CXXIV.

Что значит перечислить двенадцать причин, в силу которых ведется очень специфическая война с «Сутью времени»? И что значит проанализировать связи между этими причинами? Это значит — изготовить некое зеркало, использовать которое можно по-разному.

CXXV.

Маркс пишет в «Капитале» о том, что человек лишен врожденной рефлексивной способности. И что поскольку человек «родится без зеркала в руках и не фихтеанским философом: «Я есмь я», то человек сначала смотрится, как в зеркало, в другого человека. Лишь относясь к человеку Павлу как к себе подобному, человек Петр начинает относиться к самому себе как к человеку. Вместе с тем и Павел как таковой, во всей его павловской телесности становится для него формой проявления рода «человек».

Итак, зеркало можно использовать для того, чтобы, посмотревшись в другого, понять, кто ты такой. И наибольшей остроты этого понимания можно добиться, когда этот «другой» является не просто «другим», а «чужим». И в качестве такового ведет против тебя войну — на первый взгляд, загадочную, но, как выясняется впоследствии, достаточно закономерную и осмысленную.

Да, не всегда рациональную и зачастую очень иррациональную. Но закономерную и осмысленную. У иррациональности есть свои законы. Она обладает своей осмысленностью. И зачастую иррациональная война против тебя может стать еще более информативным зеркалом, чем война рациональная.

Но у аналитических зеркал, одно из которых я хочу предложить читателю, есть и еще более сложное назначение. Иногда ты смотришься в такие зеркала, чтобы увидеть себя (просто себя, себя как члена какой-то организации, себя как гражданина страны, себя как представителя рода человеческого). А иногда ты смотришься в такие зеркала для того, чтобы увидеть Нечто. Притом, что ты понимаешь: просто взять и посмотреть на это Нечто нельзя. Это смертельно опасно — в силу целого ряда причин. А вот увидеть отражение этого Нечто в аналитическом зеркале — и можно, и необходимо.

CXXVI.

Такое предназначение зеркала, конечно же, адресует к мифу о Персее и горгоне Медузе. Еще десять лет назад я бы просто адресовал к этому мифу и все. А теперь, увы, гораздо продуктивнее этот миф коротко изложить.

У Акрисия, царя Аргоса, была красавица-дочь Даная. Но не было сыновей. Прорицатели предупредили Акрисия: «Если у тебя родится внук, тебе несдобровать. Внук тебя убьет».

Акрисий, дабы избежать этого, заточил свою дочь Данаю в башню, где она томилась в полном одиночестве до того дня, когда ее посетил великий Зевс. От него Даная родила сына Персея. Узнав об этом, Акрисий рассвирепел: «Надо же, у меня все-таки родился внук, который меня убьет!» Стремясь избежать предсказанной участи, Акрисий поместил дочь Данаю и внука Персея в большой деревянный ящик и приказал бросить этот ящик в море. Из моря ящик выловил рыбак, брат правителя одного из Кикладских островов Полидекта. Полидект влюбился в Данаю, но Персей защищал мать от домогательств царя. Полидекту надо было любой ценой избавиться от Персея. И вскоре у него появилась такая возможность. Однажды Персей похвастался на пиру, что может добыть для Полидекта аж голову горгоны Медузы. Полидект поймал Персея на слове и отправил его за головой горгоны Медузы.

Горгон было три. Это были крылатые чудовища со змеями вместо волос, шеями, покрытыми чешуей и чудовищными клыками. Две горгоны были бессмертны, а горгона Медуза была смертна. Однако справиться с нею было практически невозможно, потому что тот, кто ее видел, обращался в камень.

Но на помощь Персею пришел его отец Зевс. Он отправил к Персею бога Гермеса. Гермес помог Персею добраться до трех сестер, богинь старости. Их звали Граи. У них на троих был один глаз и один зуб. Гермес объяснил Персею, как украсть эти глаз и зуб. Граи взмолились, чтобы Персей вернул украденное. Взамен Персей потребовал, чтобы Граи помогли ему добыть голову горгоны Медузы.

Граи выполнили требование Персея и подарили ему четыре волшебные вещи, охраняющие от смертельного взгляда Медузы.

Первая из этих вещей — шапка бога мертвых, сшитая из воловьей кожи и делающая человека невидимым («ибо смерть накрывает живых капюшоном мрака»).

Вторая — крылатые сандалии, позволяющие не только мгновенно перемещаться в мире живых, но и проникать в мир мертвых.

Третья — мешок для отрубленных голов (без такого волшебного мешка нельзя было забрать отрубленную голову горгоны Медузы и доставить ее по назначению).

