В советскую эпоху письмо Карла Маркса к своему близкому другу Иосифу Вейдемейеру, датированное 5 марта 1852 года, было известно отнюдь не только гуманитариям. Вейдемейер участвовал в буржуазно-демократической революции 1848 года, охватившей практически всю Европу. После поражения этой революции Вейдемейер эмигрировал в Америку. Что касается Маркса, то он тоже был участником этой революции и эмигрировал в Англию, где и прожил всю оставшуюся жизнь. Эмигрировав в Америку, Вейдемейер принял участие в войне между Севером и Югом. До эмиграции он был офицером прусской армии и ушел из нее, потому что она, по его мнению, подавляла демократию. Воюя в Америке на стороне северян, боровшихся против рабства, которое являлось основой существования аграрной экономики Юга, Вейдемейер дослужился до полковника.

Будучи убежденным демократом, он наряду со многими пытался сдвинуть буржуазную демократию в сторону так называемого истинного социализма. Маркс еще до своего знакомства с Вейдемейером очень остро критиковал «истинных социалистов». Вейдемейер ознакомился с этой критикой, признал ее правоту и стал единомышленником Маркса. Завязалась их переписка, в которой Маркс называл Вейдемейера «дорогой Вейдли».

Сообщаю эти минимальные сведения потому, что, в принципе, мало ли кто кому какие письма пишет. Можно ведь, например, написать по каким-то причинам своему недоброжелателю с целью обмануть его. Так ведь тоже бывает. Ну так вот, Маркс с Вейдемейером предельно искренен. Он его очень ценит. Маркс и Вейдемейер действительно друзья и единомышленники. Маркс делает на Вейдемейера определенные политические ставки, считая его посредником в очень важных для Первого Интернационала отношениях с легендарным президентом США Авраамом Линкольном. В силу этих обстоятельств, Маркс очень откровенен с Вейдемейером. И сведения, которые он сообщает этому своему другу, единомышленнику и представителю в США, заслуживают полного доверия.

Сообщив об этом, я процитирую знаменитое письмо Маркса Вейдемейеру от 5 марта 1852 года. Знаменитым оно является потому, что Маркс в нем говорит о классах, классовой борьбе, своей роли во всем, что касается исследования классов и классовой борьбы. Говорит он об этом емко, выпукло. То есть именно так, как это нужно в случае, если речь идет об обучении азам марксизма-ленинизма. Такое обучение осуществлялось во всех советских вузах сразу в нескольких модификациях. Одна из них называлась диалектический материализм (сокращенно — диамат), другая — исторический материализм (сокращенно — истмат), а третья — научный коммунизм.

Все, что касается классов, обсуждалось по преимуществу в рамках исторического материализма. Войдя в учебники советской эпохи, в хрестоматии по марксизму-ленинизму, письмо Маркса к Вейдемейеру стало общеизвестным. О нем знал каждый студент. Сейчас о нем, естественно, подзабыли. Но многие из тех, кто пытается воскресить советский проект, считают необходимым воскрешать еще и марксизм-ленинизм. Зная этот марксизм-ленинизм в основном по советским упрощенным учебникам, они вкладывают в головы своих теперешних сторонников то, что сами почерпнули из этих учебников.

Это порой может — конечно, в самых продвинутых вариантах — коснуться и письма Маркса к Вейдемейеру. Это письмо в советскую эпоху читалось бегло и под определенным углом зрения. Причем те, кто его читал, не имели никакого представления о том, что для Маркса совершенно очевидно и в силу его компетенции, и в силу того, что он живет в определенное время, участвует в политической жизни своего времени, в мировоззренческих дискуссиях своего времени.

Теперь в тех немногих случаях, когда всё не сводится к абсолютно примитивным камланиям на классовую тему, дело может дойти аж до письма к Вейдемейеру, принцип прочтения которого и в этом случае основан, к сожалению, на благоговении постсоветского варвара перед советской хрестоматией.

