XLVII.

США зашли в тупик. Они не могут ни развязать, ни разрубить сирийский узел. Они всячески поджигают Сирию, пытаясь осуществить там ливийский сценарий. Может быть, они в итоге что-нибудь и соорудят — сами или с помощью своих арабских союзников.

Но, во-первых, Сирия не Ливия. Потому что в Сирии есть не только Асад с его сторонниками. Там есть алавиты. Это мощное сирийское меньшинство, понимающее, что отдав власть, потеряет жизнь. Подчеркиваю, не отдельные представители этого меньшинства потеряют жизнь. Всё это — специфически шиитское и очень ненавидимое суннитами — меньшинство потеряет жизнь. То есть должно будет бежать из Сирии. Кстати, непонятно куда.

Кроме того, подобные бегства никогда не бывали бескровными. Это ведь не турпоход — собрались и уехали. Даже меньшинство сирийского населения — это большая масса людей, значительная часть которой цепляется за возможность остаться в стране. А значит, чтобы они побежали, их должны начать резать. Пока не будет уничтожено физически 10–15 процентов этого меньшинства, остальные никуда не побегут.

Итак, сначала будут уничтожены 10–15 процентов алавитов. И те, кто их будет уничтожать, распалятся по-настоящему. Потом остальные побегут, и их начнут добивать. Добьют еще процентов 25–30. Остальные станут беженцами. Столкнувшись с этой горькой участью, они отчасти деградируют, отчасти умрут в результате болезней, психологического стресса, столкновения с очень недружелюбной внешней средой, ставшей теперь почему-то их средой обитания.

Выживут процентов 30–40. Ожесточатся, «опростятся», создадут новую систему жизни в гетто и — начнут действовать. Этакий многократно более мощный аналог палестинских лагерей беженцев. С поправкой на специфику XXI века.

И что же? Я понимаю, чем чревато для алавитского меньшинства пришествие суннитов, руководимых «Аль-Каидой»… А само это могучее алавитское меньшинство, очень воинственное и находящееся у власти, — оно не просчитывает этих неизбежных последствий своего проигрыша?

Очень даже просчитывает! И потому демонстрирует сплоченность. Его очень трудно расколоть и сделать податливым. Потому что на раскол легко идут и податливыми охотно становятся те, у кого есть свет в конце туннеля. А в конце алавитского туннеля не свет, а темная бездна небытия.

Итак, алавиты борются. И подтягивают к себе других, в какой-то степени понимающих, что им готовит грядущий день в случае победы иноземцев и их подельницы — остервенелой «Аль-Каиды».

Возникает полноценный субъект сопротивления «Аль-Каиде» и ее покровителям. Стереть его с лица земли можно только ковровыми бомбардировками. Дать на них отмашку Обама не может до тех пор, пока Россия не даст на это согласие, проголосовав нужным образом в Совете Безопасности ООН. А пока Обама не даст отмашку — все остальные будут выжидать. И европейцы будут выжидать. И всякие там Катары... А также Турция... Потому что все они, спору нет — для Сирии противники весьма и весьма серьезные. Но не обладающие по отношению к Сирии сокрушительным превосходством, которое есть только у НАТО.

Кроме того, Иран явно будет на стороне Асада, алавитов, сирийского субъекта сопротивления. А Турция вряд ли захочет воевать и с Ираном, и с Сирией. Что же касается заливных (в экспертном сообществе давно принято называть страны Персидского залива именно заливными, а не заливными), то они в одиночку будут разбираться с сирийским сопротивлением очень долго и с неприемлемыми для себя издержками.

Все, что может сделать Обама в этой ситуации, — это медленно поджигать Сирию, наращивать количество пролитой там крови, изливать на сирийское население все бедствия гражданской войны и ждать. А ну как население отпадет от субъекта сопротивления?

Но для того, чтобы отпасть от субъекта сопротивления, надо куда-то припасть. А припадать некуда. Это первое.

И второе. Очень люблю сербов. Но сербы — это европейский народ, не захотевший превратиться в военизированный анклав, терзаемый всей Европой. А сирийцы — это совсем другое. Тут другое представление о жизненном комфорте, о смысле жизни и смысле смерти. И так далее. А значит, может быть, население Сирии и начнет отпадать от субъекта сопротивления с алавитским ядром. А может быть, оно, напротив, начнет к нему припадать. Когда на такое население давят, то «бабушка надвое сказала».

Итак, на сирийском направлении ситуация для американцев и их западных союзников близка к патовой. Я не хочу сказать, что она патовая. Но она близка к патовой. А американцам нужна быстрая, красивая победа. Кто ей мешает? Россия как член Совета Безопасности и лично Путин.

