Петя и Вася заинтересованы в том, чтобы их полюбила Катя.

При этом Петя не хочет, чтобы Катя полюбила Васю

А Вася не хочет, чтобы Катя полюбила Петю.

Вася убежден, что если Катя не полюбит Петю, то она полюбит его.

А Петя убежден, что если Катя не полюбит Васю, то она полюбит его.

И Вася, и Петя убеждены, что любовь Кати зависит от того, как она оценивает их качества.

Если Катя даст высокую оценку качествам Пети, то она полюбит Петю.

Если Катя даст высокую оценку качествам Васи, то она полюбит Васю.

Соответственно, Вася делает все возможное, чтобы Катя а) дала максимально высокую оценку его качествам и б) дала максимально низкую оценку качествам Пети.

А Петя делает все возможное, чтобы Катя а) дала максимально высокую оценку его качествам и б) дала максимально низкую оценку качествам Васи.

Для того чтобы Катя дала максимально высокую оценку качествам Васи, Вася использует различные приемы: он побеждает в уличных драках, блестяще выступает на уроках — словом, проявляет те качества, которые нравятся Кате.

То же самое делает Петя. А поскольку и Петя, и Вася хотят не только того, чтобы Катя дала им максимально высокую оценку, но и того, чтобы Катя дала максимально низкую оценку их конкуренту, то для этого также применяются различные приемы.

В каком-то смысле общественно-политические силы — это Петя и Вася, конкурирующие за Катю.

Как и в случае с Катей, могут возникнуть разного рода непредсказуемые ситуации. Например, Катя возьмет и влюбится в Федю. В том числе и потому, что разочаруется в Пете и Васе.

Кроме того, как все мы понимаем, Катя не обязательно круглая дура, которой можно впаривать все что угодно. А не являясь круглой дурой, Катя сформирует оценки Васи и Пети не сообразно их рекламным и антирекламным вывертам. Она и выверты эти распознает. И увидит то, что находится за рамками вывертов. То есть отнаблюдает Петю и Васю в тех ситуациях, которые исключают с их стороны эти самые рекламные выверты. Такие ситуации называются экстремальными. Все понимают, что в экстремальных ситуациях не до рекламы.

Чем более серьезно настроены Петя и Вася по отношению к Кате, тем меньше они будут увлекаться пиаром и антипиаром. Потому что серьезность намерений предполагает совместную с Катей семейную жизнь. Нельзя же всю такую жизнь свести к пиару себя и антипиару конкурента. Конкурент рано или поздно отойдет в сторону, поняв, что Катя решила строить с тобой семейную жизнь. И ты окажешься наедине с Катей. Если ты, оказавшись наедине с Катей, будешь продолжать заниматься хотя бы только пиаром себя (и уж тем более антипиаром конкурента), то это не семейная жизнь, а семейный дурдом. Но если ты, оказавшись наедине с Катей, прекратишь заниматься пиаром себя и антипиаром конкурента, то Катя увидит в ином свете и тебя, и твоего конкурента. И тут или — или. Или Катя влюбилась в напяленную на тебя пиар-маску и ужаснулась той маске антипиара, которую ты напялил на конкурента. Тогда хана вашим семейным отношениям в момент прекращения тобою пиарно-антипиарных кампаний. Или же Кате изначально было наплевать на те маски пиара и антипиара, которые ты использовал. И полюбила она не маску твою, а тебя настоящего. Тогда зачем было затеваться с пиаром? А также антипиаром?

Читатель, конечно же понимает, что я анализирую не любовный треугольник Вася–Петя–Катя, а те обычные политические конфликты, которые возникают у партий, борющихся за электоральную или иную поддержку общества. То есть те конфликты, которые разворачиваются в соответствии с законами обычной заинтересованности. В данном случае заинтересованности в поддержке обществом твоего политического начинания. Эту заинтересованность Зюганова в поддержке обществом своего начинания и в подрыве поддержки обществом нашего начинания я назвал причиной №1, в силу которой Зюганов и КПРФ развернули против нас разнузданную кампанию черного пиара.

Ну и зачем же нужен этот образ с Петей, Васей и Катей? Для иллюстрации столь очевидного обстоятельства? Образы, читатель, бывают не только иллюстративными. Есть, например, аналитические образы, позволяющие раскрыть в анализируемом явлении то, что иным способом раскрыть или трудно, или вообще невозможно. В соответствии с тем, что такие образы позволяют раскрыть, аналитические образы делятся на слабые и сильные, поверхностные и глубокие. Мне кажется, что образ с Петей, Васей и Катей является достаточно сильным и глубоким. Потому что из него многое следует. В том числе и то, что я уже поведал читателю. Но и не только это.

Вдумаемся: если Петя и Вася любят Катю, то значит, их пиар и антипиар будет сдерживать не только здравый смысл («с этой Катей надо будет строить семейную жизнь, так что стоит ли пиаром и антипиаром в такой степени увлекаться»). Помимо здравого смысла есть еще, прошу прощения, и нечто совсем другое, касающееся природы любви. Если ты любишь… ну, к примеру, эту самую Катю… то тебе надо, чтобы она была счастлива. Тебе ее счастье важнее своего успеха. Кроме того, есть еще и некое высшее уважение к себе. На что уж проходимцем был Григорий Отрепьев, выведенный Пушкиным в «Борисе Годунове», но и тот, воспылав любовью к Марине Мнишек, захотел снять маску царевича (типичная, между прочим, пиаровская маска своего времени). А все любовь эта самая… Холодная как лед Марина Мнишек, как мы помним, осудила своего ухажера: «Он из любви со мною проболтался! / Дивлюся: как перед моим отцом / Из дружбы ты доселе не открылся, / От радости пред нашим королем, / Или еще пред паном Вишневецким / Из верного усердия слуги». Но Марина это все осудила именно потому, что в ней нет любви. А в самозванце она есть. И потому он не хочет маски, то есть пиара. То же самое с другим пушкинским героем — Дон Гуаном. Это ведь все не частные случаи. Кажется, Самуилу Яковлевичу Маршаку принадлежит достаточно глубокое поэтическое суждение: «Так и поэту нужно, чтоб не грим, / Не маска лживая, а сам он был любим». Тут, как мы видим, речь идет о самости, о подлинности, о другом и ответственности за другого.

