Несмотря на довольно быстрый промышленный рост в конце XIX века, научная и технологическая самодостаточность России оставалась крайне низкой. Конечно, были собственные исследования и изобретения, но они редко касались базовых технологий промышленного производства. «Открытость» Европе и США бурно развивавшегося, но всё еще слабого российского капитализма в технологической области скорее напоминала колониальную зависимость.
Достаточно сказать, что с началом Первой мировой войны, как только экспорт-импорт между Россией и Германией был закрыт, в российской промышленности начался хаос: она оказалась не в состоянии заменить покупаемые за рубежом военные товары собственными. Лишь через год после начала войны военным руководством страны было принято решение (только решение!) развивать собственное производство автомобилей, воздушных аппаратов, химикатов, радио, оптических устройств и других промышленных товаров военного назначения.
Привычка опираться на импортную промышленную технологию в России сложилась задолго до войны. Если в гражданской промышленности иностранная зависимость в основном навязывалась иностранными же инвесторами, то в военной промышленности, где большинство заводов принадлежало государству, такая зависимость была следствием долговременной традиции, сложившейся в военном ведомстве. Лишь в редких случаях в промышленное производство запускались отечественные изобретения и наработки — преобладающей стратегией являлись закупка и копирование иностранных образцов, в первую очередь, германских.
Как писал генерал-лейтенант А. А. Маниковский, начальник Главного артиллерийского управления, а затем помощник военного министра по снабжению, «Германия снабжала весь мир, включая Россию, орудиями войны, а мы платили свои деньги за развитие дорогостоящей германской военной промышленности».
Вот и в начале мировой войны первым побуждением военного руководства России было обратиться к союзникам — Англии, Франции, США — и к нейтральным странам с просьбой о поставках оружия и о приобретении новых технологий. Дошло до того, что военные заказы размещали у недавнего врага — у Японии.
Но, несмотря на огромные расходы, почти ничего из заказанного получено не было. Американская промышленность, слава которой оказалась сильно преувеличенной, с заказами не справилась: гражданские заводы Америки не сумели добиться необходимой для производства оружия точности изготовления деталей. А Франция и Англия сами до предела загружали свою военную промышленность, и на долю русского союзника оставались лишь крохи. Нейтральные же страны в силу своей маломощности просто не могли справиться с огромными военными заказами.
Кризис недовооруженности нарастал, между тем на фронтах каждый день промедления с поставками военной техники и боеприпасов приводил к огромным человеческим жертвам. Вот что писал один из командиров корпусов военному министру А. А. Поливанову, требуя срочно поставить в действующую армию артиллерийские снаряды:
«Немцы вспахивают поля сражений градом металла и ровняют с землёй всякие окопы и сооружения, заваливая часто их защитников землею. Они тратят металл, мы — человеческую жизнь. Они идут вперед, окрыленные успехом, и потому дерзают; мы, ценою тяжких потерь и пролитой крови, лишь отбиваемся и отходим».
Когда надежды на чужую помощь окончательно рухнули, процесс модернизации русской военной промышленности был, наконец, запущен. С большим запозданием, лишь ко второму и третьему году войны, он начал набирать обороты.
Война стала катализатором не только модернизации военной промышленности, но и отечественных научных разработок в этой области.
До войны российская наука по традиции стремилась быть «чистой» — практическими, «прикладными» исследованиями она пренебрегала гораздо откровеннее, чем утилитарная в своей основе западная наука. Впрочем, и сама российская промышленность, почти целиком ориентированная на заимствование с Запада, не предлагала отечественным ученым почти никаких сфер применения их наработкам. Война резко и драматично изменила сложившиеся приоритеты — патриотическое чувство и неотложные нужды фронта вынудили ученых вплотную заняться животрепещущими военными проблемами.
При этом война впервые поставила вопрос о комплексности — уже не могло существовать отрыва между «кабинетным» периодом работы ученого и «производственным» периодом инженерного воплощения — любая идея тут же должна была поверяться практикой.