На иранском направлении ситуация для американцев еще более патовая. Обама не будет воевать с Ираном. Воевать с Ираном — значит стать супер-Бушем. То есть осуществить все те же ковровые бомбардировки, ввести огромный сухопутный контингент... И — получить в ответ по полной программе. Ну и конец Обаме! Договариваться с Ираном — это значит наступить разом и на израильские, и на заливные грабли. Куда ни кинь — все клин.

В Афганистане — творится жуть.

В Северной Африке (а теперь уже и не только в Северной) все обстоит в каком-то смысле еще хуже, чем в Афганистане.

Китайцы продолжают развиваться слишком быстро.

Из так называемого кризиса 2008 года США по-настоящему выйти не могут до сих пор.

Новая волна так называемого кризиса неизбежна.

И всему виной путинская Россия.

Это она не дает победить Сирию. Это она все больше заигрывает с Китаем. Это она дружит с Ираном. И это она принимает один за другим законы, крайне беспокоящие США и Запад в целом. Тут вам и «закон Димы Яковлева», и закон, запрещающий нашей бюрократии держать средства в западных банках, и закон, противодействующий эскалации сексуальных перверсий, и... Вон до чего дошло! Браудера Россия собирается посадить за решетку. А может, и Рокфеллера тоже?

Итак, американцам надо ударить по России. Они просто не могут не ударить. А как по ней ударить? Американцы очень осторожные люди. Наименее осторожный из них Обама, потому что он в наименьшей степени американец. Но и он достаточно осторожен. Кроме того, он не всесилен.

Повторяю, американцы очень жестокие и очень осторожные люди. И расправляться с Россией, имеющей хоть какой-то ядерный, да и силовой в целом, потенциал, они не будут. А значит, этот потенциал надо обнулить. Как? Ведь не за счет взаимного сокращения ядерных вооружений. Мало ли до чего тут досокращаться можно!

И не за счет завершения дела развала нашей армии. Армия разваливается, но... хотел сказать «достаточно медленно», но вернее будет сказать «недостаточно быстро».

Американцам нужен хаос, способный надежно парализовать Россию.

Создание такого хаоса — дело в высшей степени рискованное, сложное, деликатное. И потому, что этот хаос не так-то просто создать. И потому, что еще труднее не допустить перехода хаоса (коль скоро его удастся создать) в новый порядок.

Ну создали в России хаос в феврале 1917 года. А к октябрю он стал переходить в новый порядок. И возник вопрос: стоило ли создавать хаос? Но тогда, между прочим, не было ядерного оружия. И совокупный Запад гораздо прочнее стоял на ногах.

Так какой же нужен хаос? Как мы видим, только такой, в котором нет зачатков будущего порядка. Что же это за хаос?

XLVIII.

Отвечая на этот вопрос, я возвращаюсь к примеру с Южной Африкой. И предупреждаю читателя, что использую Южную Африку как аналитическую метафору, позволяющую построить политическую модель. Это не значит, что я грубо искажаю процессы, происходившие в реальной ЮАР. Но, конечно же, меня интересует вовсе не ЮАР эпохи апартеида, а Россия, в которой имеет место новый апартеид, в чем-то более мягкий, чем юаровский, а в чем-то более жесткий.

Каков был политический расклад в ЮАР эпохи апартеида?

Первой, главной силой, задающей правила игры, были белые африканеры, загнавшие в гетто темнокожее южноафриканское население.

Я уже проводил метафорическую параллель между африканерами и нашим креативным меньшинством (дельфинами в терминологии Латыниной). И обращал внимание читателя на то, что наши дельфины разговаривают с анчоусами на том же языке апартеида, на котором белые южноафриканские африканеры разговаривали с южноафриканским темнокожим большинством. Различия в деталях. А суть та же: «Да, они в большинстве! Но это же неполноценное большинство!» Пуская время от времени лживую слезу по поводу страданий наших анчоусов под игом путинского режима, наши дельфины кайфуют от тех возможностей, которые создали для них перестройка и постперестройка. Прекрасно понимают, что эти возможности куплены страданиями большинства, брошенного в своеобразное зловещее социальное гетто. И добиваются только продолжения и усугубления своего кайфа.

Второй силой, столь же очевидной и ничуть не менее активной, чем первая, было само это темнокожее большинство, загнанное в южноафриканские гетто — бантустаны.

Казалось бы, этим расклад исчерпывается. Ан нет! И на ситуацию в тогдашней ЮАР, и на ситуацию в нынешней России воздействуют ТРИ силы. Именно ТРИ, а не ДВЕ.

Третья сила, воздействовавшая на южноафриканскую ситуацию, — это «Де Бирс». Транснациональная компания, занятая добычей алмазов и многим другим. Она-то и была настоящим хозяином ЮАР. Аналогом «Де Бирс» в современной России является Запад и прежде всего США.