В связи с этим я и зачитаю то место из письма к Вейдемейеру, которое полагалось изучать советским студентам, и рассмотрю зачитанное под иными углами зрения. Потому что советские хрестоматии СССР не спасли, а варвары, которые превращают советское в карго, то есть в фетиши — «Марксизм! Классовая борьба! Мы — марксисты-ленинцы!», — и благоговеют перед этими хрестоматиями, еще более оглупляющими их, заведомо СССР не восстановят. Потому что для восстановления СССР нужны силы, несопоставимые с теми, которые нужны были для того, чтобы советский проект инерционно поддерживался, а студенты читали хрестоматии и сдавали экзамены. Как показал опыт, — а он дает беспощадные уроки, — даже такое инерционное поддержание оказалось невозможным с опорой на советские хрестоматии: если бы оно было возможным, мы до сих пор жили бы в СССР. Что уж говорить о возврате утерянного, который почти никогда не возможен, который заведомо требует совсем других усилий. А если говорится о возврате утерянного с приданием ему нового качества... А ведь в этом наша задача вообще и задача этой школы, не правда ли?

Но, увы, я совсем не убежден, что все собравшиеся в курсе даже советских хрестоматийных сведений. А это значит, что при любой дискуссии с так называемыми плазменными марксистами или карго-марксистами, имеет место оторопь... Надо же, оппонент говорит о каком-то Вейдемейере, ссылается на какие-то советские марксистские сведения... Поди-ка, дай с позиции уважения советского опыта такому знатоку отпор!

Вот что пишет Карл Маркс Иосифу Вейдемейеру в своем письме от 5 марта 1852 года:

«...мне не принадлежит ни та заслуга, что я открыл существование классов в современном обществе, ни та, что я открыл их борьбу между собою. Буржуазные историки задолго до меня изложили историческое развитие этой борьбы классов, а буржуазные экономисты — экономическую анатомию классов. То, что я сделал нового, состояло в доказательстве следующего: 1) что существование классов связано лишь с определенными историческими фазами развития производства, 2) что классовая борьба необходимо ведет к диктатуре пролетариата, 3) что эта диктатура сама составляет лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без классов...»

Чего требовали советские преподаватели от советских студентов? Советские студенты должны были сказать, в чем великие заслуги Маркса, что он открыл. Первое — что существование классов связано с определенными историческими фазами развития производства, второе — что эта классовая борьба ведет к диктатуре пролетариата, третье — что диктатура пролетариата уничтожает классы.

А мы, внимательно относясь к этому, давайте всё же обратим внимание на то, что Маркс сообщил своему другу, что именно открыл не он, а другие.

Маркс по многим причинам не хочет, чтобы ему приписывали чужие заслуги. Он этого не хочет, потому что обладает самоуважением, интеллектуальным достоинством и не хочет быть причастным к плагиату. Даже к тому, который будет осуществлять уже не он, а его сторонники, которые припишут ему чужие заслуги. Но он этого не хочет и по другой, гораздо более важной причине: приписав ему то, что он не открывал, приписывающие начнут искажать марксизм. Поэтому Маркс говорит, что не он открыл:

1) наличие классов как таковых,

2) существование классов в современном обществе,

3) борьбу классов,

4) историческое развитие этой борьбы,

5) внутреннюю структуру или, как Маркс говорит, «анатомию» классов.

От советских студентов не требовалось осмысления того, что именно из того, что касается классовой борьбы, открыл не Маркс. И постепенно, вопреки необходимости знакомиться с выдержками из письма Вейдемейеру, у этих студентов возникало ощущение, что всё, что касается классов и классовой борьбы, открыл Маркс.

О том, какие дальнейшие печальные опрощения это породило у постсоветских ревнителей всего хрестоматийно-советского, я уже говорил. Советские хрестоматии были недопустимо опрощены. Постсоветские ревнители советскости недопустимо опростили эти недопустимо опрощенные хрестоматии.

И вот мы и имеем то, что имеем. Постсоветская просоветская молодежь окончательно превратила марксизм в карго-марксизм. В сознании дичающих постсоветских людей, считающих для себя и должным, и возможным как-то рассуждать о марксизме, окончательно укоренилась глубоко ложная мысль, согласно которой Маркс открыл существование классов, их роль в буржуазном обществе, классовую борьбу как таковую, историческую динамику этой борьбы, анатомию классов и так далее.