Именно поэтому ведущие и наиболее дальновидные отечественные ученые (К. А. Тимирязев, В. И. Вернадский, В. Н. Ипатьев и др.) заговорили о реформе научных организаций, их сближении с практическими потребностями страны. Они ратовали за создание целой сети специализированных институтов, где были бы собраны воедино крупные коллективы ученых (наука) и инженеров (технология). Усилия этих коллективов следовало направить на междисциплинарные проекты, дающие толчок развитию всей экономики в целом, причем не только на период войны, но и на длительную перспективу.
Однако в условиях войны эти проекты никак не могли быть осуществлены. Чуть ли не единственным исключением стало создание российской химической промышленности — вследствие настоятельной потребности во взрывчатых веществах и благодаря огромным организационным усилиям В. Н. Ипатьева. Но после революции и выхода России из войны проект создания сети специализированных институтов вновь оказался востребован. Буквально спустя несколько месяцев после революции он был одобрен и принят Советским правительством.
Одним из первых прообразов таких институтов стала Комиссия по изучению естественных производительных сил России (КЕПС), созданная по инициативе В. И. Вернадского. Вернадский, на которого война и ее чрезвычайные тяготы для страны оказали огромное воздействие, настойчиво убеждал, что главной задачей, с которой столкнется русская наука после войны, будет не соперничество в другими странами в сфере чистой науки, а исследование собственных природных ресурсов России и их использование в промышленности. В докладе «Об изучении естественных производительных сил России» в апреле 1915 года он говорил:
«Русское общество внезапно осознало свою экономическую зависимость от Германии, которая нетерпима для богатой страны и для энергичной сильной нации... Одно из следствий, а также и одна из причин экономической зависимости России от Германии — чрезвычайная недостаточность нашего знания природных и производительных сил, которые Природа и История даровали России».
В качестве первого шага Вернадский предложил подготовить серию подробных обзоров имеющихся сведений о российской энергии, минералах, рудах, растениях, животных и химических фабриках. Через год эти отчеты были опубликованы. На следующий 1916 год КЕПС предложила создать исследовательские институты и лаборатории для изучения платины, физико-химического анализа, гидрологии, сплавов и металлографии, нефти. Это не было осуществлено ни царским, ни Временным правительством — сделали это большевики.
Нельзя сказать, что отношения ученых и Советской власти были безоблачными, но можно смело утверждать, что большевики были готовы терпеть политическую разноголосицу в среде ученых, ставя лишь два условия: неучастие ученых в антисоветской политической деятельности и их патриотизм, не обязательно ярко-красного цвета. Конечно, не обходилось и без острых эксцессов, подобных высылке профессоров и творческих деятелей за границу в 1922 году, но в целом ученые и инженеры, готовые работать на благо страны, получили такую возможность.
Одним из первых согласился сотрудничать с новой властью патриарх отечественной науки К. А. Тимирязев. Он был по политическим взглядам демократом, но поддержал большевиков в самые первые послереволюционные дни и как пацифист, и как патриот. По личному указанию В. И. Ленина был опубликован сборник выступлений знаменитого ученого «Демократия и наука», а авторитет Тимирязева помогал привлечь других академических ученых к сотрудничеству с властью.
Знаменитый химик генерал В. Н. Ипатьев был убежденным монархистом и не приветствовал не только Октябрьской, но даже Февральской революции. При этом он не верил в утопические цели большевиков. Но он хорошо понимал, что они — единственная сила, способная вывести страну из кризиса. Поэтому он сам без колебаний пошел на активное сотрудничество с новой властью и убеждал своих коллег, что в трудные для страны времена интеллигенция не должна вступать в оппозицию Советскому правительству. Монархист В. Н. Ипатьев в мае 1920 г. был назначен начальником Центральной научно-технической лаборатории Военного министерства, а впоследствии как член коллегии ВСНХ он успешно курировал всю химическую промышленность и исследования по химии.