Африканеры (первая сила) очень хотели поддерживать «Де Бирс» (третью силу). И готовы были для этого на многое. Но они постепенно ослабевали. Процент африканерского населения в ЮАР сокращался. Режим апартеида порождал все большую ненависть у непрерывно растущего местного темнокожего населения.

И вновь мы видим аналогию между тогдашней ситуацией в ЮАР и нынешней ситуацией в России. Но перед тем как, воспользовавшись этой аналогией, построить политическую модель, разберемся еще раз с природой того явления, которое приводило к пребыванию в гетто — бантустанах — темнокожего населения ЮАР эпохи апартеида и порождает нахождение в нынешних социальных гетто нашего российского большинства. Я называю это явление — «архаизация».

И южноафриканские африканеры эпохи апартеида, и наши нынешние дельфины одинаково архаизировали ненавистное им большинство. Налицо очень важная параллель, касающаяся самого принципа властвования. Древние римляне разделяли, чтобы властвовать. А наши российские дельфины и южноафриканские африканеры эпохи апартеида? Они подвластное им большинство и разделяли (разделяют), и архаизировали (архаизируют). Кстати, древние римляне подвластных им варваров не архаизировали — дороги строили, пытались прививать современность в их понимании. В этом смысле их технологии власти диаметрально противоположны технологиям африканерским и дельфинским.

XLIX.

Чем же архаизированное состояние отличается от состояния архаичного? Тем, что архаичное состояние является органичным, вытекающим из существа исторической ситуации. В подобном состоянии живут, например, пигмеи Центральной Африки. Оно носит целостный характер, является для популяции чем-то глубоко естественным и нормальным.

Южноафриканские африканеры имели под рукой для своих апартеидных экспериментов достаточно архаичный, так сказать, материал. Они этот материал, он же темнокожее большинство — всего лишь изолировали от современности. Ну и в какой-то степени — самим фактом пребывания в гетто — толкали назад в архаику.

Наше российское большинство — оно же анчоусы — это люди, успевшие при советской власти вкусить от современности. А значит, наши дельфины, отнимающие эту современность у большинства, покруче южноафриканских «апартеидчиков». Большинство уже не может пользоваться авиационным транспортом. А ведь оно им пользовалось. Это ли не архаизация? Вскоре для большинства станет недоступен и железнодорожный транспорт. Повышая цены на электроэнергию и выдавая большинству унизительнейшие лимиты на дешевую электроэнергию, наши дельфины возвращают большинство чуть ли не в эпоху лучин. Это ли не архаизация? Те примеры, которые я привел, не исчерпывают содержания происходящего. А ситуация в образовании? А ситуация в медицине?

Что говорил сербам преступник Клинтон? «Будете сопротивляться, мы вбомбим вас в средневековье». Вбомбить в средневековье — это осуществить архаизацию с помощью военных действий. Наши архаизаторы, они же дельфины, осуществляют глубокую архаизацию без бомбардировок и прочих видов грубого военного воздействия на «анчоусов». Но архаизация ими уже осуществлена. Причем такая, которая не снилась Клинтону. Архаизация продолжается, наращивается. Всякая попытка ее прекратить или даже в чем-то сдержать вызывает яростное негодование дельфинов.

К сожалению, архаизируемые анчоусы так и не поняли до конца подлинного содержания того, что вытворяют с ними преступные дельфины. Что ж, теория регресса и архаизация — это не дважды два четыре. А в политике иногда надо по многу раз, проявляя терпение и изобретательность, доказывать и самые простейшие вещи.

Используя при этом и метод повторения наиболее ярких примеров. Не зря говорят «повторение — мать учения».

Вот я и займусь сейчас повторением того, что уже описывал ранее. Не обессудь, читатель! Я, конечно же, не буду заниматься простым повторением, примеры свои существенно разовью. Кроме того, мы ведь строим отношения не по принципу «развлекающий и развлекаемый». Нам вместе надо выбираться из чудовищного капкана. И мы не выберемся из него, если сложнейшая суть происходящего не будет очевидна людям, от которых эта сложность отчуждена. Причем отчуждена специально, дабы они из капкана не выбирались, а просто дергались абы как.

L.

Я живу в дачном поселке, находящемся на территории ближнего Подмосковья, ставшего теперь Москвой. Переместился я из Москвы в этот поселок лет 15 назад в связи с болезнью моего близкого родственника. Мне сказали, что для защиты от этой болезни нужен свежий воздух, вот я и переместился. Переместившись, я обзавелся собакой — среднеазиатским волкодавом (алабаем). Собаку я выгуливаю по поселку более или менее систематически. В поселке идет интенсивное строительство. В качестве рабочей силы используется люди, приехавшие из Средней Азии. В среде живущих в моем поселке среднеазиатских гастарбайтеров моего алабая и боятся, и любят. В основном любят. Ибо он напоминает о родине.

