Иваны — это мы с вами. Нас так называли нацисты. Нас так называют американцы. Давайте сами тоже так себя назовем. Обыкновенный Иван — это Иван «непросвещенный». Он же — анчоус, муха, совок. Если Латынина и Сванидзе — просвещенные, то мы с вами — обыкновенные. Определив это, вспомним метафизические строки Некрасова:
Ты проснешься ль, исполненный сил,
Иль, судеб повинуясь закону,
Все, что мог, ты уже совершил, —
Создал песню, подобную стону,
И духовно навеки почил?..
И поговорим о судьбе «обыкновенного» в XX и XXI столетии.
Вот уже три века лучшие умы человечества доказывают, что субъектом реальной политики «денно и нощно» является только этот самый «обыкновенный» человек (Иван, Фриц, Джек и т.п.). Мол, на то и демократия.
Может быть, эти «лучшие умы» заблуждаются, а может, лгут... Кстати, далеко не все «лучшие умы» утверждали подобную ахинею.
Жозеф де Местр утверждал иное: мол, как только засучит рукава этот обыкновенный человек — все немедленно пойдет под откос.
А Карл Маркс? Что значит «кто был ничем, тот станет всем»? Это значит, что для Маркса — в рамках его Нового времени — «обыкновенный человек» — это «ничто». Но грядет Новейшее время. И вот тогда...
Что же касается Гегеля, то для него и «обыкновенные», и «избранные» — лишь глина в руках исторического духа.
Но это не отменяет того, что многие соискатели на звание «лучших умов» талдычили и продолжают талдычить про то, что уже в Новое (то есть буржуазное) время «обыкновенный человек» стал постоянно действующим субъектом и политики, и истории.
Был еще один философ, правда, доморощенный, но очень продвинутый. Звали его Калина Иваныч (я имею в виду завхоза из произведения Макаренко «Педагогическая поэма»). Тот говорил: «Теорехтически это лошадь, а прахтически она падает». «Теорехтически» «обыкновенный человек», возможно, и должен в течение всего Нового времени постоянно исполнять предписанную ему роль исторического и политического субъекта, а вот «прахтически»...
Легче всего сказать, что «прахтически» он выполняет эту роль только в ходе малых и больших революций. Но это не вполне так.
Обыкновенного немца очень сильно достали в период с 1918 по 1933 год, и он исполнил предписанную ему роль, соорудив «обыкновенный фашизм». Можно, конечно, сказать, что не он его соорудил. Что над этим трудились и закрытые структуры самого разного типа («Балтикум», «Общество Туле» и так далее), и представители господствующего класса. Так-то оно так. Но труд их породил фашизм лишь потому, что обычного человека достали, и он, знаете ли, засучил рукава.
А вот когда он их засучил, то ему сказали: «Дорогой Фриц! Мы восхищаемся твоими мускулистыми руками и предлагаем тебе задуматься над тем, куда нанести удар. Мы понимаем, что ты его нанесешь, дорогой Фриц! Но ты же обыкновенный Фриц, то есть Фриц, не привыкший наносить такие удары. Ты нуждаешься в определенном руководстве. Точнее, даже не в руководстве, а в собеседовании на тему о том, куда и как бить. Давай, мы организуем, милый Фриц, это ненавязчивое собеседование. Все равно ведь решать тебе. Ты же как-никак суверен, то есть политический субъект, а в каком-то смысле даже субъект исторический».
Обыкновенный Фриц согласился стать собеседником великих мастеров нанесения правильных исторических ударов. Эти собеседники убедили Фрица в том, что удары наносить надо так-то и так-то. Фриц попробовал. Увидел, что получается. Восхитился. Поверил учителям. Учителя объяснили, что удары надо наносить не только так-то и так-то, но и туда-то и туда-то. «А вот туда-то и туда-то, — сказали они, — удары наносить не надо».
Фриц опять же поверил. И, в итоге, нанес себе исторический, да и политический удар точно в челюсть. И не просто рухнул, но и обнаружил себя на историческом асфальте с переломанными позвонками. И теперь все, кто посещает Германию, лицезреют этого самого Фрица именно в таком — аккуратном, тусклом, стерилизованно-антиисторическом — облике.