А также — о коммунизме. Ибо политические конкуренты борются не за Катю как общество, являющееся совокупностью разномыслящих индивидуумов. Они борются за победу своей идеологии. Поэтому они не могут заключать договор с теми, кто охаивает эту идеологию. Ведь заключив такой договор с дьяволом, они рубят сук, на котором сидят. Как только Сванидзе или Млечин, Венедиктов или Пивоваров, Латынина или Минкин начнут поносить Зюганова, я кинусь на его защиту. Потому что эти антикоммунисты будут поносить Зюганова не вообще, а именно как коммуниста. А значит, заодно они будут поносить идеологию, оскорбляя мои ценности и ослабляя мои позиции. У меня сразу же возникает и идеальная, и иная заинтересованность к тому, чтобы дать им по мозгам, а не потирать руки: «Вот ведь как они Васю охаивают! Катя им поверит, разлюбит Васю и полюбит меня, Петю!» Если я когда-нибудь так поступлю, то в ту же минуту перестану себя уважать.

И есть масса свидетельств тому, что я в ходе передач «Суд времени» поступал иначе, брал на свою скамейку зюгановцев, защищал их от нападок Млечина и Сванидзе.

Ну и что же мы видим?

Мы видим Зюганова, который не просто потирает руки по поводу того, что Сванидзе, Млечин, Немцов, Латынина, Минкин, Венедиктов и другие возводят напраслину на «Суть времени». Мы видим Зюганова, который поет в одном хоре с этими антикоммунистами. И не где-нибудь, а на их сцене, то бишь на «Эхе Москвы». И не как-нибудь, а буквально повторяя их невероятно пошлые, глупые и подлые аргументы.

А раз так, то предлагаемый мной образ Пети, Васи и Кати обладает аналитической силой и глубиной. Но, как мне кажется, этот образ можно использовать и для раскрытия еще более нетривиальных вещей.

Если Зюганов (то бишь Петя) обнимается с антикоммунистами, атакуя Васю (то бишь «Суть времени»)… Если он делает это публично... Если он при этом так саморазоблачается, то он действует не просто в логике грубейшей политической конкуренции. Он действует в чем-то уже и вопреки этой логике. Подчеркиваю, в чем-то он этой логике следует, а в чем-то ей начинает противоречить. А какова тогда может быть логика? Переставая быть интересантной, она становится агентурной. Нарушить логику своих грубейших интересов политический игрок может только по приказу какого-то штаба. Так мы, задействовав все тот же образ Пети, Васи и Кати, переходим от анализа причины №1, в силу которой зюгановцы ведут с нами борьбу на уничтожение, к причине №2, в силу которой они а) ведут все ту же борьбу и б) ведут ее вместе со Сванидзе, Венедиктовым и другими.

И, наконец, все тот же образ Пети, Васи и Кати позволяет иначе раскрыть и причину №3, в силу которой ведется эта борьба, в силу которой заключается у всех на глазах позорный союз Зюганова со Сванидзе, Венедиктовым и другими.

Я назвал эту причину №3 гетто-интерес-минимум. Вроде бы, раз есть интерес, то можно применять аналитический аппарат, позволяющий раскрыть природу заинтересованности, построить модель конфликта интересов и так далее. Но это не совсем так. Или, точнее, совсем не так. Что нетрудно доказать, используя все тот же образ Пети, Васи и Кати.

Предположим, что Петя — наркоман. И он знает, что Катя полюбит его, только если он посадит Катю на иглу. Станет ли Петя это делать? Если он любит Катю, то он этого делать не станет. А если он станет это делать, то он Катю не просто не любит… он ее… и ненавидит, и презирает, и так далее.

Сванидзе или Венедиктов — это, образно говоря, поставщики особых гетто-наркотиков, заинтересованные в том, чтобы Катя села на гетто-иглу. А Зюганов? Он знает, что сев на эту иглу, Катя его в каком-то смысле полюбит. Почему полюбит? Ну, во-первых, не станет презирать за то, что он сам сидит на игле. Во-вторых, деградировав, перестанет замечать его слабые свойства. И, в-третьих, возлюбит все то низкое, что в нем, Зюганове, имеется в большой концентрации.

Спрашивается, можно ли такую логику действий: посажу Катю на иглу, и тогда она меня полюбит — назвать рациональным следованием своим политическим интересам? Конечно же нет. Это уже иная логика, требующая иного аппарата для своего анализа. И тут, наверное, пора подвести черту под всем, что касается использованного мною образа любовного треугольника (мол, Петя любит Катю, не любит Васю et cetera) и перейти к строгим понятиям. Каковыми в данном случае являются «эксплуатация» и «архаизация».

CXXXIV.

Две общественно-политические организации: КПРФ и «Суть времени» строят между собой определенные отношения не в безвоздушном пространстве, а сообразно процессу архаизации, являющемуся альфой и омегой происходящего.

КПРФ рассуждает так: «Мы знаем, что чем больше избиратель будет архаизирован, тем выше будет поддержка нас этим избирателем. И потому, что избиратель возненавидит тех, кто его травмировал архаизацией. И потому, что архаизация сделает избирателя типичным обитателем гетто, аплодирующим нашим примитивным проклятиям в адрес архаизатора. А значит, мы заинтересованы в архаизации. Да, мы должны проклинать архаизаторов! Но именно они позволяют нам стать теми, кем мы хотим. То есть туземными вождями, окормляющими обитателей гетто.