Симпатия к моему алабаю в какой-то мере распространяется на меня. А поскольку я подчеркнуто приветлив по отношению к строителям, приехавшим из Средней Азии, то эти строители охотно со мной разговаривают. Что-то рассказывают о себе. Многие из них работали инженерами на крупных и крупнейших индустриальных предприятиях, построенных в наших среднеазиатских республиках. Теперь эти предприятия закрыты. И потому, что они не вписываются в новую рыночную конъюнктуру. И потому, что они не нужны новой постсоветской среднеазиатской элите. И не просто не нужны, а вредны. Холеные представители этой элиты говорили моим ближайшим соратникам, что до тех пор, пока архаизация не будет завершена, они не могут быть спокойны. Ибо только после этого они могут начать строительство новых среднеазиатских наций.

Холеные представители новой казахской элиты всерьез рассуждают, например, о вторичной юртизации казахского населения как условии построения полноценной казахской нации.

Итак, предприятия, на которых работали когда-то мои знакомые по поселку, вчерашние инженеры и нынешние гастарбайтеры, приказали долго жить. Семьи надо кормить. И вчерашние инженеры приехали выкапывать лопатами котлованы и носить носилками строительные материалы — к более сложным работам их не подпускают. Им очень мало платят и часть зарплаты изымают. Но то, что остается, позволяет спасти семьи от голода. Я рассказываю все это читателю не для того, чтобы брать на жалость или подчеркивать контраст между советской и постсоветской жизнью. Брать на жалость я вообще не люблю, а контраст между советской и постсоветской жизнью я не буду обсуждать в работах на эту тему. Здесь же я просто обращаю внимание на то, насколько эти наши гастарбайтеры из Средней Азии отличаются от мигрантов, приехавших в Европу из Северной Африки или азиатских государств. Мигранты, приехавшие в Европу из этих неевропейских мест, никогда не работали инженерами на современных заводах. Они пребывали в более или менее архаическом состоянии у себя дома, а потом отправились на заработки в Европу.

Для них архаическое состояние является естественным, а не благоприобретенным. В Европе же они чуть-чуть осовремениваются. К их архаике добавляется немного, так сказать, Модерна и Постмодерна (в основном, конечно же, Постмодерна). В случае же с нашими гастарбайтерами все происходит иначе: у них отняли Модерн и быстрым резким пинком вбили их назад в архаику. Поразительно, что это вообще удалось сделать. Но ведь удалось! Бывший инженер, беседующий со мной сначала об алабае, а потом на достаточно сложные темы, ночует на коврике, свернувшись так, как сворачивались его предки-дехкане (среднеазиатские крестьяне).

Советская власть стремительно вырвала его из прежнего дехканского состояния. Сам он — человек лет 45 — об этом состоянии почти не помнит. Но тело его и какие-то структуры его внутреннего мира это помнят очень хорошо. Тонкие структуры, созданные советской властью, рухнули, и обнажились эти структуры. Обломки тонких структур еще валяются и источают современность — в виде разговоров на разные нетривиальные темы. А обнажившиеся протоструктуры — уже укладывают моих знакомцев на коврики тем способом, который они в лучшем случае наблюдали в раннем детстве, пока не уехали из деревни в город. А то и не наблюдали вообще.

Вот это состояние называется архаизированным. Оно не является архаичным. Архаичным было состояние дехкан до того, как советская власть начала заниматься их модернизацией, перемещая на заводы и приобщая ко всему остальному («Товарищи освобожденные женщины Востока, с вашим мужем-эксплуататором мы покончили!»).

«Освобожденные женщины Востока» кончали университеты, становились докторами наук. Что теперь? Теперь часть из них должна снова надеть паранджу и вкусить всех радостей от нового «Абдуллы». А часть бежать восвояси. Признаем честно, что до Европы эта часть редко добегает. Гораздо чаще она добегает до Москвы и там оседает. Поразительно, что часть этой части — так называемая национальная интеллигенция, серьезнейшим образом поспособствовавшая распаду СССР. И до сих пор не ощущающая остро своей вины за случившееся.

LI.

Но я не чью-то там вину за случившееся хочу здесь обсуждать. А другое — архаизацию эту самую. Местные африканеры, они же «быковы», «сванидзе» и так далее, могут властвовать только в условиях архаизации. То есть тогда, когда большинство, ненавидящее это меньшинство, помещено в своеобразные гетто. Пока что речь идет о гетто более или менее условных. Сгонять в настоящие гетто это большинство будут года через три–четыре — когда оно не сможет платить за свои комнаты и квартиры, и его начнут переселять в бараки. Притом что бараки надо где-то еще построить. Причем достаточно компактно — чтобы можно было мониторить то, что там происходит. Да и организовывать происходящее надлежащим образом.

