а наоборот.

«Наоборот, самое опасное — это не позволять молодым людям смот­реть современное, дискуссионное кино, особенно таких известных режиссеров — от Кларка (того, который про гениталии, — прим. автора) до Озона, чьи фильмы постоянно приглашаются на международные фестивали — от Каннского до Венецианского. Эти фильмы помогают людям ориентироваться в том, что называется вызовами времени. Чтобы они не думали, как им встретить 1917 или 1937 год, а как им научиться жить в 2017-м. И ответы на вопросы можно найти только в сложных, многоуровневых художественных произведениях с мощными образными языками. И такие фильмы позволяют молодым людям самостоятельно думать, ориентироваться в безмерно непростом мире», — сказал господин Дондурей, отметив, что благодарен руководству УлГПУ за поддержку киноклуба, «поскольку именно дискуссионное киноклубное движение СССР, дающее опыт самостоятельных размышлений, вырастило плеяду думающих людей, выдающихся сценаристов, ученых, педагогов».

То, как молодежи надо будет жить в 2017 году, обсудим чуть ниже. Пока же установим, что господин Дондурей, апеллируя именно к своему статусу представителя Совета по правам человека при президенте РФ, благословляет пропаганду разврата и порнографии в виде еще одного, третьего по счету, направления деятельности Совета по правам человека. А не слишком ли много для одного Совета? Или кому-то кажется, что в огороде — бузина, а в Киеве — дядька, и данные три направления не соединяются воедино? Так уверяю вас, они соединяются, причем вполне очевидным образом.

Как мы помним, Пьер Безухов рекомендовал Анатолию Курагину развлекаться с дамами, подобными его жене Элен, защищенной броней разврата, а не лезть к Наташе Ростовой. Но господам из СПЧ нужны именно незащищенные, эти самые провинциальные Наташи Ростовы. Господа из СПЧ прекрасно понимают, что подобные Наташи Ростовы — опора государственно-патриотического курса, и пока их не развратишь, опора будет. Значит, надо а) эту опору изнутри разрушить (растлить) и б) разорвать связь тех, кто растлеваться не хочет, с Путиным, объяснив, что Путин поддерживает растление, и предъявив в качестве доказательства того, что это именно так, свою «ксиву» от СПЧ.

Ульяновские сопротивленцы выступают от имени того, что в США когда-то называлось «моральным большинством». Теперь, возможно, в США и нет такого морального большинства. Но в России оно есть. И это показывают многочисленные социологические опросы. Грозя ульяновским сопротивленцам своим СПЧ-шным пальчиком, господин Дондурей фактически говорит российскому моральному большинству: «Не поддерживайте Путина, идиоты, он — с нами, а не с вами. Понятно вам?»

Это делается в конце 2015 года. В 2016 году — думские выборы. Не за горами и президентские. Смысл намека Дондурея про то, что надо научиться жить (читай — голосовать) в 2017 году, надеюсь, понятен даже взрослым солидным людям?

5 марта 2001 года в газете «Известия» господин Дондурей опубликовал статью под названием «Балабанов и его «Братья» предупреждают Путина». Эта статья вызвала ликование тогдашней антипутинской олигархии, в том числе и тех, про кого с полным правом можно сказать: «Иных уж нет, а те далече».

В 2017 году, по мнению Дондурея, всё тот же контингент (он называет его «Братья», адресуя к фильмам «Брат» и «Брат-2», что ж, спасибо, что не «Братки») должен себя правильно повести на Болотной и Сахарова. Правильно — это значит более резко, чем в 2011–2012 гг. Остановить это может только моральное большинство.

Так это уже было в 2011–2012-м, и очень многие боятся, что то же самое будет с поправкой на время и обстоятельства иметь место в 2017-м.

Переводя с киноведческого языка на политический, это означает, что и кино, и многое другое хотят использовать для организации перестройки-2. Разве перестройщики при разрушении СССР не использовали кино, причем вполне успешно? Еще как использовали! Вчитайтесь в откровения Дондурея. Он прямо говорит, почему надо поддержать киноклуб «Катарсис». Потому что «дискуссионное киноклубное движение СССР, дающее опыт самостоятельных размышлений, вырастило плеяду думающих людей, выдающихся сценаристов, ученых, педагогов».