Но вот появилась другая организация — «Суть времени», которая, как и мы, апеллирует к коммунизму. Да, она апеллирует к нему по-своему. Но главное не в этом. А также не в том, что ее победа над Сванидзе и Млечиным, ее конкретные дела и многое другое разительно отличаются от нашего идеологического и организационного ретро. Главное — что «Суть времени» всерьез намерена бороться с архаизацией. А значит, она, а не Сванидзе и Млечин, Венедиктов и Латынина, Минкин и Пивоваров — наиболее опасна для нас. Подавление «Сути времени» является нашим общим интересом со всеми антикоммунистами. Ведь антикоммунисты архаизируют общество! А значит, передают его под наш контроль, ибо мы являемся хозяевами красного гетто. А «Суть времени» объявляет войну всем гетто — как красным, так и иным.

Поэтому воевать всерьез надо не с архаизаторами! С архаизаторами надо вести балаганную псевдовойну. Ведь они, честно говоря, приносят нам огромную пользу. Всерьез воевать надо только с «Сутью времени».

Как тебе нравится такая логика, читатель? Как тебе нравится такое отношение к архаизации?

Что? Тебе ближе иной язык, и ты хотел бы, чтобы я все то же самое проанализировал, апеллируя не к архаизации, а к эксплуатации? Ну, что ж, попробую.

CXXXV.

Представьте себе марксистов, которые рассуждают так: «Капиталисты наращивают эксплуатацию. Мы ругаем эксплуататоров и завоевываем симпатию эксплуатируемых. Вывод — нам выгодно, чтобы эксплуатация нарастала. И потому мы, ругая эксплуататоров, будем оказывать им всяческое тайное содействие в том, что касается роста эксплуатации».

Читатель, потребовавший от меня перевода аналитических метафор и моделей с языка архаизации на язык эксплуатации, выразив удовлетворение исполнением его желания, скажет: «Наконец-то вы перевели все на марксистский язык. И нарисовали политический портрет марксистов определенного типа. Считавших, что у них общий интерес с теми негодяями, которые стремятся к максимальной эксплуатации пролетариата.

Так, к примеру, рассуждал Парвус. Мол, чем хуже, тем лучше... И за это, кстати, был нещадно бит Лениным. Но так рассуждали и те, кто говорил, что немецким коммунистам не надо бояться прихода к власти Гитлера. Что это ускорит коммунистическую революцию в Германии. Ну, и что? Нарисовав такой портрет, вы лишь подтвердили, что причину №3, она же гетто-интерес-минимум, можно анализировать, используя аппарат, основанный на конфликте интересов. То есть аппарат истмата».

Прошу прощения, читатель... Но аппарат истмата пригоден только для рассмотрения конфликта между эксплуататорами и эксплуатируемыми.

А для рассмотрения сговора между партией эксплуатируемых и эксплуататорами нужен как минимум какой-то спецаппарат.

Ибо такой сговор — это Игра, а не История. Истмат же не только материалистичен. Он еще и тотально историчен. Он не предполагает сговора партии эксплуатируемых с классом эксплуататоров. Ведь такой сговор ироничен, как и любая игра. А истмат иронию на дух не принимает. Истмат тотально серьезен. В этом, кстати, и его слабость, и его сила.

Да, согласно истмату возможно предательство партией того класса, интересы которого она призвана выражать. И горбачевская перестройка знаменует собой именно такое предательство. А коли так, нельзя говорить о наивности истмата, неспособного даже вообразить себе ситуацию сговора партии эксплуатируемых с эксплуататорами. Не в наивности беда истмата, а в другом. В чем же именно?

В той самой тотальной историчности, о которой я уже говорил. «Ну, предаст партия тот класс, интересы которого она должна выражать, — скажет вам исторический материалист, — и что? Класс-то эксплуатируемых останется! Он обнаружит предательство! Предателям несдобровать! Дело эксплуатируемых защитят сами эксплуатируемые! У них достаточно для этого сил! Вы поймите же — эксплуатируемые просто обречены на победу. Сама история — история, понимаете! — делает их могильщиками капитала и строителями великолепного нового общества».

Как мы убедились, тотальная историчность истмата основана на аксиоме, согласно которой эксплуататоры роковым образом обречены развивать эксплуатируемых, превращая тем самым этих эксплуатируемых в своих могильщиков. Эта аксиома не предполагает архаизации, читатель. Она предполагает только эксплуатацию во всех ее вариантах.

Попробую пояснить это на конкретном примере. Неразвитый рабочий, в руки которого капиталист передает примитивные средства производства, создает для капиталиста, ну, скажем, десять единиц стоимости. В силу закона прибавочной стоимости, капиталист забирает у рабочего восемь единиц. И оставляет рабочему две единицы. Капиталист обокрал рабочего всего лишь на восемь единиц. Рабочий, получив две единицы, еле сводит концы с концами, подголадывает, живет в антисанитарных условиях, не имеет свободного времени для саморазвития.

А вот развитый рабочий, в руки которого капиталист передает сложные средства производства, живет совсем иначе. Да, он создает для капиталиста не десять, а сто стоимостных единиц. Да, капиталист, в силу все того же закона прибавочной стоимости, обкрадывает такого развитого рабочего даже больше, чем рабочего неразвитого. В самом деле, у неразвитого рабочего капиталист отнял всего лишь восемь стоимостных единиц. А у развитого девяносто. Девяносто больше восьми, не правда ли? Но неразвитому рабочему капиталист оставил две стоимостные единицы, а развитому он оставил десять. На эти десять стоимостных единиц развитый рабочий (еще раз подчеркну, ограбленный капиталистом даже больше, чем неразвитый) живет вполне прилично. То есть, не голодает, имеет свободное время, нормальную жилплощадь и многое другое.

А почему капиталист не оставил развитому рабочему всего две единицы, ограбив его не на девяносто, а на девяносто восемь единиц? Ведь капиталист и впрямь беспредельно жаден! Так-то оно так, но капиталист понимает, что сто стоимостных единиц ему может принести только развитый рабочий. То есть рабочий, имеющий условия для развития. А обзавестись такими условиями рабочий может, только если ему оставить десять стоимостных единиц. Это называется «воспроизводство рабочей силы определенного качества». Подчиняясь закону такого воспроизводства, вытекающему из закона наращивания стоимости при задействовании сложных средств производства и сложного труда, капиталист превращает рабочего в своего могильщика. Он превращает рабочего в своего могильщика тем, что этого рабочего развивает. Этим и только этим. Перестанет развивать — лишится произведенных ста стоимостных единиц и девяноста единиц прибавочной стоимости.