К этому времени архаизированное большинство будут бдительно опекать разного рода ювенальные и прочие инстанции. Оно будет рожать детей. Детей будут забирать. И так далее. Возникнет архаизированная субкультура этого большинства. А также разного рода контролеры — спецслужбистские, силовые и прочие — блюдущие это большинство. На сегодняшний день создана только протоструктура подобной архаизации. К примеру, у вас закрывается монопредприятие. И население начинает жить странным образом. Я понимаю, что наши африканеры с этим населением не соприкасаются. Но я лично соприкасаюсь с ним постоянно. Это очень странная жизнь.

Мужчины в камуфляже, на плохих велосипедах, с ружьями или удочками, притом что настоящей охоты и рыбалки на территории Центральной России нет — чай не Сибирь и не Дальний Восток. Но ведь ездят, оставляют велосипеды или мотоциклы, напоминающие по своему состоянию технику, показываемую в американских триллерах. И идут в лес. Или садятся на берегу реки. Выловив пару пескарей или добыв одну утку, мужчины идут обратно. Женщины и дети собирают бруснику и продают ее. Пенсионеров — бабушек и дедушек почитают как единственных кормильцев. И одновременно слегка третируют. Дерзкие мужчины уезжают на заработки, уподобляясь среднеазиатским гастарбайтерам и конкурируя с ними за место под африканерским солнцем.

Не могу сказать, что русские так же быстро, как среднеазиаты, возвращаются в квазитрадиционное состояние. В отличие от таджиков или узбеков, у русских, загнанных в ту же ловушку предателями-африканерами (они же постсоветская элита, тудыть ее растудыть), обрушившиеся структуры современности не падают на прочный «традиционалистский аттрактор», а проваливаются в какую-то загадочную трясину. Трясину квазипарабытия.

Как они вынырнут оттуда и вынырнут ли — это отдельный вопрос. Но нашим подлецам-африканерам до зарезу нужны архаизированные русские бантустаны, они же русские гетто. И русские вожди, которые будут эти гетто, так сказать, окормлять, понимая все сразу: и свою выгоду, которая состоит именно в том, чтобы гетто были, и свою шаткость, обусловленную тем, что гетто должны быть подчинены африканерам. А за попытку вывести гетто из подчиненного состояния африканеры этим самым русским вождям сделают ата-та. Вожди должны быть достаточно угодливыми и трусливыми для того, чтобы почитать африканеров, ценить свое положение вождей, а не рядовых обитателей гетто. И — бояться африканерских ата-та.

LII.

Русские гетто могут быть красными, националистическими, религиозными и иными. Для африканеров главное, чтобы они были гетто. Архаизируемые несчастные, загоняемые в это гетто африканерами, упираются, орут, что не хотят в него попадать. И попадают. А попадая — геттизируются. Я определяю «геттизацию» как архаизацию, осуществляемую в гетто. Неархаизированный новичок, попав в гетто, должен архаизироваться, став таким же, как старожилы. Для этого используется субкультура — в гетто должны смотреть сериалы и прочую низкопробную пакость. А также — алкоголь, наркотики. А также — различные инструменты сознательного растления (они же сексуальное обучение и многое другое). А также прозябающее безделье, соединяемое с ощущением отсутствия социальных перспектив и порождаемой этим ощущением фундаментальной безнадегой (рекомендую прочитать роман «Христос остановился в Эболи» или ознакомиться с различными описаниями бытия в латиноамериканских фавелах).

Геттизированное бытие... Слоняющиеся по гетто мальчишки и девчонки... Их расслабленно-невротизированные родители... Велосипеды, готовые развалиться на части... Такие же — вопиюще убогие — мотоциклы и жигули... Бессмысленный балдеж... Псевдообразование... Жуткая развлекаловка... Наигрубейшие формы разврата... И так далее.

Создан социальный ад. И его создатели твердо убеждены, что никакие новоявленные спасители из этого ада уже никого не выведут. Христос остановился не в Эболи, а в Костроме и Иваново.

Все, кто намерен выводить из этого социального ада, должны понять — геттизация нужна не только дельфинам из «Эха Москвы». Она нужна и совокупным Зюгановым. Потому что она позволяет им стричь купоны. Какие именно купоны? Например, голоса на выборах. Обитатель гетто, проголосовав за понятного для него босса, разговаривающего на языке гетто, подающего сигналы, понятные обитателям гетто, — наделяет босса-вождя желанным статусом и вытекающими из него возможностями. Всякие там кабинеты, вертушки, мигалки, зарплаты, поездки, лоббистские вознаграждения и так далее.