И господин Дондурей, и его покровители в Совете по правам человека, и покровители этих покровителей — прекрасно понимают, что дискуссионное киноклубное движение в СССР было частью так называемой перестройки. И породило оно не плеяду думающих людей, а разрушение СССР. И господин Дондурей, и все эти покровители ждут сейчас перестройку-2. И потому похлопывают по плечу новые дискуссионные киноклубы.

Но если в киноклубах периода первой перестройки был какой-то возвышающий смысл, то в киноклубах перестройки-2, примером которых является киноклуб Павла Солдатова «Катарсис», нет уже никакого возвышающего смысла. Киноклубы первой перестройки можно было перенаправить на реформирование СССР, то есть на созидание, на исправление массы глупостей, которые в итоге сокрушили советский благородный проект. И которые ведь кто-то организовывал то ли сверху (из руководства КПСС, и тогда это А. Н. Яковлев и другие), то ли сбоку (из руководства КГБ и его знаменитого 5-го управления). Организаторы данных глупостей, расправлявшиеся с людьми, искренне мечтавшими исправить СССР, и опекавшие деструкторов, помешали направить на созидательные цели киноклубное или театральное движение 80-х годов ХХ века, которое поначалу негодовало по поводу глупостей и отделяло эти глупости от великого советского смысла. Я помню, как эти опекуны сооружали свои провокации в Каунасе, подрывая конструктивный смысл обновительного студийного движения. И я прекрасно знаю, как то же самое делалось в киноклубах той эпохи.

Что же делается теперь? Теперь провинциальные киноклубы обсуждаемого типа, которые планируют подключить к перестройке-2, заняты не превращением чего-то восходящего и созидательного в нисходящее и разрушительное. Поскольку этого восходящего в сегодняшней повестке нет. Они однозначно заняты только нисходящим, только культурой низа, только выделением из культуры некоего деструктивного концентрата и соединением этого концентрата с провинциальным сознанием вообще и особенно с сознанием провинциальных девочек и мальчиков, которые смотрят в рот разного рода Дондуреям сегодня так же, как их отцы и матери смотрели в рот этим же Дондуреям 30 лет назад.

Я уже несколько раз обращал внимание на феномен фильма «Интердевочка». То есть на то, как растлевали тогда провинциальную молодежь, да и молодежь в целом. Но сейчас эту же молодежь растлевают иначе. Гораздо более грязно, отвязанно, хамски, нечеловечески. Господин Дондурей этого не видит? Совет по правам человека этого не видит? Полно! Все вы видите, господа!

Вы понимаете, что творите и зачем. Вам нужно, чтобы в решающий момент в стране не оказалось государственно-патриотического молодежного актива, способного помешать новой перестройке. Вы были убеждены до 2012 года, что такой актив в России отсутствует, что его удалось извести на корню. Для того, чтобы такого актива не было, его палили все последние 25 лет. У него отнимали высокие смыслы, понимая, что он без этих высоких смыслов кинется либо в суицид, либо в наркоманию, либо в разврат, либо очертя голову в самые разные приключения типа тех, которые гламурно показаны в фильмах «Брат» и «Брат-2». И пока Дондурей похлопывал по плечу, причем весьма и весьма двусмысленно, героев Балабанова, сторонники Дондурея, занимавшие высокое положение, шипели в своих кабинетах и кабинетищах: «Мы сожжем эту русскую пассионарную сволочь».

Многих сожгли. Многих погубили. Многие сдались. А многие продолжают сопротивляться. В Перми и Ульяновске, в Москве и Владивостоке, в Донецке и Луганске — везде.

Когда-нибудь их сопротивление станет тоньше. Когда-нибудь моральное большинство в России станет еще и интеллектуальным большинством, держателем высоких смыслов и высоких культурных норм, новой настоящей интеллигенцией. Но для того, чтобы стать этим завтра, оно сегодня должно элементарным образом выстоять. Ну так оно этим и занимается. И будет заниматься — вместе со взрослыми солидными патриотами, призывающими «не драматизировать», «не преувеличивать», «не выдавать мелочи и частности за нечто общее и крупное», или без них. Хотелось бы, чтобы вместе с ними, но главное не в том, вместе с кем они это будут делать, а в том, чтобы они это делали.