«А если, — скажет убежденный исторический материалист, — какой-то отдельный капиталист почему-то окажется более дальновидным, чем класс в целом, и озаботится отдаленной угрозой превращения пролетария в могильщика капитала, то его сосед, другой капиталист, этим не озаботится. А значит, озаботившийся капиталист разорится в силу закона капиталистической конкуренции».

«А если, — продолжит он, подводя черту, — все капиталисты какой-нибудь страны почему-то договорятся не создавать могильщика в виде усложненного пролетария, капиталисты другой страны получат выгоду, не присоединившись к этому отказу. А значит, эта самая другая страна разгромит ту страну, в которой капиталисты окажутся настолько дальновидными».

«А если, — спросите вы такого исторического материалиста, — все капиталисты всего мира сразу договорятся о том, чтобы не создавать себе могильщиков в виде усложнения труда, совершенствования средств производства и так далее? Что тогда?»

Убежденный исторический материалист вам ответит: «Это возможно, только если нет рынка, если нет национальных государств, если нет конкуренции (и рыночной, и между капиталистическими державами). А если всего этого нет, то нет и капитализма».

«А что же тогда есть?» — спросите вы исторического материалиста.

Он вам ответит, что после капитализма возможен только коммунизм. А, значит, это и есть коммунизм.

«Помилуйте, — возопите вы, — какой же это коммунизм? Эксплуатация сохранена… Совокупный мировой, прочно договорившийся эксплуататор жестоко эксплуатирует совокупного мирового, тиранически преследуемого рабочего…»

На это исторический материалист вам ответит, что такой, по его мнению, почти фантастический вариант, мгновенно приведет к восстанию рабочих. То есть к созданию коммунистического общества.

Если вы в ответ скажете, что рабочего, которого не нужно развивать, можно так придавить, чтобы он уже и не помыслил о восстании, то вам скажут, что вы фантазер того же розлива, что и Джек Лондон, написавший роман «Железная пята».

Что исторический процесс предполагает замену первобытнообщинного строя рабовладельческим, рабовладельческого феодальным, феодального капиталистическим, а капиталистического — коммунистическим. И что История не позволит никому повернуть свое колесо вспять.

«История невероятно могущественна,– скажет вам исторический материалист,– Каждый, кто кинется поворачивать вспять ее колесо, окажется раздавлен».

«А кто вам сказал, что история так могущественна, и что нет столь или даже более могущественных контристорических, постисторических сил?» — воскликнете вы.

Вам ответят, что исторический материализм — это исторический оптимизм. То есть вера в неумолимую направленность исторического процесса. Что только эта вера помогала коммунистам в тюрьмах, на каторгах…

Впрочем, скорее всего вы добьетесь от исторического материалиста подобной апелляции к символу его веры уже в застенке, куда и его, и вас посадит «железная пята».

В конце концов, в фашистских застенках немецкие коммунисты спорили с немецкими сокамерниками-гуманистами, не разделявшими их посылов, и очень обижались, когда те кричали: «Ну, где же восстание немецкого пролетариата под гнетом немецкой «железной пяты»?».

При этом делили пайку. Помогали друг другу. Утешали слабых, когда наступало время идти в газовые камеры. Порою даже организовывали какие-то там восстания с понятным, в общем-то, результатом. Освободил этих бедолаг советский солдат. И что — уже в момент освобождения — было сказано историческим материалистом? Что «железную пяту» сокрушила История, а не какой-то там советский солдат. И что максимум максиморум История действовала через этого солдата. И уж никак не более того.

Так-то вот.

Почему та же история не раздавила Горбачева так, как раздавила фашистскую гадину? На этот важнейший вопрос никакой исторический материалист отвечать, конечно, не будет.

Так что если вы хотите, чтобы «железная пята» не была окончательной, — освобождайтесь от безграничного исторического оптимизма, осваивайте то, что находится за его границами и... И создавайте нового советского солдата для нового освобождения, помня при этом, что «железная пята» уже пришла в ваш дом. Что она учла все предыдущие ошибки свои. И научилась укрощению Истории. Научилась творить регресс, создавать зоны «Ч», архаизировать современное общество, проявлять особую, уже некапиталистическую, по сути своей, элитную солидарность.

CXXXVI.

Пока что я всего лишь перевел на язык эксплуатации все то, что адекватно может быть изложено только на языке архаизации. Ну, а теперь…

Напиши, читатель, на листе бумаги слово «эксплуатация»…

Ниже на этом же листе бумаги напиши другое слово — «архаизация».

И постарайся себе представить, чем эксплуатация, даже самая жестокая, отличается от архаизации. Если ты это по-настоящему и поймешь, и переживешь — то возможна твоя настоящая встреча с трагедией нынешней исторической эпохи. Или, точнее сказать, нынешней — уже не вполне исторической — ситуации.

Только тот, кто это осознал и пережил, способен всерьез провести разделительную черту между политической и социальной теорией, лежащей в основе «Сути времени», и историческим материализмом. Но бог с ней, с этой разделительной чертой! Есть, к сожалению, и другая, касающаяся не идей, а реальности. Я имею в виду разделительную черту между эксплуатируемыми и архаизируемыми, между эксплуататорами и архаизаторами...

Так в чем же фундаментальная разница между эксплуатацией и архаизацией?

В том, что эксплуататор использует человека, соединяя его со средствами производства вещей, для того, чтобы этих вещей было побольше. Тогда-де, мол, я из этого «побольше» львиную долю оставлю себе в виде прибавочной стоимости, а кое-что отдам для воспроизводства человеком его, так скажем, рабочей силы.