Чего добивается босс, он же вождь гетто? Продления и усугубления ситуации гетто. А зачем ему другая ситуация, если в другой ситуации его не выберут? Это простейший пример. Более сложные разобраны исследователями, занимавшимися разного рода гетто. В том числе и еврейскими местечками эпохи черты оседлости. Но и не только. Индейскими резервациями, например… Индийскими и африканскими племенами, контролируемыми британскими колонизаторами. И так далее.

Дельфины, контролирующие гетто, осуществляют контроль не непосредственно, а через прирученных анчоусов, охочих до дивидендов, снимаемых с ситуации гетто. Вспоминается стихотворение Бертольда Брехта:

Семерых слонов имеет господин.
Сверх того — восьмым он обладает.
Семеро дики. Восьмой — ручной.
Он за семерыми наблюдает.

И Зюганов, и другие ему подобные — это ручные слоны. Они же прирученные анчоусы. Как распознается такая порода? По упрощенчеству, по неукротимому желанию говорить на языке, не дающем возможности выйти из социального ада, о вещах, поддерживающих ситуацию социального ада. И одновременно — дающих некое специальное утешение. В этом смысле «Советская Россия» — это газета гетто. Ничего подлее, чем сознательное поддержание ситуации гетто, осуществляемое под видом негодования против гетто, нет и не может быть. Любой самый пакостный дельфин лучше прирученного анчоуса.

Заметьте, что ничего особенно оригинального в моих построениях, на самом деле, нет. Я всего лишь описываю классическую ситуацию контроля за гетто. Именно так осуществляется контроль за криминальной зоной. Или не криминальной, а иной. Для чего существовали полицаи? Для этого. А всякие там воры в законе? На самом деле — тоже для этого. Зону надо было не только «греть», чтобы заработать авторитет у бедолаг, но и контролировать. И не надо песен по поводу того, что этот контроль не осуществлялся на основе глубокого взаимодействия между органами и ворами в законе.

И дельфины, и вожди гетто в одинаковой степени заинтересованы в геттизации. Дельфины не боятся бунта обитателей гетто. Потому что бунт будет легко подавлен. Дельфины боятся настоящей революции, которая выведет из социального ада тех, кого они в этот ад загнали. А бунт — это всего лишь суррогат революции. Бунтовщики не могут создать образ будущего, не могут восстановить адекватное идеальное, не могут создать картину происходящего, не могут просчитать действия противника, элементарно не могут проявлять солидарность и так далее. И вот теперь мы подходим к главному.

LIII.

Первая сила, то бишь дельфины-африканеры, геттизируя ненавидимое и презираемое ею большинство, хочет этим большинством управлять. Удерживать и укреплять свою власть. В максимальной степени отдаивать это самое большинство. И только.

Но есть еще и третья сила. В ЮАР — «Де Бирс»... У нас в России — иноземцы, опекающие, так сказать, отечество наше. Третья иноземная сила, конечно же, заинтересована в том, чтобы полицаи-дельфины (они же прогрессоры, они же африканеры и так далее) грабили с нею на паях местное архаизированное анчоусное большинство, обитающее в гетто разного рода. Как в тех южноафриканских гетто-бантустанах, в которые темнокожих помещал политический апартеид. Так и в тех российских квазигетто, которые создали наши дельфины-прогрессоры, разрушив СССР и проведя либеральные реформы. То есть соорудив «зону Ч».

Но для того, чтобы установить степень вариативности поведения третьей силы, давайте повнимательнее проанализируем крах апартеида в ЮАР. Конечно же, нас не ЮАР интересует, а Россия. И, тем не менее, всмотримся в ЮАР как в зеркало, способное что-то нам поведать о нашем настоящем и будущем.

В ЮАР третья сила (она же «Де Бирс») неожиданно обнаружила, что южноафриканские гетто того... Перегреты недальновидными и слишком наглыми африканерами. Кроме того, население гетто быстро растет. А количество африканеров — уменьшается. Ощущая нарастающую нестабильность и опасную демографическую динамику, африканеры теряют адекватность. Восстановить эту адекватность «Де Бирсу» не удается. Что делает третья сила под названием «Де Бирс» в подобном случае? Она начинает диалог с лидером темнокожих анчоусов Нельсоном Манделой, помещенным в тюрьму дельфинами-африканерами.

Налаживание диалога с лидером второй силы (Манделой) третья (дебирсовская) сила начинает не только из прагматических соображений. Конечно же, прагматические соображения (они же подстеленная вовремя политическая соломка) имели для «Де Бирс» важное значение. Но были и другие соображения, носившие гораздо более стратегический (а также концептуальный и мироустроительный) характер.