Четвертая же из этих вещей... Вот тут, читатель, начинается нечто сложное. Именно оно оправдывает столь подробное изложение мною достаточно известного мифа. Обычно в мифе фигурирует просто меч Персея, да, конечно, волшебный меч, скованный Гермесом, но при этом всего лишь меч. Но иногда говорится о том, что не Гермес сковал Персею волшебный меч, а Граи передали Персею нечто намного более волшебное, чем самый волшебный меч. Что же именно? Тот самый узкий острый серп, которым Крон, отец Зевса, кастрировал деда Зевса Урана. В этом варианте миф адресует к запредельной древности и ко всему, что с этой древностью связано. А связана с нею та предысторическая бездна, из которой появился человек. Бездна предыстории... Именно там находятся те средства, которые могут унизить человека, превратив историю в постисторию, а могут и возвысить его, превратив историю в сверхисторию.

Задача, которую мы перед собой поставили, не может быть решена, коль скоро мы не наладим отношения с этой самой бездной. Причем, налаживая отношения, мы должны твердо настаивать на том, что отношения эти с нашей стороны обязательно будут иметь моральный или даже сверхморальный характер. А бездна в ответ заявляет: «Либо никаких отношений, либо к черту мораль!» Когда же мы настаиваем на том, что отношения будут, и они будут носить моральный характер, бездна ухмыляется: «Вы только начните выстраивать со мной отношения, и я посмотрю, во что она превратится, эта ваша мораль». И она, конечно, права, читатель. Ибо мораль как таковая слишком слаба для диалога с бездной. А поскольку отказ от него чреват исчезновением в бездне, то нам надо вооружиться чем-то посильнее морали. То есть метафизикой. Она же — сверхмораль.

Ведь в каком-то смысле именно как источник сверхморали нам и нужна метафизика. Ибо мало, оказавшись на рандеву с бездной, апеллировать просто к добру. Надо апеллировать к такому источнику добра, который не растворится в бездне. А это может быть только абсолютный источник добра, взыскующий абсолютной войны с абсолютным источником зла. Самым ярким земным проявлением чего-то подобного была, конечно же, наша война с фашизмом, она же Великая Отечественная война.

CXXVII.

Итак, Граи подарили Персею четыре волшебных средства, позволяющих ему рассчитывать на успех в поединке с непобедимой горгоной Медузой. Но этих четырех средств, при всей их мощности, было недостаточно. Пятым средством стало зеркало. Его не могла подарить Персею изощренная хитрость Гермеса. Ему могла подарить это зеркало только высокая мудрость, олицетворяемая Афиной Палладой.

Афина не рискнула передать Персею такое средство в дар. Она всего лишь на время предоставила ему это зеркало, оно же ее бронзовый щит. Глядя в этот щит, как в зеркало, Персей отсекал голову горгоны Медузы.

Затем Персей отправился в обратный путь, удерживая отсеченную голову в волшебном мешке. По дороге он спас Андромеду, отданную на растерзание чудовищу, посланному Посейдоном, богом моря, возмущенным хвастливостью матери Андромеды, Кассиопеи.

Затем Персей добрался до царства Полидекта. Показал царю голову. Царь окаменел. Персей освободил свою мать Данаю. Вознаградил Афину, предоставившую ему зеркало, подарив ей голову Горгоны Медузы... Вот ведь какого ответного воздаяния потребовал такой дар, как зеркало... Афина водрузила голову Медузы на свою эгиду. Что же касается Персея, то он вместе со своей женой Андромедой и матерью Данаей отправился навестить своего престарелого деда Акрисия, желая примириться с дедом и разъяснить ему, что дед его напрасно боится.

Но дед убежал, боясь исполнения пророчества. И так случилось, что он и Персей, не зная друг друга, оказались на состязаниях, устроенных в чужом для них обоих городе Ларисса. Персей, соревнуясь с другими спортсменами, метнул медный диск. Диск отскочил от земли, попал в голову Акрисию, и он скончался. Так страх Акрисия перед предсказанием привел к тому, что предсказание сбылось. Что же касается Персея, то он, глубоко переживая случившееся, отказался от полагавшегося ему после смерти Акрисия титула владыки Аргоса, отправился в Тиринф и прославился тем, что сооружал фантастические строения в Мидии и Микенах.

Излагая этот миф, я предпринимаю очередную попытку сплести воедино аналитику, политику и метафизику. И предлагаю читателю рассматривать аналитику как зеркало, в котором можно увидеть не только себя, сообщество своих единомышленников (в данном случае — конкретно «Суть времени»), свою сопричастность Отечеству и человечеству, — но и нечто, сходное с тем, что гений человеческий назвал горгоной Медузой. Ведь что-то он назвал горгоной Медузой, этот самый человеческий гений. Что-то не буквальное, правда же? Не о чудовище со змеиным волосами и чешуйчатой шеей на самом деле повествует этот гений в сотворенном им мифе, невероятно глубоком и поэтичном.

Но о чем же он тогда повествует?

CXXVIII.