Лидер либеральной оппозиции Московского университета и его ректор биолог М. М. Новиков весьма успешно сотрудничал с Наркоматом промышленности в качестве главы московской комиссии научных экспертов, хотя периодически устраивал политические забастовки университетских профессоров.
Долго не принимал идей советской власти В. И. Вернадский, который был либералом и министром просвещения Временного правительства. До 1920 года, окончания Гражданской войны, он предлагал свои идеи по изучению производительных сил России украинским националистам, генералам белой армии, но и его КЕПС, и интересы России всем этим силам были чужды. Поняв это, Вернадский не эмигрировал с остатками белого движения из Крыма, а вернулся в Петербург для работы в Российской академии наук.
Большевики поставили перед Академией наук задачу «рационального развития промышленности и рационального распределения экономических сил страны». Уже 12 апреля 1918 года Советское правительство одобрило финансирование КЕПС, детища Вернадского, позволявшее приступить к широкомасштабной деятельности. Два первых института: для физико-химического анализа и для платиновых и драгоценных металлов, предложенные КЕПС — приступили к работе летом 1918 года, следом за ними открылись институты гидрологический, глинозема и радия.
Такие научно-производственные центры обладали целым рядом преимуществ по сравнению с традиционными формами консультаций и экспертизы ученых при решении той или иной производственной проблемы.
Определяющую роль в таких центрах играли именно ученые, предлагающие новые идеи и контролирующие все этапы их воплощения. Инженеры и технологи в хорошо оснащенных лабораториях и опытных цехах превращали идеи в реальные изделия, готовые к испытанию. Производственники, в свою очередь, при помощи ученых и инженеров, запускали готовые изделия в серию. При такой системе работы государство, финансировавшее и исследования, и производство, могло не только концентрировать на прорывных направлениях большие интеллектуальные силы, но и системно распоряжаться деятельностью таких институтов на долгосрочную перспективу.
Эта форма исследовательско-производственных комплексов во главе с Академией наук в качестве высшего административного органа сложилась не сразу, но важно было то, что в хаосе и бурях революции и Гражданской войны новая социалистическая власть не только сумела взять всё полезное и важное из научного багажа прежней России, но и воплотила наиболее перспективные научные и организационные идеи в жизнь.
При этом Советская власть действовала с абсолютным бесстрашием. Профессор Д. С. Рождественский, эксперт мирового класса в области оптики и спектроскопии, в ответ на запрос главы ВСНХ о возможности возобновления производства биноклей для Красной Армии предложил ни много ни мало возродить всю отечественную оптическую промышленность, поставив во главе научный институт. Через месяц был получен положительный ответ о создании Государственного оптического института, которому поручалось решить эту огромную задачу.
А чуть позже Д. С. Рождественский был командирован в Германию с астрономической по тем временам суммой в 200 тысяч валютных рублей для закупки научной литературы и инструментов. Помогла инфляция в Германии — ученый закупил такое количество высококлассной аппаратуры, что Оптический институт смог развернуть исследования сразу по нескольким направлениям: спектроскопии и квантовой теории, технологии оптического стекла, конструкции оптических приборов, физической и электронной оптике, фотографии, фотометрии, фотохимии. Благодаря этим исследованиям и новой фабрике СССР смог в 1927 году полностью прекратить импорт оптического стекла.
Так идея создания специализированных научных институтов, ориентированных одновременно на фундаментальные исследования и прикладные работы, воплощалась в жизнь. Вскоре такую систему стали называть «большой наукой», а западные страны принялись копировать это советское ноу-хау.
В Америке эта организационная форма появилась лишь перед Второй мировой войной в виде национальных лабораторий, находящихся под полным контролем и при обязательной поддержке государства. Но неоспоримый приоритет ее создания принадлежит русской и советской науке. Ее гигантские возможности были подтверждены уже позднее, в предвоенные годы и в ходе Великой Отечественной войны.
Об этом — в следующей статье.