Согласно этим соображениям, авторитарная модель, основанная на дельфинско-африканерском меньшинстве и анчоусно-темнокожем гетто, недостаточно устойчива, а главное, недостаточно беспощадна. Ведь в ней все-таки есть что-то от современности. А ну как найдется адекватный африканер, который займется не тупым завинчиванием апартеидных гаек, а выгодным для африканеров частичным демонтажем гетто? Это же повлечет многие нежелательные последствия! Как практические — адекватный африканер может додуматься и до национализации «Де Бирс», дабы обеспечить взаимопонимание между дельфинами и анчоусами, так и иные. А ну как этот адекватный африканер начнет еще более глубокую трансформацию, прекратит деление на дельфинов и анчоусов, изменит идеологию, глубоко преобразует культурную и социальную ситуацию? Это ведь безумно опасно не только в практическом, но и в мироустроительном, концептуальном плане.

Теперь — другой сценарий. Быстренько демонтируются гетто-бантустаны внутри ЮАР. И вся ЮАР превращается в огромное гетто. Да, при этом ужасно пострадают дельфины-африканеры — для них это неприемлемо. А для «Де Бирс»? В практическом смысле слова — ничего страшного.

Чернокожие захотят чем-то питаться. Им надо будет выходить на внешний рынок и продавать все те же алмазы. Возможностей для продажи у них меньше, чем у африканеров. А значит, продавать они будут дешевле. Возможно, они захотят сменить «Де Бирс» на другую транснациональную компанию. Но другая транснациональная компания, занимающаяся тем же самым, — это та же самая «Де Бирс» под другой вывеской.

Что же касается мироустроительной ситуации, а также иных ситуаций еще более высокого ранга, то тут сплошные выгоды. Если не для самой «Де Бирс», то для той высшей иноземной элиты, которая эту самую «Де Бирс» полностью контролирует. Гнойники архаизации, сосредоточенные в гетто, не вычищаются, а используются для повсеместной архаизации. Теперь уже никогда и ни у кого не возникнет желания превратить апартеидное общество в гражданское. Потому что псевдотриумф архаизированного населения надежнейшим образом отсекает общество от современности во всех смыслах этого слова. Осуществив это в отдельно взятой ЮАР, можно далее распространить результаты эксперимента на другие страны. А потом и провести, так сказать, окончательный, глобальный эксперимент. Мы видим, что эксперименты по архаизации осуществляются — конечно же, с поправкой на специфику той или иной страны — и в Ираке, и в Ливии, и в Тунисе, и в Египте. Когда иначе нельзя — бомбят. И реализуют на практике подлое предупреждение, сделанное Клинтоном сербам: «Мы вбомбим вас в средневековье». Вбомбливают даже не в средневековье, а в глубокую архаику. А когда можно не бомбить — действуют более мягко. В Ливии бомбили, а в Египте — нет. Но результат один и тот же.

И почему бы от таких экспериментов в отдельных странах и целых регионах не перейти к глобальному эксперименту? Впрочем, перед тем, как осуществить этот весьма рискованный переход, надо разобраться с Россией. В России нельзя — по очень многим причинам — осуществить буквально то, что было осуществлено при демонтаже апартеида в ЮАР. В числе причин, по которым это нельзя осуществить, на первом месте стоит наличие у России ядерного оружия. И не абы какого, как в Северной Корее, а до сих пор невероятно могучего и опасного. Но к этому все не сводится. Есть не только военные, но и социальные, политические риски. Причем ничуть не менее опасные. А ну как обитающие в социальных гетто анчоусы еще не архаизировались в нужной степени? Страшно подумать, что они будут в этом случае вытворять. И наконец, осуществление в России затеи, аналогичной демонтажу апартеида в ЮАР... право, не знаю, как сказать лучше... слишком гуманистично... недостаточно беспощадно...

LIV.

Внутри русских гетто, сооруженных нашими перестроечно-постперестроечными дельфинами, растет ностальгия по СССР. Современность укоренена в русском разуме и русской душе прочнее, нежели в разуме и душе представителей среднеазиатских народов, чей отказ от современности я описал выше. Ничего не хочу сказать плохого про представителей этих народов, но из песни слов не выкинешь. Приученный к современности русский человек не будет укладываться на циновки калачиком так, как это делает приехавший из Таджикистана бывший советский инженер. Иначе устроена и физическая, и психологическая, и даже социально-генетическая память. Хотелось бы избежать патетики. И признать, что нашим пакостным дельфинам удается выкорчевать современность и из русской души, а также русского разума. Вот только результат иной. Русский анчоус, из души и разума которого выкорчевали современность, не вернется в традиционализм, не заживет, как его среднеазиатский собрат, в симбиозе с досовременной архаичной средой. Русский скорее начнет спиваться, погружаться в темную безнадегу. Или — интегрироваться в криминал. Потеря современности для русского травматичнее, чем для таджика или киргиза. Никакого высокомерия в такой констатации нет. Тут уж, прошу прощения, не до высокомерности.