Паскаль Киньяр в своем эссе «Секс и страх» утверждает, что наградой за подвиг, совершенный Персеем, была не только голова горгоны Медузы, обладающая магической способностью обращать в камень всех, кто на нее дерзнул посмотреть. Что спрятав эту голову в мешок, Персей приобретал священное звание «повелителя страха» (это выражение взято Киньяром из «Илиады» Гомера). Я вовсе не призываю читателя увлечься Киньяром и абсолютизировать его во многом постмодернистские размышления. Я, напротив, хочу, чтобы читатель в ворохе киньяровского постмодернизма сумел разглядеть непостмодернистскую жемчужину. И извлечь ее, отбросив все остальное. Тем более что Киньяр в том, что интересует меня, апеллирует к Гомеру. А Гомер никак не постмодернист.

Конечно, госпоже Латыниной хотелось бы, чтобы он стал постмодернистом и даже создателем блокбастеров. Но, как говорила про таких, как Латынина, образованнейшая и умнейшая Мария Евгеньевна Грабарь-Пассек, учитель Аверинцева, Гаспарова и других специалистов по античности, «Гомера надо читать на коленях, и не вам». Слова, кстати, были адресованы именно журналистам. То бишь коллективной Латыниной. Грабарь-Пассек в советское время заставили прочитать лекцию на журналистском факультете МГУ. Вот она так и выразилась.

Итак, о жемчужине в киньяровском ворохе, она же представление о Персее как «повелителе страха». «Повелитель страха»...

Не до конца ясно, какой именно смысл вкладывается в это понятие и Гомером (что, конечно же, важнее всего), и Киньяром (что неизмеримо менее важно, но тоже, согласитесь, существенно). Идет ли речь только о том, что ты способен повелевать своими страхами? Или же что ты можешь повелевать страхом как таковым, не только отгоняя его от себя, но и нагоняя его на своих врагов? И почему для того, чтобы повелевать страхом, нужно совершить нечто настолько уникальное, как отсечение головы горгоны Медузы? Ведь Медуза существует в одном экземпляре, она смертна. И если Персей, совершив свой подвиг, стал «повелителем страха», то никто другой буквально этот же подвиг повторить не может! Что же тогда получается? Что все другие не повелевают страхом? То есть подчиняются ему? Стоп! Мало ли было бесстрашных людей и до, и после Персея?

Итак, речь идет не о страхе вообще, а о каком-то особом страхе, повелевать которым можно, только совершив подвиг Персея! Что же это за особый страх?

Три горгоны обитали, по преданию, на какой-то особой границе. Это была и граница между днем и ночью, и граница между землей и морем, и граница между жизнью и смертью. Но обладая всеми этими ипостасями, граница, на которой обитали горгоны, находясь одинаково далеко и от богов, и от людей, была еще чем-то большим. Она была какой-то суперграницей. Детищем Горгоны был Цербер, страж ада, пятидесятиголовый адский волк, поразительно напоминающий скандинавского волка Френира. Но если он был всего лишь детищем Горгоны, то кем же была Горгона?

Киньяр пишет о танатическом взгляде Горгоны, оговаривая, что у этого взгляда есть и другие слагаемые (эротические, гипнотические). И все же — танатическое слагаемое явно имеет тут особое значение. Киньяр пишет: «Горгониевому цепенящему взгляду отвечает внезапный ночной мрак». Ну как тут в очередной раз не вспомнить Киплинга?

«Мы бросили свои мечи
Не в битве и не днем,
А ночью в карауле,
На берегу речном.

Вода ревела, ветер выл.
Родился страх, он рос, грозил,
И мы бежали что есть сил
От ужаса в ночи!»

CXXIX.

Время от времени те или иные древние предания говорят о том, что есть особый страх, который почти никто не может победить. В одном из этих преданий легендарно смелый боевой пес напугал своего хозяина тем, что жутко испугался особой грозы. Разумеется, не грозы вообще. Хозяин знал, что пес не боится ничего на свете. И меньше всего боится смерти. Что пес легендарно храбр. Он знал это на опыте, потому что пес не раз спасал его от неминуемой гибели. Поразившись этим страхом своего — абсолютно бесстрашного, как ему казалось — любимца, хозяин начал исследовать природу этого страха.

Ему поведали, что есть особые грозы, во время которых сама Великая Тьма входит в мир вместе со своею свитой. И стремится отыскать в мире нечто, лишенное любви, для того, чтобы забрать с собою отысканное. Особые сполохи грозы должны якобы высвечивать объекты, обладающие искомым абсолютным безлюбием. А поскольку такое абсолютное безлюбие всегда находится рядом с абсолютным бесстрашием, то особо бесстрашные существа особо боятся этих гроз и того, что они с собою несут. Они боятся не погибнуть и не оказаться в аду. Они боятся попасть в эту самую свиту Великой Тьмы.