Кто-то, наверное, скажет, что доктор по фамилии Маршалл вместе с доктором по фамилии Аденауэр худо-бедно срастили Фрицу сломанные позвонки. И он, Фриц этот, стал вновь производить очень качественные вещи. И только потому «Фрицы избранные» (по-нашенски, элитарные), используя «Фрица обыкновенного», оседлали Европу.
Но всем понятно, что живого Фрица уже нет. И, скорее всего, не будет. Что доктора Маршалл и Аденауэр не только срастили сломанные позвонки, но и под шумок этого сращивания произвели глубокую лоботомию.
Читатель наверняка понял, что весь этот разговор о Фрице по большому счету уже является разговором о нас.
Что наши спецы по нанесению ударов уговорили Ивана (а также Гиви, Али, Сурена и так далее), засучивших рукава не без их же подначки эдак в 1987 году, нанести себе удар точно в челюсть.
Что удар этот называется «перестройка».
Что после нанесения удара все оказались на асфальте истории с переломанными позвонками.
И что тренеры, объяснявшие обыкновенному советскому человеку, как надо бить, потом выражали радость по поводу того, что ударил он в точности как надо. И не испортил, подобно Фрицу, романские или англосаксонские физиономии, а тихонько улегся и почти что перестал дергаться.
И насчет лоботомии — это тоже про нас. С той разницей, что доктора Маршалл и Аденауэр позвонки срастили, осуществив под шумок лоботомию. А доктора Гайдар, Бурбулис, Ракитов, Сванидзе etc. совершенно не собирались позвонки сращивать, они дружно занялись только лоботомией — и провалились.
Те, кто смотрел передачи «Суд времени» и «Исторический процесс», видели, как именно они провалились.
Только не надо победных реляций! Недобитый Иван — это вовсе не здоровый Иван. Нам, «Иванам обыкновенным», давно пора понять, что нас именно НЕДО-били. И обязательно ДО-бьют, если мы, во-первых, не осознаем ситуацию в полной мере. И, во-вторых, не обеспечим перелома этой самой — очень и очень пакостной — ситуации.
И тут мало цитировать великие слова Тютчева «в Россию можно только верить», заходиться на тему о русском чуде и так далее. Тут надо вести себя так, как ведут себя люди, которым очень надо вылечиться от очень тяжелого заболевания. Тяжелого — или неизлечимого?
Франкфуртские, тавистокские, монпелеринские и прочие тараканы съели мозг Фрица настолько, что шанс на излечение (то бишь обретение этим Фрицем исторической и политической субъектности) равен... ну, скажем так, одной десятимиллионной процента... Или одной восьмимиллионной... Но уж никак не больше.
С Иваном, к счастью, все по-другому. Вполне объективные материалы, которыми располагает возглавляемый мною «Экспериментальный творческий центр», говорят о том, что перестроечные тараканы (тоже сооруженные по рецептам Франкфуртской школы, Тавистокского института, общества Монпелерин и других почтенных предбанников элитных западных спецструктур) — мозг Ивана съесть запланированным образом не сумели.
Сообщив об этом, считаю необходимым НАСТОЙЧИВО ПОДЧЕРКНУТЬ, что вышеуказанные тараканы, не сумев дожрать мозг Ивана (а запланировано было именно это), «понадкусывали» этот мозг, что называется, от души. Подлость, пакостность этой тараканьей «души» Сванидзе и Млечин очень ярко продемонстрировали в передачах «Суд времени» и «Исторический процесс». Горжусь, что по мере сил содействовал успеху их сокрушительной демонстрации. Равно как и демонстрации того, что мозг Ивана, вопреки всем тараканьим усилиям, не был съеден.
Но оглядитесь вокруг — и не шарахайтесь из крайности в крайность. Отсутствие запланированного гадами результата и выздоровление больного — вещи очень и очень разные. Наш Иван в отличие от Фрица — излечим. Но болезнь ужасно тяжела. И излечение потребует неимоверных усилий.
Газету эту читают отнюдь не только ревнители восстановления исторической и политической субъектности нашего народа. Ее читают и отечественные изготовители тараканов, стремящиеся добить народ, и их западные кураторы.
Рассказывать врагу о том, как надо лечить больного, которого враг хочет доконать, ничуть не более разумно, чем раскрывать Гитлеру план окружения немецко-фашистских войск под Сталинградом.
