Полемика, развернувшаяся вокруг беспрецедентного законопроекта (а сейчас уже закона) о так называемой реформе РАН в прессе, на радио, телевидении, в интернете, обнаружила одно удивительное обстоятельство. А именно: наше, недавно одно из наиболее образованных в мире, общество переполнено (включая не только журналистов, но иногда и научных работников) совершенно наивными и искаженными представлениями и мифами о том, чем является наука вообще и академическая наука в частности, как она исторически складывалась в нашей стране и за рубежом, какие выполняет функции и как работает целостный и эффективный «научный организм».
Именно это отсутствие в обществе реальных представлений о науке и ее роли, видимо, и стало тем обстоятельством, которое позволило нашим властным горе-реформаторам навязать обществу ошибочное и глубоко вредное законодательное решение.
Поэтому серьезно и внимательно обсудить вопрос о науке и ее Академиях — насущно необходимо. Необходимо хотя бы потому, что свежепринятый закон о РАН необходимо менять.
Однако менять надо не только этот закон, но и множество других законов, определяющих политику в российской науке в целом, а также в других сопряженных с наукой сферах нашей действительности. Менять, в конечном итоге, надо очень многие элементы этой нашей действительности, которые привели к такому состоянию страны и к возможности принятия такого закона.
Итак, о науке вообще, об академической науке и о их роли в общественном прогрессе.
Историческая хронология выделяет в истории человечества такой период, который называется Новое время или Модерн. Начало Нового времени обычно датируется XVI веком.
Не вдаваясь в исторические и философские споры о названиях и датах, подчеркнем, что один из главных признаков, по которому производят такое историческое разделение, — тот, что наука на этом этапе становится решающим фактором экономического, социального, политического развития. Поскольку именно научные открытия определяют появление тех разнообразных новых технологий, которые в Новое время кардинальным образом наращивают могущество человечества и его способность к понимающему преобразованию природы и общества.
В этот период массово возникают устойчивые сообщества ученых, которые целенаправленно занимаются исследованиями, и собирающиеся вокруг крупного исследователя научные школы. В этот период появляется и приобретает особую социальную роль большинство ныне существующих академий и университетов.
В этот период возникает достаточно массовое понимание того, что ученый — это не просто много знающий и уважаемый человек, а в определенном смысле еще и вершитель судеб общества и в настоящем, и в будущем. Неслучайно уже в начале Нового времени британские монархи начали присваивать крупнейшим ученым (например Ньютону) высшие дворянские титулы.
Но такое представление об ученом и науке возникло не «из воздуха». Оно опиралось на то, что наука не только всё более широко и ясно отвечала на возникающие у общества вопросы об устройстве мироздания (фундаментальные теоретические и экспериментальные исследования и открытия). Наука одновременно давала конкретные рекомендации по применению полученного знания в человеческой практике преобразования мира и развития производительной мощи общества (прикладные исследования, изобретения, инженерные разработки, эффективные технологии, приборы, машины).
Подчеркнем, что обе названные роли науки: теоретический ответ на фундаментальные вопросы бытия и практические технологические выводы из полученного ответа — принципиально неразрывны.
В этом смысле очень показателен афоризм, автором которого считают крупного немецкого физика Роберта Кирхгофа, знакомого большинству из нас по школьному курсу физики (закон Кирхгофа для электрических цепей). Кирхгоф заявил: «Нет ничего практичнее хорошей теории». А другие ученые — и теоретики, и прикладники — впоследствии постоянно подчеркивали, что единственный источник, из которого могут постоянно подпитываться и расти прикладная наука и технологии — это фундаментальные исследования, которые обеспечивают теоретическое понимание природы процессов и явлений.
Гигантский рывок в развитии человечества, произошедший в XVI–XIX веках Нового времени, решающим образом связан с развитием науки и научно обоснованных и разработанных технологий.
Новейшее время, которое историки обычно отсчитывают с 20-х годов ХХ века, придало науке еще более высокий статус. Именно с этого времени, анализируя экономическую, социальную, культурную динамику человечества, философы-обществоведы всё чаще и увереннее заявляют, что наука становится (или уже стала) самостоятельной, причем решающей производительной силой современности. А сообщество ученых в высокоразвитых странах оказывается одним из важнейших факторов влияния на государственную политику во всех отраслях: от обороны до экономики и от образования до культуры.
При этом наука по мере постановки сложнейших вопросов мироздания оказывается всё более массовым человеческим занятием.
В Новое время большинство крупнейших научных прорывов делали гениальные широко образованные ученые-одиночки (от Ньютона, Лейбница, Эйлера, Ломоносова, Линнея и т. д. — до Максвелла, Резерфорда, Дарвина, Менделя и пр.). Однако в Новейшее время ситуация неуклонно менялась. Для следующего научного прорыва требовалось не только освоить и осмыслить гигантский массив накопленного человечеством знания в определенной области науки, но и объединить усилия больших групп ученых на разных направлениях исследований и с использованием разных (теоретических и экспериментальных) методов. И потому на сегодняшний день крупное открытие, совершенное ученым-одиночкой, — явление уникальное.