Древнее, причудливо-мистическое предание? Согласен. Но есть рассказ Антона Павловича Чехова «Скучная история». Чехов — не Гомер. Он дитя своего времени, конца XIX — начала ХХ века. И человек он как бы светский. Да и рассказ, о котором я говорю, всего лишь повествует об ученом медике, обнаружившем у себя неизлечимое заболевание. Рассказ этот — одно из лучших произведений гениального Чехова. Ткань его соткана из глубоких деталей. Каждая из этих деталей носит донельзя конкретный, абсолютно немистический и даже антимистический характер. Но в какой-то момент эта ткань повествования с треском разрывается. И в нее врывается воробьиная ночь — особая ночь, наполненная особым ужасом.

И тут Чехов обнаруживает свою связь и с Гомером, и с догомеровскими мифами (изложенный мною миф о Персее — один из самых глубоких), и с Шекспиром. Ибо именно в такую воробьиную ночь шекспировский король Лир демонстрирует, что такое статус «повелителя страха». И какой ценой платит человек за обретение подобного статуса. При этом Лир не оказывается в свите хозяйки воробьиной ночи, Великой Тьмы. Ибо он любит Корделию, а она любит его. Так значит, Лир повторил на свой манер подвиг Персея? Он вооружился — или его вооружили — каким-то зеркалом, позволяющим победить горгону Медузу?

CXXX.

Был момент, когда советский человек по праву мог стать победителем страха. Таким моментом была Великая Отечественная война. Советский человек сумел отрубить голову горгоне Медузе фашизма. Но он не положил эту голову в волшебный мешок. Да и зеркало, позволяющее увидеть Горгону и не окаменеть, не было ему предоставлено, к сожалению. Ибо таким зеркалом не мог быть классический марксизм-ленинизм. А мы понимаем, надеюсь, что зеркала Афины — это интеллектуальные системы, позволяющие увидеть абсолютное зло и не окаменеть.

Человек, вооруженный любым материалистическим учением, не может обрести зеркало, побеждающее Медузу. Кстати, я убежден, что из всех материалистических учений марксистско-ленинское учение — наиболее глубокое. Ну и что? Это не та глубина, которая позволяет создавать искомые зеркала. Не имея этого зеркала, советский человек резонно боялся посмотреть в сторону горгоны Медузы фашизма. И уж тем более он был лишен всякого желания уносить с собой в мешке ее голову. Советский человек каким-то чудесным образом, отвернувшись от Горгоны и не глядя ни в какое зеркало, махнул наобум то ли мечом, то ли серпом (а то и сразу серпом и молотом) — и подобно Иванушке-дурачку, точнехонько попал мечом в шею Горгоны. Голова Медузы отвалилась... Упала наземь... Советский человек, не оборачиваясь, пнул ее сапогом, сказал что-то нецензурное про гидру империализма, поаплодировал вождю, сказавшему, что гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается… И пошел восстанавливать разрушенную жизнь, наслаждаться и жизнью, и этим восстановлением. Советский человек не стал Персеем. То есть победителем того особого страха, о котором в связи с мифом о Персее говорили и Гомер, и Киньяр. Это не значит, что он стал трусом.

Уже в 80-е годы ХХ века отец говорил мне о том, что каждый день после 9 Мая 1945 года он воспринимает как загадочный и невероятно ценный подарок. Так он и прожил 51 послевоенный год. Но он этот 51 год именно прожил. Он женился, родил и воспитал сына, защитил кандидатскую и докторскую диссертации, его любили студенты, у него было все то, что может дать жизнь. Но меня не покидало чувство того, что шесть военных лет (отец начать воевать в 1939-м, а не в 1941-м) очень сильно обручили отца со смертью. Что он это скрывал и от других, и от себя. Скрывая, радовался жизни, ценил ее, использовал ее дары наилучшим образом, твердо шел по выбранному пути... И при этом точно знал, что все вкушаемые дары жизни... то ли чуточку неполноценны, то ли в какой-то мере отравлены.

Отрубленная голова горгоны Медузы осталась валяться рядом с ее телом... Капли крови превращались в шипящих змей... Змеи сплетались... Порождали потомство... И еще более плотно сплетались. Одни змеиные головы вгрызлись в отрубленную голову... Другие — в обрубок шеи, соединенный с телом. Змеи превратились в какие-то сосуды, связующие голову с телом. Клубок змей шипел и притягивал голову к телу до тех пор, пока она к этому самому телу не приросла. Потом голова открыла глаза. Губы зашевелились. Горгона стала извергать проклятия в адрес какого-то чудака, который сумел, не посмотрев на нее в зеркало, тем не менее, отсечь голову. И двинулась навстречу этому коллективному, ею бесконечно ненавидимому чудаку, он же советский народ.