Вот почему в этой статье я оговорю только самые общие принципы такого лечения. Ведь нельзя же осуществлять восстановление исторической и политической субъектности, сидя в глубоком бункере, не подавая наружу никаких сигналов вообще.
То общее, чем я собираюсь поделиться с читателем, состоит в следующем. Тараканы, натравленные на мозг Ивана, не сумели пожрать такое свойство этого мозга, как рефлексивность.
Обсуждать в деталях специфику русской рефлексивности (а также ее отличия от немецкой, французской, английской, китайской и так далее) в газетной статье незачем. Можно лишь указать, что это очень специфическая и очень ядреная рефлексивность. И заверить читателя в абсолютной объективности нашего суждения о ее неокончательной съеденности. Съедено, увы, очень многое. Но, к счастью, не она. А когда несъеденная рефлексивность начинает работать, возникает постепенное восстановление эмоциональной сферы. Точнее — «эмоционального мозга». Который, поверьте, вполне реален. Который опять-таки оказался не до конца съеденным тараканами. В силу его опять-таки крайне специфических свойств.
Итак, сначала рефлексивность: «Человек смотрится в другого, как в зеркало».
Затем соединение информации, полученной от зеркала, со своим «эмоциональным мозгом»: «Смотрюсь в это самое «зеркало другого», узнаю себя и ненавижу себя до колик». Это называется «метафизическое отвращение». Оно может сломать человека. Но может и вывести его на новые рубежи.
За счет чего? За счет так называемой метафизической очистительной рвоты. То есть очистительной реакции отвращения. Если есть отвращение, и нет слома, то обязательно должна наступить метафизическая реакция. В силу определенных свойств Ивана, которые я обсуждать не собираюсь, эта реакция носит очень острый и сильный характер. То есть является именно рвотой, а не тошнотой. Тошнота — это у Жана Поля Сартра (читайте его одноименный роман). А у русского — именно рвота. В ходе которой он неизбежно «изблюет всех тараканов из метафизических уст своих».
Что ж, смотрим в «зеркало другого» — глядя в которое, можно увидеть себя.
Прихожу я на юбилей окончания своего — Московского геологоразведочного — института. Вижу очень милых «других». В существенной части хорошо сохранившихся. Но этим «другим» в силу частичной успешности спецоперации «тараканы» говорить не о чем. И никакой общности они собой не представляют. То есть они могут умилённо обсуждать крошечные эпизоды из своего прошлого, но они даже петь не могут ранее любимые песни. А про что им петь? «Люди идут по свету / Им вроде не много надо»...
Во-первых, и дураки, что им не много надо.
Во-вторых, было сказано «ВРОДЕ немного надо». Именно, что «вроде».
«Сережа, — говорит мне сокурсница, — я ушла в игорный бизнес. Ты представляешь? А что поделать». В самом деле, а что поделать (в интернете после таких фраз рисуются смайлики)?
И что должны обсуждать люди, собравшиеся отметить свой юбилей? Какое общее прошлое? Геологическое? А его уже нет. Как и самой геологии. Игорное? Но институт-то выпускал не специалистов по игорному бизнесу. Короче — у прошлого нет никакого смысла. Оно рассыпается на глупенькие молекулы, приправленные монструозностью («Я ушла в игорный бизнес», — говорит одна, другая говорит: «Я представляю интересы господина Ли. Он просил достать вашу визитную карточку». Третий просто молчит).
Нет библиотеки как хранилища бесценного прошлого. Вместо нее банкетный зал. «Что наша жизнь? — Банкет». Раз нет прошлого, как длящейся предметной реальности, то нет и будущего и — полноценного настоящего.
Нет также полноценного языка как средства коммуникации.
Нет ни смыслов, ни способности к их извлечению. А в каком-то смысле и желания их извлекать. Нет... Нет... Нет...
Вы еще не блеванули? Метафизически, разумеется. «И виждь, и блюй», — вариация на тему «Пророка» Пушкина. Не огорчайтесь. Окружающее вас (как немцы под Москвой — «окружающее») предоставит массу возможностей увидеть, отреагировать, блевануть и очиститься. Главное — воспользоваться предоставленными возможностями. Ибо только в этом случае можно победить в ведущейся против нас метафизической войне.