Архаизатор соединяет человека не со средствами производства вещей, а со средствами производства самого этого человека. Тем самым архаизатор доводит до предела тот процесс овеществления человека, который постоянно наращивала предыдущая капиталистическая формация.

Капитализм всегда косвенным образом производил человека через производство вещей. Но во второй половине XX века он получил в свои руки средства прямого, а не косвенного производства человека. Использовав эти средства, развив их и, по сути, превратив в новый базис, капитализм перестал быть капитализмом в строгом смысле этого слова. И при этом не стал коммунизмом. Когда исторический материалист заявляет о том, что все определяется собственностью на орудия и средства производства, он говорит правду. Беда лишь в том, что он немного не договаривает. Он не отвечает на вопрос о том, орудия и средства производства ЧЕГО находятся в руках у собственника. Потому что он подразумевает, что речь всегда идет об орудиях и средствах производства вещей. Да, речь очень долго шла именно об этом. Но сейчас доминировать начинают орудия и средства производства людей. Причем, речь идет не о метафоре. О метафоре можно было говорить и ранее. Теперь же можно говорить об орудиях и средствах производства людей в прямом, а не метафорическом смысле этого слова.

Производя людей так, как когда-то производились вещи, собственник на орудия и средства ЭТОГО производства убежден в своей способности произвести «человека архаического», «человека регрессивного», «человека расчеловеченного», наконец. То есть человека, разлученного с Историей однажды и навсегда. Этого человека можно сделать сколь угодно зависимым от произведенных с его же помощью вещей... Или произведенных с чьей-то помощью знаков, образов, символов. Подчеркиваю, собственник на орудия и средства производства людей — убежден в своей способности производить человека, беспредельно зависимого и от вещей, и от знаков, и от чего угодно еще. Да, такой человек не будет достаточно инициативен. Да, антропопроизводство несовместимо с творчеством. И конечно же, с гуманизмом. Ну и что? Надо понимать, что новый уклад содержит в себе предельный вызов. Такой вызов, которого не содержали в себе ни рабовладение, ни феодализм, ни капитализм... ни даже гитлеровский фашизм.

Засим пора переходить от анализа причины №3, в силу которой Зюганов и Сванидзе одинаково ненавидят «Суть времени» (она же гетто-интерес-минимум) к анализу причины №4 (она же гетто-интерес-максимум). Оговорив при этом, что речь идет о том же гетто-интересе, а значит, вся наша теория нового уклада, основанного на производстве людей, а не вещей (а также гетто, архаизации, зоны «Ч» и так далее), может быть задействована без каких-либо существенных корректив.

Гетто-интерес-максимум...

Приходит, знаете ли, к Зюганову, вполне смирившемуся с ролью полностью подчиненного африканерам окормителя гетто, этакий, знаете ли, бес... Приходит и говорит: «А вдруг!»

«А вдруг, — говорит он Зю Смиренному,– хозяева уже сделали ставку на тебя? Ведь именно такую ставку в определенный момент сделал хозяин ЮАР «Де Бирс»… Мучился, мучился этот «Де Бирс» с неуклюжими и амбициозными африканерами... Они все больше хотели и все меньше могли... Опять же — новые веяния... Эти самые права человека... Необходимость ухода от примитивных форм расизма... ну и прочая дребедень... Наконец, взял «Де Бирс» и поставил на Манделу. Геннадий, ты, конечно же, не Мандела. Но мало ли что нужно хозяину! Вдумайся: Мандела был лишь эпизодом. С его помощью локальные гетто — бантустаны — превратились в региональное макрогетто под названием демократизированная ЮАР, освобожденная от расизма. Никто не занимается, как ты видишь, избавлением южноафриканских черномазых от наследства гетто. Нет, этих черномазых все больше геттоизируют, но уже в масштабах всей страны. Высокие белые хозяева сдали африканеров и стали опираться на вождей гетто. Беспомощность ЮАР усилилась. Цены на сырье снизились. Вместо амбициозных африканеров приходится иметь дело с достаточно податливыми окормителями гетто.

А ну как, Гена, и тебе подвезет? Согласен, шансы невелики. Но они же есть. Ведь на «Братьев-мусульман» оперлись белые хозяева? А почему оперлись? Потому что те хотят загнать исламский миллиард в гетто контрмодерна. А почему бы тебе не загнать русских в гетто под красным флагом окончательно? Белые хозяева знают, что ты податлив, послушен. Вон, уже и Байден сказал, что будет тебя поддерживать. Так и сказал: «Никогда не думал, что буду поддерживать коммунистов, а теперь придется». Ты только подумай, Гена, как мы с тобой порезвимся. Эх-ма! Чубайс оторопеет!»

Вот тут Зю Смиренный превращается в Зю Возжаждавшего... Каждый, кто это видел, меня поймет. Впрочем, дело тут совсем не сводится к метаморфозе Зю.

В 1995 году вся верхушка ГКЧП, уже освобожденная и проникнутая твердой верой в победу Геннадия Зюганова в 1996-м, пришла в мой ЭТЦ смотреть двухсерийный фильм о героях ГКЧП. Фильм снимали какие-то непонятные хлопцы. Пока верхушка упивалась фильмом, я поговорил с этими хлопцами. Они носили, как положено, золотые цепи. Одеты были, опять-таки, как положено, в длинные кожаные плащи. Затылки были выбриты, опять-таки, как положено. Членов ГКЧП хлопцы называли очень уничижительно. Настолько неприлично, что я не буду это воспроизводить.

Я спросил хлопцев: «А если вы так плохо относитесь к этим людям, зачем вы тратите на них и время, и деньги?»

«Как зачем? — ответил мне главный хлопец. — Они вот-вот к власти придут. И вот тогда мы наворуемся вдосталь».

В глазах у хлопца была поразительная мечтательность, очень напоминающая ту, которая засветилась в глазах Зюганова, когда он услышал от Байдена: «Никогда не думал, что буду поддерживать коммунистов, а ведь придется».

Я уже не раз рассказывал, что на телепередаче у Минаева пытался урезонить Мельникова, одного из самых сановитых приближенных Зюганова, и убеждал его: «Ну, скажите, что это неприлично! Что вы осуждаете Байдена!»

