В предыдущей редакционной (и, безусловно, реакционной) статье я обсудил некое политическое безумие, превращающее в опасность №1 наше движение «Суть времени». Ну и, конечно же, меня как лидера этого — почему-то кого-то неоправданно беспокоящего — движения. Я обратил внимание читателя на то, что речь идет об особом политическом безумии. И предложил свое объяснение этому безумию, назвав его безумием Последних Времен.
Возражая тем, кто настаивает на более простых объяснениях (мол, пришел к вам Путин в Колонный зал, вот все и забеспокоились по вашему поводу), я подчеркнул, что сам по себе приход Путина не мог так испугать по-настоящему компетентных врагов. Потому что Путин движется по очень сложной политической траектории. Потому что его движение по этой траектории во многом определяется характером его отношений с Западом. Потому что Путин очень ценит возможность налаживания этих отношений. То есть не хочет стать Лукашенко (кстати, и Лукашенко вполне себе ценит отношения с Западом, просто отношения эти у него складываются гораздо хуже, чем у Путина). И потому, что многие из тех, кого Запад приговорил (Милошевич, Хусейн, Мубарак, Каддафи) до последнего надеялись наладить отношения с Западом и не могли поверить, что их именно приговорили. А Запад кривлялся, притворялся дружественным, устраивал различные доверительные встречи. И — готовил свой смертельный удар.
Когда поймет Путин, что налаживание отношений с Западом невозможно? Когда эта незатейливая мысль окончательно поселится в его сознании? Когда она будет принята им в качестве несомненного факта не только рационально, но и эмоционально? И что произойдет по ту сторону такого принятия, если это принятие, опять-таки, произойдет своевременно? Не ответив на эти вопросы, нельзя понять очень и очень многого. Честно говоря, без ответа на эти вопросы нельзя понять почти ничего.
Путину очень не хочется верить, что налаживание его отношений с Западом невозможно. Но даже если он в это поверит по-настоящему, это еще полдела. Не может человек, фактически руководящий уже двенадцать лет такой страной, как Россия, сказать самому себе и другим: «Я, наконец, понял, что Запад меня приговорил, и потому Россия разрывает отношения с Западом». Политик — человек всегда прагматичный. Путин — это очень прагматичный политик. Но самый прагматичный политик не может перейти к разрыву отношений его страны с Западом только потому, что Запад его, политика, почему-то приговорил. Так не мог бы поступить даже средневековый монарх или персидский шахиншах. И уж тем более так не может поступить политик, осуществляющий сложнейшие маневры в той глубоко нелинейной политической среде, которую дарует ему зловещий и коварный XXI век (вспомним Мандельштама: «Век мой, зверь мой, кто сумеет...»).
Такой политик понимает, что не только он осуществляет маневры, сообразуясь с этой самой глубоко нелинейной политической средой, будь она неладна. Другие тоже осуществляют маневры, причем о-го-го какие. В предыдущей редакционной статье я обсудил только наиболее частные маневры. Те маневры, которые осуществляют спецэлиты, уводя свои агентуры с одних позиций на другие. Я обсудил маневры Пионтковского, Каспарова. И добрался в своих рассуждениях аж до маневров г-на Зюганова.
Установив, что Зюганов удержался на посту главы КПРФ лишь потому, что присягнул Путину, указав на то, что иного объяснения той сдачи Удальцова, которую осуществил Зюганов, просто не может быть, я задал читателю вопрос: «А может ли Зюганов безнаказанно уйти, образно говоря, от Медведева к Путину аки Колобок? («Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел»)? Теперь я сообщаю читателю свою точку зрения по этому вопросу.
Зюганов, конечно, может повести себя аки Колобок. И даже ликовать по этому поводу. Но он не может продиктовать эту линию поведения ни г-ну Мельникову, ни г-ну Никитину, ни г-ну Рашкину, ни г-ну Обухову. Разве что г-ну Афонину. Все же остальные господа будут или по-прежнему тяготеть к белоленточникам, как г-н Мельников. Или сооружать совсем иные по идеологии, но столь же белоленточные по своей стратегической сути начинания. В итоге эти начинания, проникнув в очень вялую и апатичную КПРФовскую среду, начнут эту среду пожирать и модифицировать. После чего Зюганов окажется наказан за свой маневр а-ля Колобок. А КПРФ вновь будет пристегнута к белоленточному движению. Другой вариант — Зюганов попытается осуществить еще один маневр а-ля Колобок, и снова окажется в друзьях и у белоленточников, и у Удальцова, и у новых политических структур, создаваемых его врагами, они же «террариум ближайших единомышленников». КПРФ не может быть по многим причинам устойчиво антибелоленточной. А значит, чуть раньше или чуть позже, она станет устойчиво белоленточной.
А теперь о главном. В среду, 27 марта, председатель партии «Единая Россия», Председатель Правительства РФ Д. Медведев принял участие в открытии проекта «Гражданский университет». В своем выступлении Медведев сказал очень много правильных и патриотичных слов. Встроив в этот поток правильных и патриотичных слов нижеследущую мысль (мы приводим далее прямую цитату): «Консерватор в качестве своего антипода, противоположности, может сопоставляться только с реакционером. Реакционер — это тот, кто тащит назад, а консерватор стремится изменить жизнь, но при этом старается делать это без революций... Любой консервативный метод в любой области знаний, в любой части общественной жизни — это метод, что называется, без крови».
Прежде всего, возникает вопрос: кем был Пиночет? Если бы он был консерватором, то он воспротивился бы крови. Но вряд ли он был либералом. Кем был Франко? Перон? Ли Куан Ю?
Но дело даже не в странном желании лишить исторический консерватизм (а ведь консерватизм — это не то, что может на пустом месте соорудить Д. Медведев) стремления осуществлять хирургические политические операции, а также результативности в том, что касается осуществления этих операций. Дело в основном пассаже. Согласно которому консерватор противостоит только реакционерам, то есть тем, кто тащит назад. А никому больше консерватор не противостоит.
Этот тезис Медведева интересно прокомментировала Александра Самарина, главный политический журналист «Независимой газеты». Начнем с того, что Самарина — это ведь никак не Латынина, не Альбац — дает своей статье знаковое название. Она называет ее «Мартовские тезисы Дмитрия Медведева». Какая аналогия напрашивается в первую очередь? Ведь не с мартовскими идами, правда же? Напрашивается аналогия с Апрельскими тезисами Владимира Ильича Ленина.
А что такое Апрельские тезисы? Это сценарий проведения революции в России.
Правомочна ли хоть в каком-то смысле такая, конечно же, очень условная и ущербная, аналогия? Имеет ли она хоть какое-то отношение к тем Последним Временам, которые мы обсуждаем? Об этом — в следующей редакционной (и столь же реакционной) статье.