Вряд ли при этом современный российский постсоветский адепт марксизма может даже определить, чем «класс в себе» отличается от «класса для себя». Что такое осознание классового интереса, насколько таинственным и необязательным является это осознание, насколько оно чуждо классу как таковому («классу в себе»). Потому что пока у класса нет осознания классового интереса, класс как бы отсутствует. Это такой раствор, в который если что-нибудь капнешь — там что-то начнет кристаллизоваться. А если не капнешь, то и не будет ничего. Только став «классом для себя», класс действительно становится классом. А для того, чтобы он стал «классом для себя», должна прийти партия и сделать его таковым чуть ли не насильно. Потому что он упрямейшим образом не хочет становиться «классом для себя». Он хочет быть «классом в себе». Но, оставаясь «классом в себе», он абсолютно беспомощен. Что говорят и Маркс, и Ленин? Что пока не придет партия и не возглавит борьбу класса, он вообще классом не станет. И это марксизм — не только ленинизм. Ленин эту мысль довел до предельной концентрации. Но и Маркс говорил то же самое.

Здесь мне хотелось бы обсуждать марксистскую тему так, как это следует делать за рамками карго-марксизма, марксистского ликбеза и прочих крайних форм упрощения и извращения сути марксизма.

Я уже обратил внимание аудитории на очевидную непричастность Маркса ко всему, что касается постановки на повестку дня вопроса о существовании классов, вопроса о классовой борьбе.

При этом Маркс, будучи образованным человеком своей эпохи, не считал нужным обсуждать в разговорах с другими образованными людьми, кому же на самом деле принадлежит всё то, что ему несправедливо приписывают. То бишь открытие классов, классовой борьбы и так далее.

Давайте хоть вкратце обсудим это.

Само открытие социальной стратификации общества, то есть его деления на классы, конечно же, принадлежит Платону и Аристотелю, не называвшим отделенные от друг друга части общества «классами», но по сути говорившим об этом.

В эпоху Возрождения о социальной борьбе и стратификации говорили многие, включая Никколо Макиавелли.

В буржуазное время о классах стали говорить еще больше. Вот что написал о них в 1820 году французский политический деятель Франсуа Гизо в своей работе «Правительство Франции со времен Реставрации и нынешнее министерство» (под реставрацией имеется в виду реставрация монархии во Франции после краха Наполеона). Кстати, немаловажно, что в 1845 году, когда Гизо был фактически главой буржуазного правительства Франции, именно он отдал распоряжение о выдворении Маркса из Франции. Также немаловажно, что именно о Гизо сказано крайне негативно в «Коммунистическом манифесте», где Гизо назван одним из реакционных врагов коммунизма (помните: «Призрак бродит по Европе — призрак коммунизма. Все силы старой Европы объединились для священной травли этого призрака: папа и царь, Меттерних и Гизо, французские радикалы и немецкие полицейские»).

Вот он, тот Гизо, который утверждал, что история — это именно борьба классов. Ну прямо-таки ближайший сподвижник и идеологический двойник Маркса, не правда ли?

Но вчитаемся внимательнее в то, что именно говорит Гизо.

Указав на то, что история Франции представляет собой историю двух народов, и что народ-победитель — это дворянство, а народ побежденный — это буржуазия (она же — третье сословие), Гизо утверждает, что «и в дебатах в парламенте (имеется в виду парламент эпохи Реставрации — С.К.) вопрос ставится как он ставился и прежде, равенство или привилегия, средний класс или аристократия. Мир между ними невозможен. Примирить их — химерический замысел». То есть классовая борьба неизбежна.

Гизо начали обвинять в том, что он по факту призывает к гражданской войне. Гизо ответил: «Я хотел только вкратце изложить политическую историю Франции. Борьба классов наполняет или, вернее, делает всю эту историю. (Это Гизо сказал, что борьба классов делает историю. Гизо, враг Маркса, понимаете? А не Маркс! — С.К.) Об этом знали и говорили за много веков до революции. (До Великой французской революции — С.К.) Знали и говорили в 1789 году, знали и говорили три месяца назад. Хотя меня теперь обвиняют в том, что я это сказал, я не думаю, чтобы кто-нибудь этого не помнил».

