В 2006 году я написал книгу «Слабость силы». Вскоре эта книга была переведена на английский. Она обсуждалась на достаточно авторитетных международных семинарах. И что с того? Те из героев этой книги, кто остался жив, продолжают ни в чем себе не отказывать. Они запутывают себя и других в идиотских и циничных хитросплетениях, выдаваемых за большую политику. Они волокут мир в ядерную войну. А все авторитетные участники международных семинаров, дававшие моей книге высокую оценку, как зачарованные, наблюдают за действиями героев моей книги. Которые мне всё более напоминают то ли героев пьесы Пиранделло «Шесть персонажей в поисках автора», то ли героев пьесы Беккета «В ожидании Годо».
Разница только в том, что герои названных мною пьес выходят на сцену в отведенных для этого местах под названием театры. И соблюдают правила двойной иллюзорности. То есть и актеры, представляющие зрителю этих героев, и зрители понимают, что иллюзорно всё: и сами монстры, выведенные Пиранделло и Беккетом, и правила ознакомления зрителя с этими монстрами. Мол, вы не бойтесь, на самом деле эти монстры никогда не выпрыгнут из зала на сцену и не начнут вас кусать. Они отнюдь не взаправдашние. Их вам показывают дяди и тети, получающие зарплату, никакого отношения к монстрам не имеющие, в лучшем случае чуть-чуть вживающиеся в их монструозную психологию и разрывающие во многом фиктивную связь между собой и монстрами сразу после конца представления.
Герои моей «Слабости силы», подобно террористам, заявившимся на спектакль «Норд-ост», играют не понарошку. И сценой для этой их кровавой игры должна стать сначала Украина, потом — Россия, потом — весь мир. Нацисты пели: «Пусть всё летит к чертям И шар земной лежит в развалинах, Мы всё равно пойдем вперед, Потому что сегодня нам принадлежит Германия, А завтра — весь мир».
Герои моей книги «Слабость силы» преисполнены желания соединить дух спектакля и дух кровавого супермасштабного преступления. Нерону можно было, а им нет? В конце концов, Нерон, сжигая Рим, действовал в римской логике соединения двух начал — духа спектакля и духа кровавых оргий. Разве не были соединением этих начал гладиаторские бои?
Герои моей книги взыскуют нового Рима с гладиаторскими боями, осуществляемыми на супераренах: африканской, ближневосточной, балканской, украинской и так далее.
На украинском подиуме разворачивается жуткий кровавый спектакль — но именно спектакль. Этот спектакль, под названием «гражданская война на Украине», требует для своей успешности рек крови и несчастья миллионов. Но разве не того же самого жаждали постановщики всех названных мною выше спектаклей? Разве они не получили того, что жаждали?
Пока что в украинском жутком, глумливом, кровавом спектакле роль беженцев отведена считанным процентам массовки. Но вскоре эту роль возьмут на себя уже десятки процентов этой массовки. Если, конечно, миллионы не причастятся реальности, не откажутся от отведенной им роли массовки и не восстанут по-настоящему.
Но пока что массовое полноценное причащение кровавыми дарами реальности не происходит. Юго-Восток героически борется. Но в эту борьбу, как мы понимаем, вовлечены вовсе не миллионы. Такая невовлеченность, конечно же, основана на отказе от полноценного причащения реальностью.
Приведу только один пример. С Украины приезжают беженцы, обожженные огнем гражданской войны. Но эти беженцы говорят, что они в сентябре вернутся в те города, из которых с трудом убежали, и пойдут на прежнюю работу. Казалось бы, вот они перед тобою — кровь и плоть сущности под названием «реальность». Причащайся! Не тут-то было.
Беженцы — часть общества. Если гражданское общество превращено сначала в общество потребительское, а потом в общество спектакля, то «бес спектакля», вселившийся в каждого из членов общества спектакля, обязательно воспрепятствует соединению своей жертвы с реальностью.
Ты будешь искренне переживать свои бедствия. И так же искренне лепетать о том, как осенью вернешься назад. Что бедствия твои рассеются в одночасье.
Александр Блок в одном из своих стихотворений поведал нам о поющей девушке, которую освещал таинственный луч. О том, что все, кто слушал девушку, верили в возвращение странников, блуждавших вдалеке от родного дома. А также о том, что
И голос был сладок, и луч был тонок, И только высоко, у Царских Врат, Причастный Тайнам, — плакал ребенок О том, что никто не придет назад.
Но такой священный ребенок принял таинственное причастие, позволяющее ему видеть сокрытое от других. Никаких покровов, скрывающих от нынешних жертв тайну их участи, как мы понимаем, не существует. Жертвы должны всего лишь причаститься реальности и перестать быть жертвами. Казалось бы, чего проще? Ан нет. В обществе спектакля причаститься реальности так же трудно, как обрести за счет иных причастий способность видеть сокрытое.
Потому что став членом общества спектакля, ты сооружаешь стену между собой и реальностью. В этой стене остаются щелочки, замочные скважины, время от времени ты смотришь через них в отчужденную от тебя реальность и говоришь примерно то же, что говорил герой гоголевской «Женитьбы», подглядывая в обыкновенную скважину: «Да ничего не видно, господа. И распознать нельзя, что такое белеет: женщина или подушка». Для члена общества спектакля женщина — это крохи реальности, с которыми он себе позволил как-то соединиться. А подушка — это его фантазии.
Но если герой «Женитьбы» все-таки понимал, что либо женщина, либо подушка, то для члена общества спектакля допустимым является признание наличия неких гибридов — своего рода подушко-женщин. Этими гибридами пронизан весь интернет.
В сознании членов общества спектакля элементы реальности и элементы их фантазий спутаны, смешаны, то есть соединены на скорую руку, грубо и, главное, — наплевательски.
Член общества спектакля говорит себе и своим «френдам»: «Да, каждый элемент реальности, который мы на скорую руку соединяем с тем или иным элементом наших фантазий, а) пожираем реальностью и б) сам ее пожирает.
Да, каждый элемент реальности, который мы не откидываем с порога, находится в острейшем конфликте с тем элементом наших фантазий, к которому мы его на скорую руку прикрепляем, дабы остаться, что называется, при своих.
Да, при этом разлагаться начинает всё — и моральное содержание наших фантазий, и те крупицы правды, которые нам дарованы во спасение. Но спасаться мы не хотим. Потому что спасение обрекает на боль. На усилие. На отречение от привычных утех».
Но если ты не хочешь спасения и не отказываешься от возможности оставаться членом общества спектакля, то забудь о наших словах, зовущих на борьбу и открывающих двери в настоящую жизнь. И не лепечи вслед за теми, кто идет на борьбу:
— До встречи в СССР!