Любое исследование сложной проблемы — это своеобразное странствие. Для того чтобы так относиться к исследованию сложных и сверхсложных проблем, совершенно не обязательно быть приверженцем той или иной мистики (суфийской, даосской, исихастской или иной). Так относиться к подобным исследованиям могут и светские люди. Есть даже научные дисциплины, в которых пытаются построить модели творческого поиска, формализовать этот самый поиск.

Например, эвристика (от греческого heurisko, что значит «отыскиваю», «открываю») — это даже не дисциплина, а целая отрасль знаний, в которой изучается творческое неосознанное мышление человека. В этой отрасли знаний пытаются задействовать самые разные аналитические метафоры, в том числе и метафору странствия. Ну и что же? Каждый, кто занимается эвристикой, то есть пытается в большей или меньшей степени формализовать вообще-то принципиально неформализуемый творческий человеческий поиск, — это мистик? Полно! А каждый, кто ведет этот творческий поиск, определенным образом относясь к нему? Ведь не все же, кто способен этот поиск вести, полностью лишены способности осмысливать свою деятельность. Кто-то этой способности лишен, а кто-то — нет. И что же? Каждый, кто начнет осмысливать свой принципиально неформализуемый творческий поиск, используя те или иные метафоры, является мистиком? Между тем, осмысливать принципиально неформализуемое можно только с помощью метафор. В способности к такому осмыслению состоит практически единственное отличие человека от сколь угодно умных машин. А также отличие полноценного человеческого языка от языков, используемых для программирования.

Итак, давайте не будем шарахаться от всего, что связано с использованием метафор, с помощью которых осмысливается принципиально неформализуемый творческий поиск. Не будем поспешно и неоправданно восклицать: «Чур меня! Это мистика!»

Кстати, а что плохого в мистике, если она полноценная, а не сконструированная каким-нибудь «Нью Эйдж» для того, чтобы утопить в суррогатах людей, искренне ищущих ответов на проклятые вопросы своего времени, на ключевые проблемы человеческого бытия? Лично я ничего плохого в полноценной мистике не вижу. И готов самым уважительным образом обсуждать ее результаты, сопрягая их с современными научными данными. Но, уважая настоящую мистику, я ее не использую. Это не мой удел. И поэтому любое подозрение по поводу того, что за моими метафорами стоит та или иная мистика, являются беспочвенными.

Мой удел — творческий научный поиск, не использующий никаких готовых систем, в том числе и мистических. Я могу построить взаимодействие с этими системами и порою этим занимаюсь, но я в этих системах не растворяюсь. Хорошо это или плохо — отдельный вопрос. Но это так. И каждый, кто стремится к адекватному прочтению моих порой вполне запутанных текстов, должен исходить из этого.

Сделав данную необходимую развернутую оговорку, я продолжаю исследование, беря на этом этапе на вооружение метафору странствия, уже неоднократно использовавшуюся мною с одними целями (не верящим предлагаю прочитать книгу «Странствие») и очень часто используемую в разного рода мистических системах с другими целями.

Итак, странствие и странник...

Время от времени странник, идущий по тому или иному пути, делает короткие или длинные привалы. И не всегда их целью является элементарный отдых утомленного длинным странствием человека. Иногда привалы делают для того, чтобы подумать о смысле пути, уточнить дальнейший маршрут. А иногда для того, чтобы встретиться с кем-то или с чем-то, уже идущим по твоим следам и ждущим только твоего привала для того, чтобы открыться тебе по-настоящему.

Опять же, мистикам (тем же суфиям, например) на таких привалах открываются по-настоящему некие сущности, высшей из которых является Хидр (он же Хидир, Хизр). Согласно суфийскому вероучению, именно эта сущность была учителем Моисея, которого мусульмане именуют пророк Муса.

Одной из самых мистических сур Корана является сура «Аль-Кахв» («Пещера»). В этой суре очень поэтично и глубоко описывается встреча пророка Мусы с Хидром. Я здесь не имею возможности подробно познакомить с этим читателя. Могу сказать только, что если суфиям является в качестве высшего дара за подвиг странствия Хидр, то христианам — пророк Илия (которого мусульмане часто отождествляют с Хизром)... Да мало ли кто может явиться в подобном странствии. Герою пушкинского «Пророка», как мы знаем, явился шестикрылый серафим. Причем не абы как явился, а именно на перепутье. Помните?

Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился,
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился...

Порой люди, с восхищением читающие эти строки, забывают, что серафим явился именно на перепутье. Или не утруждаются до конца осмыслить, что такое это самое перепутье.

Но в данном исследовании я и о подобных вещах имею право говорить лишь с предельной сжатостью. Говоря о них именно подобным образом, я предлагаю читателю, странствующему вместе со мной, сделать короткий привал и поразмыслить о том, чего мы, собственно, добились на настоящий момент в своем творческом исследовании коммунистической проблематики.

Мы связали — достаточно прочно и основательно — классический марксизм с весьма глубоким и древним образом Прометея.

Причем сначала мы использовали для подобного связывания книгу Г. Серебряковой «Прометей». Но поскольку, в конце концов, Серебрякова — в своем праве произвольным образом связывать героев древности с восхищающим ее Марксом, то такое сопряжение можно было бы считать произвольным. Мы убедились в том, что оно не могло быть произвольным в силу определенных свойств авторской личности. Мы потратили на это достаточно много времени. Но сколько бы мы в этом ни убеждались, уточняя глубокие сюжеты, связанные с Галиной Серебряковой, всё равно нас не может и не должно покидать сомнение в том, что сопряжение Маркса и Прометея, осуществленное Серебряковой, не имеет фундаментального значения.

Но затем мы перешли к Лафаргу, который, как мы убедились, весьма серьезно занимался темой Прометея. Для Лафарга, которым, кстати, серьезно занималась Серебрякова, считавшая его одной из ключевых фигур в окружении Маркса, коммунизм и прометеевская тематика сущностно связаны между собой. А поскольку никто не может выводить Лафарга за рамки классического марксизма, поскольку Лафарг имеет право называться одним из основоположников марксизма ничуть не в меньшей степени, чем Энгельс... Поскольку Ленин был крайне заинтересован Лафаргом... Словом, начав разбираться с Лафаргом, мы убедились в том, что тема Прометея и коммунистические высшие смыслы очень прочно связаны между собой.

Кто-то осмелится сказать, что Лафарг — мистик? Это слишком очевидным образом не соответствует действительности.

Кто-то осмелится сказать, что Лафарг не занимался прометеевско-коммунистической тематикой глубоко и основательно? Мы показали, что он занимался этой тематикой именно таким образом.

Кто-то осмелится сказать, что Лафарг — ревизионист, осквернитель чистоты марксизма? Чушь собачья! Лафарг — стопроцентный марксист, ревнитель чистоты классического марксизма.

Так значит, у классического марксизма есть историческая глубина, позволяющая считать его неким идейным древом, корни которого уходят в том числе и в прометеевскую тематику.

Но одно дело — если корни того идейного древа, которым является марксизм, уходят только в прометеевскую тематику. И совсем другое дело — если эта прометеевская тематика является частью чего-то большего, чего-то длящегося на протяжении больших интервалов времени. Есть ли нечто, объемлющее эту прометеевскую тематику? И при этом насыщенное мощной метафизической, культурной и иной энергией?

Такое «нечто» существует. Встреча с ним — вот в чем содержание сделанного нами короткого привала. После этой встречи можно продолжить обсуждение Лафарга, которое, коль скоро встреча будет содержательной, приобретет при этом еще более насыщенный и углубленный характер.

(Продолжение следует.)