Неслучайно такие уникальные явления очень бурно обсуждаются и в научном мире, и в широких кругах общества. Например так, как обсуждается достижение гениального питерского математика Григория Перельмана, сумевшего решить одну семи из так называемых великих математических проблем — «трехмерную проблему Пуанкаре», над которой более века безуспешно трудилась вся мировая наука.
Однако повторю: достижение Перельмана — это очень редкое исключение из общего правила. А правило современности заключается в том, что над крупными научными проблемами одновременно трудится множество разных научных коллективов в разных странах мира, объединяющих теоретиков и экспериментаторов, «поисковиков» и «прикладников», причем с использованием различных подходов, методов, инструментария.
Так, чтобы сделать ядерную бомбу или энергетический ядерный реактор, или космический корабль, понадобились многие годы работы тысяч ученых разных специальностей: математиков, физиков, геологов, химиков, материаловедов и т. д. Плюс также усилия десятков тысяч инженеров и целой армии квалифицированных рабочих. А сейчас, чтобы попытаться решить проблему бозона Хиггса — «фундаментальной частицы мироздания», — понадобились многие сотни ученых, теоретиков и экспериментаторов из многих стран мира, тысячи инженеров-проектировщиков и технологов, а также гигантское сооружение под названием адронный суперколлайдер.
Но ведь всё это — многомиллиардные финансовые затраты, которые, даже если они распределяются по разным странам, совсем не безболезненны для их экономик. И если затраты на бомбы или ракеты и власти, и большинству общества понятны — это обеспечение гарантий выживания и безопасности страны и ее народов, то уже к проектам типа полетов на Марс или адронного суперколлайдера и у власти, и у общества возникают серьезные вопросы.
Первый из этих вопросов формулируется так: а зачем это нужно, и что это даст (стране, народу, экономике и т. д.)? И ученым нередко приходится отвечать, что сегодня или завтра, возможно, ничего не даст или даст достаточно скромный побочный результат в виде какой-то новой технологии узкого применения. Но может дать и очень, очень много: крупнейшие прорывы в понимании мироустройства, предоставляющие принципиально новые возможности создания следующих поколений технологий, выводящих человечество на новую ступень развития.
Второй вопрос, непосредственно связанный с первым: а зачем обществу содержать за немалые деньги огромное количество теоретиков, которые занимаются вроде бы уже совершенно отвлеченными математическими, физическими и прочими проблемами? Ученые объясняют, что все эти кажущиеся отвлеченными теоретические результаты в итоге позже могут оказаться не просто востребованы, но и предоставить научные инструменты для создания новых направлений науки и технологий.
Например, математические достижения XIX века вроде гиперболической геометрии или матричного исчисления в момент их появления казались отвлеченной игрой теоретического ума. Однако уже в начале ХХ века гиперболическая геометрия стала одной их основ теоретического аппарата Общей теории относительности (ОТО) Эйнштейна, а матричное исчисление — одной из основ теоретического аппарата квантовой механики Гейзенберга.
Эти физические теории также вначале казались «отвлеченной игрой ума», не имеющей отношения к нашей земной действительности. Однако эти теории, кроме их сугубо познавательной ценности, уже через полвека получили вполне весомые технологические приложения.
Так, сегодняшняя астрофизика и астрономия уже не могут обойтись без учета в данных своих экспериментальных наблюдений особых гравитационных эффектов, описанных ОТО.
А квантовая механика вкупе с разработанной в XIX веке теорией строения кристаллических структур (также когда-то считавшейся «чистой игрой ума») стали, во-первых, основой современной микроэлектроники — от компьютеров и новых классов высокоточных измерительных приборов до сотовых телефонов, спутниковых навигаторов и множества других «гаджетов», которыми сегодня хвастаются друг перед другом не только дети, но и взрослые. И, во-вторых, та же квантовая механика стала одной из базовых научных дисциплин для получающих всё более интенсивное развитие нанотехнологий.
В связи с этим отметим, что главные научные и технологические результаты современности достигаются, как правило, на стыках как бы разных наук: математики, физики, химии, теории материалов и т. д. То есть для современного научного прорыва чаще всего требуется сконцентрировать на одном направлении исследований не только теоретиков, экспериментаторов, поисковиков и прикладников определенной специализации, но и ученых разных специализаций.
Таким образом, сегодняшняя наука, во-первых, делается в основном не одиночками, а достаточно крупными коллективами. Которые как коллектив должны быть знакомы со всеми новейшими достижениями своих коллег из других аналогичных коллективов как в собственной стране, так и за рубежом. А это в нынешних условиях гигантских научных информационных потоков уже само по себе непростая задача.
Во-вторых, современному научному коллективу требуется еще и понимание того, что происходит на смежных научных направлениях и в сопряженных научных отраслях.
А это в совокупности предъявляет новые — и всё более сложные — требования и к организации работы научных коллективов как целостной системы, и к каждому ученому.
Как избежать разрывов в такой системности, для современной науки — одна из самых актуальных задач. Которую в постсоветской науке, похоже, отодвинули на задний план, и которая сейчас, похоже, интересует лишь небольшую часть состава РАН…