«Ну, и что ты будешь делать теперь? — спросила она своего победителя. — Опять будешь махать, не глядя, то ли мечом, то ли серпом, то ли серпом и молотом? А может, зеркалом обзаведешься? Или сдуру посмотришь на меня без всякого зеркала?»

Чудак прекрасно понимал, что зеркала нет. Кроме того, к моменту воскрешения Горгоны он, чудак-победитель, уже не очень был охоч до разного рода зеркал. Тем более что был наложен строгий запрет на их изготовление. Смотреть в лицо Медузе чудак опять-таки не хотел. У него хватило здравого смысла на то, чтобы понять, что так смотреть на Горгону — значит окаменеть. Короче, чудак начал от Горгоны прятаться. Хорошо известно, во что прячутся от горгон такие коллективные чудаки. Они прячутся во все простое и незатейливое. В обычные житейские радости, развлечения, наращивание элементарного бытового комфорта. Горгона это понимала. И терпеливо наращивала свое присутствие с тем, чтобы коллективный чудак, больше и больше боясь ее, прятался от нее именно в то, что она же и породила. Прятки порождали соблазны и вожделения. Соблазны и вожделения контролировались Горгоной. В итоге коллективный чудак обнаружил себя в зоне «Ч», которую он же на паях с этой Горгоной соорудил.

Но и теперь боится наш чудак посмотреть на Горгону. Уже превратившись из единого советского коллективного чудака в содружество независимых коллективных чудиков, он — а точнее сказать, они — мечутся в поисках все новых средств, предотвращающих встречу с Горгоной. Средства эти элементарны. Для одних клеток тела каждого их чудиков — это «Бентли» и «Бриони». Для других клеток — это дешевая водка и «ножки Буша».

Вот-вот Горгона каждую из этих клеточек обратит в камень. Если, конечно, не свершится чудо, и отдельные живые клетки, перестав метаться, не соберутся в единое тело, не вооружатся зеркалом и всеми остальными волшебными предметами и не расправятся с Горгоной по-настоящему, став теми, кого Гомер назвал «повелителями страха».

CXXXI.

Политико-метафизическая задача нашего движения — именно в этом. Миф о коллективном Персее должен быть и осмыслен, и осуществлен. И именно потому, что нет никаких альтернатив решению столь амбициозной задачи, я не только имею право на такой метафизический экскурс, предшествующий перечислению конкретных двенадцати причин, порождающих особую ненависть к «Сути времени». Я просто обязан этот экскурс осуществить.

Потому что все эти двенадцать причин — это различного рода проекции страха актуальной Горгоны перед потенциальным Персеем. Речь идет о страхе, который испытывает и сама Горгона, и ее потомство, и ее рабы. Ведь у Горгоны есть и многочисленное потомство. И упоенно ее обслуживающие рабы, надеющиеся, что Горгона станет царицей мира.

Страх Горгоны носит абсолютно иррациональный характер. Сотворение коллективного Персея из того материала, в который «Ч» превратила клеточки советского тела, — событие крайне маловероятное. Но Горгона боится. И ее можно понять. Когда-то это самое коллективное советское тело уже принесло ей почти невосполнимый урон. А ну как это состоится еще раз?

Но особливо Горгона боится любого рода зеркал. То есть, она, конечно, боится и шлема, и сандалий, и мешка, и серпа. Но, повторяю, страшнее всего для нее, конечно же, зеркало. Потому что его наличие — конечно же, наряду со всем остальным — сделает полноценной войну с Горгоной. И неизбежно приведет к тому, что голова Горгоны будет находиться там, где ей и положено. То есть на эгиде Афины. Эгиде обновленного Разума, которым в этом случае обзаведется коллективный субъект, реализующий подвиг Персея не частично, а в полной мере.

Оговорюсь, что осуществление подвига Персея без зеркала все равно является высшим проявлением человеческого героизма. Что наши отцы и деды, победив фашизм в 1945-м, совершили подвиг, которому нет равных в истории. Но если бы в этом их подвиге не было того, что мною описано выше, Горгона не победила бы Персея в 1991 году. А ведь она его победила, не правда ли?

В 2013 году мы не должны только восхищаться тем, что когда-то наш Персей в 1945 году победил их Горгону! Нет, мы должны еще и признавать, что в 1991 году их Горгона победила нашего Персея. Сегодня восхваление Победы в отрыве от осмысления поражения является ничем иным, как еще одним вариантом бегства народа, живущего в зоне «Ч», от неустанно преследующей его горгоны Медузы.

И не начнет собираться наш коллективный Персей до тех пор, пока из нашего сурового и надлежащим образом окрашенного празднования той великой Победы, которую даровали нам отцы и деды, не будет изъято все надрывное, все невротическое, все защищающее сознание от осознания глубины теперешнего падения, от осознания масштаба поражения, последовавшего за великой Победой.