Мельников молчал. В глазах у него светилось все то же самое, что и у Зюганова, а также у этих хлопцев: «А вдруг!»

А вдруг решатся Хозяева, они же антрополисты, на архаизацию и геттоизацию России под красным флагом? Это вам не «коммунизм как советская власть плюс электрификация всей страны». Это зюганизм-байденизм как «КПРФная власть плюс геттоизация всей страны».

За этим неминуемо воспоследует окончательная дискредитация коммунизма, Нюрнберг-2, создание супер-Освенцима на нашей разделенной территории…

Впрочем, такой гетто-интерес-максимум лишь на секунду и с крайним сомнением вспыхивает в глазах КПРФных вождей. Вскоре они понимают, что это слишком призрачный шанс. И начинают осваивать тот ресурс, который им предоставляет гетто-интерес-минимум.

Причина №5 — тоже описанная уже мною ранее — турбулентность. Она же последние политические времена. Исчерпание гигантских эпох — а мы имеем дело с исчерпанием всей эпохи модерна, пришествием в мир хаоса в таких дозах, в каких он обычно в мир не приходит... Все это тяжелое испытание для человеческого разума. Оно же — сдвиг в сторону политического безумия, обесовления, всего того, что именуется волей к смерти.

Подрядились давеча работать против «Сути времени» пара очень мелких политиков и один священник — такой оригинальный, что дальше некуда.

И священник, и эти мелкие политические фигурки — все вдруг по указке одного политтехнолога заговорили о том, что слишком много во мне энергии. А когда ее много, то ясное дело, откуда она. От темных, так сказать, сил. Источником энергии могут быть самые разные силы. Но когда говорящие по себе знают, что энергийность бывает только темной, то это знаете ли, диагноз. И чего только ни порассказали о себе эти охотники за темной энергией! Ничего более бесовского, чем их тексты, и вообразить себе невозможно.

Так что готовьтесь еще и к охоте мертвого духа за живым. Вы несете в себе этот живой дух. Мертвый дух начинает корчиться от ненависти и, кстати, в полном соответствии со всеми предсказаниями о последних временах — начинает именовать мертвым духом вас, а себя, конечно, духом живым.

Причина №6 — «свой-чужой». Она попроще, чем то, что связано с последними временами. Но это, скажем так, психологический эквивалент того обесовления, которое проявляет себя в эффекте последних времен. «Суть времени» чужда, потому что она, так сказать, выпендривается. Члены «Сути времени» не берут денег. Они и бескорыстны, и самоотверженны. Они сами тратят на цели организации последнее. Это не может не бесить тех, кто все делает только за деньги. И кто уверен, что остальные — такие же. А те, кто не такие же, — гады и выпендрежники.

Причина №7 — очень близка к причине №6. И все же она немного другая. Те, кого я описывал, анализируя причину №6, видят, что «Суть времени» — это нечто слишком другое. И ненавидят за это «Суть времени». Те же, кого я вкратце опишу сейчас, не хотят видеть того, что «Суть времени» — это совсем другое. Потому что тогда ты увидишь в зеркале «Сути времени» свою скотскую харю. Адресую здесь читателя к предыдущим моим размышлениям о Персее и зеркале.

Тем, кого я описывал в причине №6, уже хорошо в скотском состоянии. И они наезжают на «Суть времени» с обвинениями, сконструированными по принципу «вы не скоты — значит, плохие». Те же, кого я описываю сейчас… Им в скотском состоянии еще не достаточно хорошо. Поэтому они визжат на «Суть времени»: «Не лгите, что вы не скоты! Потому что если вы и вправду не скоты, то нам совсем невыносимо будет пребывать в своем скотском состоянии. Поэтому, даже видя, что вы не скоты, мы будем говорить себе и другим, что вы скоты, скоты, скоты…»

Что это напоминает? На заре перестройке я показал в Каунасе спектакль «Борис Годунов». Уже окончательно оскотиненные журналисты, посланные в этот самый Каунас Союзом театральных деятелей, орали: «Га! Тут что-то нескотское, а все нескотское — это плохое!»

«Мы, мы хорошие!» — кричал Минкин, теперь все время лицемерно переживающий по поводу духовной деградации российского общества. «Мы настоящие скоты, как представители самого хорошего из того, чтобы может быть!» — визжал он как резаный по заказу своих хозяев. «А вы нам, скотам, что-то нескотское предлагаете! Так мы вам скажем, чтобы вы шли вон! Что нам нужно только скотское, то бишь карбонаты и мультфильмы!»

Теперь Минкин сюсюкает: «Боже мой, только карбонаты и мультфильмы — и ничего больше! Что же это такое?»

Но Минкин — это, так сказать, иллюстрация на тему причины №6 в ее тогдашнем каунасском варианте. Что же касается причины №7 в том же каунасском варианте… М-да… Она, причина эта, позаковыристее.

Рядом с полуграмотным Минкиным сидела театровед из Ленинграда, доктор наук. Вполне себе того... рафинированная. И по очень многим причинам Минкина глубоко презирающая. Что же сказала она, посмотрев спектакль «Борис Годунов» театра «На досках»? «Если это спектакль, — сказала она, — то я не критик. А если я критик, то это не спектакль. Я, конечно, вижу, что это спектакль. Но поскольку я никогда не скажу, что я не критик, то я буду говорить, что это не спектакль».

Такая экзотическая тирада зафиксирована, я думаю, в стенограммах Союза театральных деятелей. Извергнув эту тираду, рафинированная критикесса начала подробно разъяснять, почему спектакль «Борис Годунов» в постановке театра «На досках» не нужен народу. В двух словах это сводилось к тому, что народ надо загонять в гетто, а этот спектакль пытается пробудить дух народа и не допустить гетто. Впрочем, это были уже виньетки.