Но в связи с гораздо более болезненным отношением к потере современности, русский человек гораздо больше ностальгирует по современности. Которая для него связана с СССР. То есть она для таджика или киргиза еще более тесно связана с СССР. Но там, повторяю, нет столь болезненной реакции на потерю современности. Современность не была там достаточно органичной. Ее насаждали. Она пустила не столь глубокие корни. Досовременное состояние не было в такой степени искоренено, а значит, демонтаж современности, прочно ассоциируемой с русскими, имеет определенные компенсации. Хотя бы религиозные — утешение можно найти в исламе. А на самом деле и не только религиозные. Ибо для личности и народа, не слишком глубоко укорененных в современности, изъятие современности — это еще и обретение чего-то. В русском случае этого нет.

И потому ностальгия по советскому как по утраченной современности носит очень острый характер у русских постсоветских анчоусов. Преступным дельфинам удавалось долго держать этих анчоусов под наркозом самого разного рода. Но долго — это не значит вечно. Наркоз больше не действует — в чем могли убедиться все, кто наблюдал за передачами «Суд времени» и «Исторический процесс». Причем потеря действенности этого наркоза (квазипотребительского, квазикультурного и так далее) напоминает по последствиям потерю действенности наркоза обычного. Возникает и труднопереносимая боль, и весь букет сопряженных с этим переживаний.

И для наших дельфинов-африканеров, и для окормляющей нас иноземной третьей силы, аналогичной южноафриканской «Де Бирс», очень важно соединить советскую ностальгию с чем-то совершенно бесперспективным, насквозь пропитанным контрпродуктивной архаической субкультурой... Не имеющим ни малейшего отношения к советскому как особо драгоценной и перспективной модификации современного... И так далее. Это и есть Зюганов. Это и есть руководимая Зюгановым КПРФ.

Даже если анчоусы в наших гетто начнут бунтовать под флагами КПРФ и под ее чутким руководством — это должен быть именно бунт, а не революция.

Революция — это хаос, беременный новым порядком. Причем порядком, качественно более совершенным, чем предыдущий. Бунт — это бесплодный хаос.

Революция предполагает наличие авангарда, вышедшего из социального гетто, из социального ада. И готового выводить других.

Бунт — это судороги гетто. Даже если бунт не подавляют — он сам себя очень быстро исчерпывает. Ведь рано или поздно любые судороги или прекращаются, или кончаются смертью. Да и зачем судороги, если нет младенца, готового появиться на свет божий? У очень крупного и близкого к коммунистам французского писателя Ромена Роллана Святой Христофор, несущий младенца на своих плечах, говорит: «Как тяжело нести тебя. Дитя, скажи, кто ты?» И младенец ответил: «Я — Грядущий день». Бунт — это судороги без грядущего дня. Чем сильнее и длительнее судороги, тем тягостнее и унизительнее наступающее после них исчерпание.

Но есть ли очевидные доказательства того, что зюгановцы заняты геттизацией, столь нужной и им, и дельфинам, и иноземцам как третьей силе? Ведь такие доказательства не имеют права быть усложненными, конспирологическими. Они должны быть очевидными для всех. Они должны лежать на поверхности. Конспирология (мол, работает на такие-то силы, по такому-то заданию) — это вирус, порождающий всеобщее недоверие. Если мы хотим выводить людей из гетто, то для нас этот вирус вреден. И мы не имеем права участвовать в войне вирусов, заявляя: «Сами вы чей-то проект».

Нет, тут или-или. Или выведение темы за рамки широкого общественного обсуждения, или прямые и очевидные, элементарные доказательства того, что геттизация и Зюганов — близнецы-братья. Так есть ли такие доказательства? Да, они есть. Они просты. Они лежат на поверхности.

Возьмите в руки газету «Советская Россия» и внимательно ее прочитайте. И вы поймете, что эту газету вполне можно назвать «Советское гетто». Или сокращенно — не «Совраска», а «Совгеттка». То же самое с нынешней газетой «Правда».

Говорю это без всякого внутреннего ликования, с глубокой горечью. Мне об этом говорить трудно потому, что газет, отстаивающих коммунизм, мало. И возникает соблазн помолчать на больную тему. Ну пусть будут хоть какие-то газеты, отстаивающие коммунизм. Но такое молчание — именно соблазн. Нельзя допустить, чтобы геттизировалась даже самая элементарная советско-коммунистическая ностальгия. Нам нужны не судороги, нам нужен младенец, он же Грядущий день, которого несет на своих плечах Святой Христофор. Нам нужно поддержать все, что помогает рождению этого младенца. И нам нужно отвергнуть все, что этому мешает. Геттизация коммунистического советского движения нужна только тем, кто не хочет, чтобы младенец родился. И чтобы его понес в светлое будущее передовой класс, он же Святой Христофор.