CXXXII.

Нельзя забыть о Победе. Нельзя позволить потомству Горгоны и рабам этого чудовища отнять у нас великий праздник. Но нельзя и кинуться из крайности в крайность. Нельзя так праздновать Победу в 2013 году, как будто бы на дворе 1963-й или даже 1973-й.

Мы должны научиться праздновать великую Победу, ощущая свою ответственность за великое поражение. И искупая это поражение особым трудом во славу новой победы, полноценной победы нашего Персея над их Горгоной.

Эта победа немыслима без зеркала, то есть аналитической рефлексии.

Развернуто обсудив, в чем метафизический смысл этой рефлексии (а кому нужна сейчас рефлексия в собственном соку, без этого обсуждения?), начнем изготовлять зеркало. Не абы какое, а то, которое помогло Персею победить Горгону. И отсутствие которого не позволило поколению победителей превратить в 1945 году, образно говоря, «джихад меча» в «джихад духа». То бишь великую победу над Горгоной в величайшую победу над собой.

Оговорив, какое именно зеркало мы изготовляем, надо набраться терпения. И осуществлять само это изготовление так, как вообще изготовляют вещи — пусть даже и наделенные высшим смыслом. То есть скромно, подробно, точно. И я бы даже сказал, педантично и скрупулезно.

Сначала просто двенадцать ингредиентов, из которых состоит тот материал, который можно и должно превратить в зеркало. Они же — двенадцать причин особой ненависти к «Сути времени». А потом — анализ связи между этими причинами. То есть изготовление самого зеркала.

CXXXIII.

Причина №1, которую мы уже установили и обсудили — беспокойство наших конкурентов по поводу того, что «Суть времени» может стать левой патриотической силой, более мощной, чем КПРФ. Если бы беспокоящиеся занимались не только конъюнктурой... Если бы они хоть чуть-чуть беспокоились еще и о благе России, то не было бы этих оголтелых и совершенно немотивированных истерик по поводу того, что мы добиваемся позитивного результата и в своей борьбе с белоленточниками (Поклонная гора), и в своей борьбе с ювенальщиками (Колонный зал). Белоленточники и ювенальщики должны нас поносить — это естественно. Но почему нас поносят те, кто именует себя антибелоленточниками и антиювенальщиками?

Как мы установили, особенно тут показательны истерики по поводу наших успехов в Колонном зале. Потому в идеологическом и политическом смысле эти успехи являются общими — и с КПРФ, и с любыми другими патриотическими силами. Политики работают не на свои интересы. Они защищают народные интересы. Конечно, сообразуя это с тем, как именно они эти интересы понимают. У нас общее с КПРФ и другими патриотическими силами понимание того, в чем именно состоит народный интерес, коль скоро речь идет о допущении и недопущении на российскую территорию ювенальной юстиции, коль скоро речь идет о проблемах образования и так далее.

Так почему же на нас так окрысились КПРФовцы, именующие себя патриотами, то есть радетелями за те интересы, которые мы в какой-то мере отстояли?

Почему окрысились на нас и другие, не-КПРФовские патриоты, вроде бы, как и мы, борющиеся за народные интересы сообразно тому же их пониманию — антиювенальному, антиобразовательно-либероидному и так далее?

Потому что наплевать им с высокой горы на народные интересы. Они зациклены на другом — на интересах своих политических корпораций, больших и малых. И они даже не стесняются об этом говорить. Я привел только часть этих разговоров. Мол, вы слишком быстро растущая левопатриотическая организация, вы наш конкурент и мы вас будем охаивать, пытаясь вас уничтожить. Но ведь для реальной победы общенародного лево-патриотического дела нужно не уничтожать нас, а помогать нам расти. И нужно помогать расти другим. Нужно, чтобы 5–6 крупных левопатриотических организаций сформировали единый фронт. И чего-то добились на деле, организовав протест надлежащего накала и масштаба, выступив с соответствующими законодательными инициативами и так далее.

Не имеем ли мы тут дело опять с мифом о Персее? Акрисию-КПРФ кто-то сказал, что его «внук» — «Суть времени» — определенным образом себя поведет с «дедушкой». «Дедушка» Зю испугался. Ящик соорудил, отправил «внучка» куда следует... Увидев, что «внук» возвращается, начал прятаться.

Впрочем, исследуя первую причину особой ненависти КПРФ и иже с ними к «Сути времени», я хотел бы адресовать читателя к наипростейшему методу анализа. К аналитике корпоративных политических интересов, которые вполне корректно называть шкурными. Хочу подчеркнуть, что очень часто, но не всегда, бал правит именно Его Величество политический интерес.

Что в этом случае не надо переусложнений.

Что в этом случае марксистский исторический материализм (сокращенно «истмат») и правомочен, и необходим.