Конечно, желательно было бы поговорить не только о Франсуа Гизо, но и о других интеллектуалах, обращавших внимание на существование классов и классовую борьбу. Я имею в виду, прежде всего, современника Гизо, французского историка Жака Тьерри (который начал свою деятельность как секретарь и соавтор одного из соавторов утопического коммунизма Анри де Сен-Симона, а потом перешедшего на совсем другие позиции); французского историка, тоже современника Гизо, Франсуа Минье; французского политического деятеля и историка Луи Адольфа Тьера, автора известнейших трудов по истории Французской революции. И того же Фридриха Ницше, который тоже писал о классах и был младшим современником Маркса.

Но мне представляется более важным другое. То, что Франсуа Гизо, говоря о классах, настаивает, во-первых, на том, что о классах знали и говорили за много веков до Великой Французской революции. Он прямо говорит — «за много веков». И, во-вторых, Гизо говорит о том, что за много веков до Великой французской революции не только знали и говорили о классах, но и полагали, что борьба классов (внимание!) наполняет, или вернее, делает всю историю. Сильное утверждение, не правда ли?

Спросят: почему сильное?

Отвечаю: потому что каждый раз, когда ты проблематизируешь полное тождество между борьбой классов и историей, тебе говорят, что ты проблематизируешь великое открытие Маркса, которое состоит в том, что классовая борьба делает историю. Причем тут Маркс, помилуйте! Это даже не открытие Франсуа Гизо, который, между прочим, был консервативным либералом, так называемым орлеанистом, считавшим, что монархия должна быть конституционной и что с этой целью лучше передать право на монархический статус династии Орлеанов, забрав это право у слишком реакционной династии Бурбонов. Гизо не был даже супервыдающимся историком. Адольф Тьер или, точнее, Луи Адольф Тьер, был выдающимся историком. При этом он был не из числа тех, кто испытывал симпатию к революциям. Выдающийся французский философ и писатель Ромен Роллан, испытывавший симпатию к революции и гораздо более близкий к марксизму, чем Тьер, настаивал на том, что нельзя учиться у Тьера, что Тьер ложно истолковывает смысл революции и смысл истории. Далее Роллан говорил: «Упаси нас бог отречься от революции».

Так кто же именно приравнивает историю к классовой борьбе? Тьер, Гизо, Тьерри, Минье и другие? А также те, кто делал это за много веков до них? Или Карл Маркс? Я все-таки ознакомлю собравшихся с тем, что по этому поводу говорил Ромен Роллан, друг Советского Союза, человек во всех смыслах выдающийся, один из тех, кого можно назвать мыслителями, ориентированными на духовный коммунизм или новый гуманизм. Ромен Роллан предостерегал тех, кто полностью доверяет Тьеру. Кстати, Тьер, в отличие от Солженицына, который всего лишь пропагандист, конечно же, блестящий историк. Он написал настоящую историю Великой французской революции. Но роль Тьера в попытках превратного истолкования Великой французской революции в чем-то аналогична роли Солженицына в том, что касается превратного истолкования Великой Октябрьской революции и всего советского периода.

Ромен Роллан подчеркивал, что Тьер существенно исказил первичную информацию о Великой французской революции. Что он, опираясь на искаженные им же факты, создал предвзятую интерпретацию. Ромен Роллан отвергал какую-либо связь между его отношением к революции и отношением к ней Тьера (мол, Тьер отрекся от революции, а я — нет). Противопоставив себя Тьеру, Ромен Роллан противопоставляет концепции Тьера, основанной на классовой борьбе, которую он называет клеветнической, свою гуманистическую концепцию революционных бурь. Сходную концепцию предлагал Александр Блок, говоря о музыке революции.

Не имея возможности разбирать это всё сейчас подробно, я только могу указать на уважительное отношение Сталина к концепции Ромена Роллана (Ромен Роллан встречался со Сталиным. Они друг другу нравились). И поставить под вопрос несовместимость марксизма с концепциями истории, несводимыми только к классовой борьбе.

Повторяю: Тьерри, Минье, Гизо, Тьер, Адам Смит, Давид Рикардо и другие, то есть стопроцентные идеологи буржуазии (с большим или меньшим монархическим уклоном), настаивали на том, что движущей силой истории является борьба между непримиримыми классами. Но и они не утверждали, что борьба между непримиримыми классами является единственной движущей силой истории.