Главное же — в той боли, которую порождает наличие рядом с тобой, уже вовлеченным в погибель, чего-то, в эту погибель не вовлеченного. Если бы ты был вовлечен до конца в погибель, то ты бы просто гоготал, как Минкин, и требовал карбонатов и мультфильмов. А поскольку ты вовлечен в погибель не до конца, то тебе очень больно от того, что рядом с тобой есть то, что в эту погибель вообще не вовлечено. Вот ты и хочешь избавиться от этой боли, убив то, что в эту погибель не вовлечено. А как иначе-то?

Самому выбираться из потока, волокущего в эту самую погибель? Нет уж, дудки. Это знаете ли, слишком накладно. А вот убить то, что не вовлечено — словом убить или как-то еще... Это самое оно.

Причина №8 описана мною в редакционных статьях, названных «Реакционная аналитика». Их было три. Здесь кратко повторяю то, что там изложено. Март 2013 года. Д. Медведев, премьер-министр и глава партии «Единая Россия», выступая перед членами этой партии, говорит о том, что «Единая Россия» — это партия консерваторов. И что у консерватора есть один враг — реакционер. Реакционер — это тот, кто тянет назад. Консерватор же не тянет назад и дружит со всеми, кроме реакционеров.

Итак, налицо перегруппировка сил. Консерваторы дружат с оранжевыми (возьмем, к примеру, сюжет с И. Пономаревым и «Сколково», а ведь это только капля в море подобной дружбы, она же «медвединг», она же «выход на Болотную лучших людей России» и так далее). Формируется коалиция консерваторов-неогорбачевистов и оранжевых-неоельцинистов. Ей должны противостоять те реакционеры, которым положено войти в ряды неоГКЧПистов. Как только перегруппировка завершается, новый Горбачев и новый Ельцин расправляются с новым ГКЧП.

Силам, осуществляющим такие политические маневры, очень мешает «Суть времени». Собственно, причина №8 заключается в том, что «Суть времени» строит нечто, не вписывающееся в данный формат. Ведь и в 1991 году руководимый мною ЭТЦ сооружал нечто, не вписывающееся в формат ГКЧП, то бишь новый съезд партии с выборами нового генерального секретаря КПСС. И переходом КПСС в оппозицию. Это было ломкой формата. Вой по поводу ЭТЦ стоял немыслимый: «Как вы смеете наш формат ломать, негодяи!»

Причина №9, порожденная все теми же маневрами, отличается от причины №8 тем, что силы, ненавидящие нас, сообразно политической логике, изложенной в моих размышлениях о причине №8, ненавидят «Суть времени» за то, что она хочет сломать формат («какие-то там Народные собрания, гражданское самоуправление, углубление демократии — вот гады!»). А есть силы, ненавидящие нас тоже по причине этих самых политических маневров. Но они ненавидят нас не за то, что мы ломаем формат. Они нас ненавидят за то, что в рамках этого формата группа, которую они называют реакционной, может оказаться достаточно гибкой и умной. Ну, как за это не возненавидеть?

Причина №10 становится абсолютно очевидной при внимательном рассмотрении войны с «Сутью времени», которую ведет «Национальная родительская ассоциация» (НРА). На первый взгляд, причина банальна. Мы создали «Родительское Всероссийское Сопротивление». Они создали «Национальную родительскую ассоциацию». Казалось бы, все можно свести к грубейшему конфликту интересов. Но это совсем не так. Исполнительный директор НРА Комов подробно рассказывает симпатизирующему ему отцу Дмитрию Смирнову о том, что НРА опирается на поддержку «Фонда Василия Великого» и таких крупных бизнес-игроков, как Евгений Юрьев. Реальным держателем «Фонда Василия Великого» является долларовый миллиардер Константин Малофеев, начинавший свою блистательную карьеру в компании «Ренессанс».

Что же касается Евгения Юрьева, то он в эпоху президентства Медведева был советником Медведева по социальным вопросам. И рекламировался как супер-Юргенс (надеюсь, что читатель еще не забыл про роль И. Юргенса и его ИНСОРа, этих проводников радикальной либерализации в ее крайне специфическом варианте).

Господин Юрьев — создатель бизнес-структуры «Атон», которая вместе с международной крупнейшей структурой Franklin Templetone Investment создала структуру «Темплтон». Franklin Templetone Investment — огромная инвестиционная корпорация, одна из крупнейших в мире. Специализируется она прежде всего на инвестициях в развивающиеся страны. Причем она осуществляет эти инвестиции так, что они дают до 600 процентов в год. То есть речь идет о наисвирепейшем грабеже этих самых развивающихся стран, не правда ли?

Действиями Franklin Templetone Investment на восточно-европейском направлении (и прежде всего, в России) руководит некий господин Мобиус.

Попытаемся сопоставить этого Мобиуса с Браудером. А также со знаменитым Джорджем Соросом. Напомню читателю, что Джордж Сорос много работал с «Ренессансом», в котором начинал Малофеев. И что у истоков «Ренессанса» стоял очень знаковый персонаж — Борис Йордан, представитель белоэмигрантской семьи, не чуравшейся в своей войне с Советской Россией никаких союзов. Деникин чурался, а Йорданы нет. Но не будем отвлекаться на подробное рассмотрение сюжета с Йорданом, при всей его важности. И вернемся к сопоставлению Мобиуса, этого ближайшего друга Евгения Юрьева, с Браудером и Соросом. Так вот, оба этих великих хищника по сравнению с Мобиусом — дети малые. Это не мое частное мнение. Я успел до написания этих строк поговорить с экспертами по данному вопросу. И они единодушно, что бывает редко, подтверждают эту мою оценку.

От Мобиуса и Йордана нити тянутся к совсем уж крупным международным структурам. Но здесь нет места для рассмотрения этих нитей. Ибо для нас намного важнее другое. А именно, кто является генеральным директором «Фонда Василия Великого». А им является — и для этого достаточно внимательно прочитать официальные документы фонда — господин Зураб Чавчавадзе.