Что, конечно же, истмат в целом намного глубже, чем такая аналитика политической выгоды.

Что он, истмат, способен проникать и в более усложненные сферы, нежели такое вот исчисление шкурных выгод.

Что при изготовлении полноценного аналитического зеркала нельзя пренебрегать и грубейшим. Напротив, с этого грубейшего надо начинать.

Но начав с грубейшего, надо немедленно переходить к более сложному. Иначе тебя затянет трясина «Ч».

Причина №2, несколько более сложная, чем причина №1, и уже нами выявленная, — приказы Штаба перестройки-2.

Начав даже просто обсуждать эту причину, а уж тем более ее анализировать, мы сразу же убеждаемся, что тут крайне необходимый нам и уважаемый нами истмат перестает действовать.

Простейший пример. Есть политик Х, которому его шкурные грубейшие политические интересы диктуют определенную линию поведения. Вы выявляете, какую именно линию поведения диктуют этому Х его грубейшие политические интересы... Даете прогноз, согласно которому поведение Х будет таким-то и таким-то... Потому что только такое поведение отвечает грубейшим политическим интересам Х... И блистательно проваливаетесь! Почему?

Потому что политик Х на самом деле никакой не политик Х, а чей-то агент Y. А агент, в отличие от политика, не может ориентироваться даже на свои грубейшие политические интересы. И уж тем более на свои идеалы и прочее. Он ориентируется на указание оперативников. А также Штаба, который дает указание оперативникам.

Итак, вы не поняли, что политик Х никакой не политик Х, а агент Y. Вы неправильно спрогнозировали действия этого Х, оказавшегося Y. Вы ошиблись. И кто будет оплачивать эту ошибку? Ваши соратники, которых вы повели не туда. Если у вас есть совесть, то как вы должны себя вести? Вы должны цепляться за истмат, согласно которому Х не является Y, обладает только интересами и ведет себя сообразно этим интересам? Или вы должны переходить от истмата к аналитике элитных игр и всему, что с этой аналитикой сопряжено?

Я понимаю, что вы не должны шарахаться, крича, что у вас под кроватью сидит один опер, а из нужника на вас смотрит другой опер… и так далее. Что все якобы действуют всегда только по указке оперов. Такая конспирологическая паранойя — это чушь несусветная. Но значит ли это, что вы можете полностью игнорировать наличие спецфактора в политике? В политике вообще и в нашей постсоветской политике в особенности?

До 1991 года я твердо считал, что игнорировать спецфактор можно и должно.

Но сначала одно ГКЧП — весной (!) 1991 года. И никто до сих пор ни слова о нем не говорит. Хотя о том, что он имел место, знают его ныне живущие участники. Они помнят о том, как жгли бумаги (в том числе и мои), готовясь к арестам (что заслуживает всяческого уважения). Как потом удивлялись тому, что их не только оставили на свободе, но и возвысили. Как потом попались на ту же удочку в августе.

Но и это еще не все.

Апрель 1991 года. К тебе подходят специфические люди и говорят: «Когда Крючков будет арестован, на его столе будет лежать Ваша книга «Постперестройка» со всеми вытекающими отсюда для Вас последствиями. Угомонитесь». Ты плюешь на этот бред. А потом Крючкова, с которым ты, кстати, на тот момент фактически не знаком (встреча на Политбюро, как все понимают, не в счет), арестовывают. А на его столе лежит книга «Постперестройка».

Проходят годы. Крючков, который выходит из тюрьмы с «волчьим билетом», становится сначала твоим советником, потом твоим другом. И клятвенно заверяет, что он не клал никакую «Постперестройку» на свой стол. А ты понимаешь, что даже если бы он положил эту книгу, но она не была бы нужна, ее бы выкинули в урну, а не показывали с утра до вечера по телевизору.

А потом... Потом ты оказываешься советником в горячих точках... В Таджикистане, Приднестровье... И оказывается, что от того, правильно ли ты спрогнозируешь ход событий, реально зависят судьбы людей. Если ты повторишь ошибку и опять начнешь прогнозировать на основе аналитики интересов (истмат), то ты погубишь людей. Ты начинаешь применять спецаналитику (она же аналитика элит, политическая герменевтика и т. д.) и спасаешь людей. Но ты все еще считаешь, что спецаналитика и ее различные производные применимы только на периферии политического процесса.

А потом — 1993 год. И ты убеждаешься (слава богу, не задним числом, а по ходу развития процесса!), что аналитика интересов не работает и в эпицентре политического процесса. Что и тут надо применять именно спецаналитику. Опять-таки, со всеми ее более сложными производными. Ты все это применяешь, воздействуешь на процесс, добиваешься каких-то результатов. И тогда Зазеркалье насылает на тебя возбужденных пацанов с автоматами.

1994 год... Наступает совсем новая эпоха. Эпоха, в которую Его Величество интерес (а значит, и истмат, и классическая политика) превращается в карлика. А в гиганта превращается монстр Спецполитики и чуть ли не Специстории.

И ты понимаешь, что правит бал некое спецэлитное Зазеркалье. И если ты не сумеешь разгадать скверную природу этого монстра и не вступишь в сражение с ним — страна погибнет. Ибо она распластана, обездвижена и полностью отдана во власть этого самого Зазеркалья.

Мой отец заведовал кафедрой новой и новейшей истории в пединституте. У него были весьма сведущие заочники, аспиранты. В том числе и такие, как С. Цвигун (но и не только). У него были весьма сведущие друзья. В том числе и такие, как Н. Яковлев (но и не только). О, как бы я мог тогда поднабраться, если бы меня интересовало это самое вонючее Зазеркалье!

А как бы я мог поднабраться от моих родственников по материнской линии, весьма осведомленных в том, что касалось совсем нетривиальных уровней этого же Зазеркалья!

Но я это все в советскую эпоху презирал, ненавидел. Я испытывал по отношению ко всему этому предельное моральное и даже экзистенциальное отвращение.

И вот на тебе... либо-либо... В стране нет никакой политики! Либо ты воздействуешь на монстра, поняв его природу. Либо страна разваливается. Такое воздействие на монстра — это не история, это игра. Ты понимаешь, что если все будет сводиться к играм, то страна все равно погибнет. Но что участие в игре, и даже в создании правил игры, может отсрочить эту гибель. Зачем? Ну, не знаю... В надежде на подрастание нового поколения... На какие-то чудеса… Просто исходя из категорического морального императива…

Короче, ты пересиливаешь себя и начинаешь подробно записывать то, что тебе сообщают люди, которых Зазеркалье интересует гораздо больше, чем политика. Ты аккуратно записываешь все, что они говорят. Ты проверяешь их компетенцию и искренность. Ты сопоставляешь их сведения с тем, что происходит на твоих глазах. Ты начинаешь на что-то воздействовать и выигрываешь.

И что? Выявив элитное Зазеркалье, спрогнозировав его поведение, поломав его игру (что такое отставка Лебедя с поста секретаря Совета безопасности в октябре 1996 года?), получая все новую и новую информацию по поводу Зазеркалья, ты должен сделать вид, что его нет? И что миром правит только Его Величество политический интерес?

Нет уж, господа, повествующие об этом самом интересе в книгах и статьях и шепчущиеся о спецполитике в кулуарах! Занимайтесь этим двурушничеством в силу того, что у вас не ни независимости, ни стратегических целей.

Мы же будем обсуждать реальное элитное Зазеркалье. Оно же — Штаб перестройки-2. Мы будем обсуждать не только его приказы. Мы будем обсуждать его генезис. Его проектную и даже субъектную суть. И мы, поняв, что для обсуждения (а уж тем более исследования) всего этого недостаточно методологии, предлагаемой истматом, аналитикой групповых интересов и так далее, — дополним это все другой методологией. Мы не будем отбрасывать истмат и даже более грубые вещи. Мы будем их дополнять аналитикой элит, теорией элитогенеза (не путать с этногенезом!). А также теорией спецэлитогенеза. И даже спецэлитогенезов. А также…

Короче, очень важно понять, что Зазеркалье — это неклассический субъект. Что он и впрямь немарксистский. Что он порожден новой эпохой. И теми новыми возможностями, которые подарила эта эпоха элитам, стремящимся воевать с обществом и историей.

Означает ли это отказ от Маркса, Ленина, Сталина, истмата и так далее? Никоим образом. Это означает сопряжение всего лучшего из того, что наработали эти теоретики и политики — с тем, что нам явлено в виде лика новой эпохи. И даже не эпохи — а новой фундаментальной не до конца исторической ситуации.

Если бы Маркс, Ленин и Сталин жили в наше время, они поступили бы так же. Начетчик сохранит верность форме истмата. Академический ученый — содержанию истмата. А тот, кто движется вперед, будет верен духу истмата. И сообразуясь с ним, будет сопрягать и форму, и содержание с вызовами нового времени.

Причина №3, в силу которой «Суть времени» удостоилась особой, разноплановой ненависти, — заинтересованность в ситуации гетто как в источнике умеренного благополучия тех, кого мы называем опекунами гетто. Мы уже обсудили эту причину. Теперь я к ней (как и к причинам №1 и №2) возвращаюсь потому, что настало время сооружать искомое зеркало.

Ввиду того, что теперь речь пойдет и о другой заинтересованности в ситуации гетто, я эту заинтересованность буду называть «гетто-интерес минимум». И обсужу ее — равно как и другие девять причин особо разноплановой ненависти к «Сути времени» — в своей последней, 14-й, статье.