Читатель уже, надеюсь, ознакомлен с моим подробным рассмотрением данного вопроса в статье «66, или Ультиматум Путину». Так вот, Зураб Чавчавадзе и его брат Николай — это главные борцы за вынос Ленина из Мавзолея и ликвидацию некрополя на Красной площади. Их ультиматум Путину основан на том, что если этого не сделают, то не будет инвестиций в Россию. Чьих инвестиций? Смотрите выше.

Почему для этих инвестиций нужно разрывать кладбище — тоже известно. Нам давно уже объяснили (и братья Чавчавадзе, и многие другие), что без разрывания кладбища невозможна монархия в России. А господин Белковский и другие объяснили нам, что монархия в России возможна только с отделением Северного Кавказа и под давлением внешних сил. То есть в режиме оккупации и расчленения РФ.

Итак, есть субъект — международный и очень крупный — которому нужно:

1) разрыть кладбище, то есть провести десоветизацию (к вопросу о Нюрнберге-2; и пусть никто не обольщается, что тут все кончится Лениным);

2) ограбить еще раз Россию, назвав это инвестированием (к вопросу о «Темплтоне», «Ренессансе» и других);

3) учредить в России монархию;

4) отделить Северный Кавказ;

5) задействовать оккупационные войска для выполнения этой затеи…

Только в одном пакете с этими пятью пунктами существует 6). Оно же — НРА, ювенальная юстиция и все прочее. То есть десоветизация через разрушение наличествующей семьи. Прежде всего, семьи бедной и традиционной, каковых в России большинство.

То, что мы не просто мешаем НРА и ее хозяевам, а бесим их донельзя — очевидно. Более пикантно другое — что одни и те же люди, называя себя путинистами, во-первых, защищают от нас Зюганова. Во-вторых, защищают от нас НРА (то есть эти самые 1-2-3-4-5-6).

А это уже, читатель, не просто крупная, а сверхкрупная композиция.

Причина №11, в силу которой те же силы бесятся по нашему поводу — наш синтез коммунизма с конфессиями (православием, прежде всего) и с тем, что касается национального как такового. Тут важнее всего, конечно, русское. Читайте хотя бы Бердяева, «Истоки и смысл русского коммунизма».

Как разрушается синтез, все понимают. Задействуются наитупейшие конфессиональные силы, восклицающие: «Какой еще там синтез! Окститесь!» Наитупейшие националистические силы. И наитупейшие коммунисты, которым никакой синтез тоже не нужен.

А кто стоит за спиной наитупейших или притворяющихся наитупейшими?

Те силы, которые уже облизнулись и на православие, связанное с восхвалением Власова и даже его канонизацией. И на другой ислам... И на Краснова... И на другие национализмы…

Словом, на все, что проникнуто не духом возвеличивания России, а духом «Ч». Духом СС в различных его вариантах. Поверь, читатель, я не сгущаю краски. И детская тема, уверяю, вписана в виде шестого слагаемого именно в подобный весьма далеко идущий замысел.

Я подхожу к рассмотрению последней причины. И читатель может выразить недоумение по поводу того, что я не рассматриваю связей между причинами. Но я их на самом деле уже рассмотрел. Что может связать НРА, «Фонд Василия Великого», ненавистников Ленина и всего советского — с Зюгановым? А ведь одни и те же люди воюют с нами от имени Зюганова и этого самого НРА.

Специфическая геттоизация (чуть было не сказал «гитлеризация»). Именно на этот стержень нанизывается все остальное... Шкурные интересы… Команды штабов… Комплексы… Темные бесовские вожделения… Ненависть ко всему живому в России... И уж тем более ненависть к ее идеологическому обновлению в неосоветском духе. А если за этим обновлением стоит еще и новый проект… Ты уже все понял, читатель? Ты уже посмотрел на себя в это зеркало? Посмотри еще и еще раз. Ибо без этого идентификация будет неполной. И Горгона фашизма восторжествует.

Что же касается причины №12, обсуждением которой я завершаю свое исследование, то она имеет три одинаково функциональных слагаемых. Каждое из которых содержит в себе «а если».

Наиболее тупое «а если» звучит так: «А если ОНИ — такие, как они есть, — станут, так сказать, опричниной Путина?» Об этом воют очень и очень многие. Конечно же, наиболее тупые. Но не всегда наиболее тупые являются наименее влиятельными.

В исполнении менее тупых «а если» звучит иначе: «А если ОНИ оседлают турбулентность?» ОНИ — это мы, читатель. Этого испугался Обама зимой 2011–2012 гг. Этого боятся все, кто занят перестройкой-2. Потому что для успеха перестройки-2 весь протест должен быть антипатриотичен и разрушителен. Наличие другого протеста уничтожает перестройку-2. Поэтому так ненавидит нашу идею патриотической оппозиции. Да, именно патриотической и именно оппозиции. У, как они по этому поводу воют.

А наименее тупые (я не хочу называть наиболее умными) задействуют все тот же принцип «а если» гораздо более экзотически. «А если, — спрашивают они, — этот самый Кургинян с его сложностью, его паратеатром, его университетскими заморочками, возьмет и сотворит какое-нибудь рукотворное чудо? В рамках которого тысячи идеалистических энергичных людей избавятся от всего, что в них поселила «Ч»? И вдобавок обретут совсем новое интеллектуальное, волевое и духовное качество? Мы понимаем, — говорят эти наименее тупые, — что это в принципе невозможно. Но и такие победы над Сванидзе и Млечиным были невозможны. И Поклонная гора. И Колонный зал. Так мало ли что еще он натворит вместе с этими, невесть откуда взявшимися, представителями недобитой нами России?»

Ты уже все понял, читатель?

Вглядись еще и еще раз в это зеркало — и сделай именно то, чего все они боятся. То есть невозможное. Оно же — следующий шаг от Колонного куда-то еще.

Мы встретимся с тобой для обсуждения этих новых шагов. Но это будет уже другое исследование. Это, увы, закончено. Почему увы? Потому что всегда немного грустно завершать такие исследования.

До новых встреч в рамках новых исследований, читатель!

И до встречи в СССР!