Маркс не был ни в какой мере близок к этим апологетам классового конфликта как главной силы истории. Да, он учился у Адама Смита и Давида Рикардо, но он отнюдь не был учеником-паинькой. Это — во-первых. И у этих двух он учился политической экономии, а не тому, что касается смысла истории. В том, что касается смысла истории, Маркс учился у Гегеля. Конечно, он опять же не был учеником-паинькой и сильно всё перелопатил. Но во всем, что касается истории, Гегель ему всё же ближе, чем совсем чуждые Тьерри, Минье, Гизо, Тьер и так далее, которые говорили, что всё определяется классовой борьбой.

Парадоксально, но факт — Маркс вообще не дает определения класса. Он не дает этого определения не потому, что его эта тема не интересует — она его очень интересует. И не потому, что его устраивают определения, даваемые другими — если бы Маркса эти определения устраивали, он бы не занимался классами. Но он собирался ими заниматься, причем всерьез. Но, увы, рукопись его «Капитала» обрывается на первых страницах главы под названием «Классы».

Ленин дает определение классов. Ленин, но не Маркс. Ленинское определение везде цитируется как марксистское, но это неправильно. Ленин действительно писал, что «Классами называют большие группы людей, различающиеся по их месту в исторически определенной системе общественного производства, по их отношению (большей частью закрепленному и оформленному в законах) к средствам производства, по их роли в общественной организации труда, а следовательно, по способам получения и размерам той доли общественного богатства, которой они располагают. Классы, это такие группы людей, из которых одна может себе присваивать труд другой, благодаря различию их места в определенном укладе общественного хозяйства». Вот оно — определение Ленина, которое полагалось в советскую эпоху выучить наизусть для сдачи экзамена.

Итак, во-первых, это определение Ленина, а не Маркса.

Во-вторых, это не оригинальное определение. Если Маркс не первооткрыватель, то Ленин — тем более.

А в-третьих... Ну приняли мы это определение, и что? Ну есть большие группы, отличающиеся по месту в системе материального производства, по отношению к средствам производства (у одних они ему принадлежат, у других — нет), по получению дохода. Ну, может одна из групп присваивать себе труд другого. Всё это важно, всё это позволяет произвести определенную классификацию и что-то понять в происходящих процессах. Но вы провели эту классификацию, а кто-то — другую. Вы поняли одно, а кто-то — другое. Почему наличие классов в таком их понимании, наличие классовой борьбы в таком же ее понимании должны иметь всеобъемлющее значение? Должны царить над всем остальным, всё остальное определять?

Почему я считаю необходимым фиксировать внимание на том, что не Маркс, а совсем другие интеллектуалы-политики, часть из которых была прямыми врагами Маркса, ввели в оборот тему классов, классовой борьбы и так далее? Во избежание длинных исторических экскурсов и теоретических построений воспользуюсь в очередной раз советской анекдотической притчей.

Жена требует от мужа, чтобы он разъяснил их шестнадцатилетнему сыну, откуда берутся дети. (Обращаю внимание собравшихся, что речь идет о советской анекдотической притче. Сейчас этим должен заниматься не муж, а секспросвет. И не при достижении ребенком шестнадцатилетнего возраста, а намного раньше. Вот как поучительно использование советских анекдотических притч! — сразу начинаешь острее понимать отличие советской эпохи от постсоветской.) Более того, жена требует, чтобы муж, разъясняя получившему паспорт мальчику, откуда берутся дети, проявил максимальную деликатность. И использовал поучительные примеры из жизни зверей. Муж, исполняя волю жены, говорит сыну: «Ты помнишь, мы с тобой на юге были?» Сын отвечает: «Помню». Отец продолжает: «Помнишь, как по бабам ходили?» Сын отвечает: «Помню». Отец, выполняя данное жене обещание, подводит итог этому разговору и говорит сыну: «Так вот, у птичек — то же самое».

Не заблуждайтесь — я не развлекаю собравшихся. Я обсуждаю вещи очень сложные, очень злободневные и крайне далекие от выхолощенной хрестоматийности.

Когда Маркс говорит Вейдемейеру о том, что тему классов и классовой борьбы ввел в оборот не он, а другие, и Маркс, и Вейдемейер прекрасно понимают, чем занимались эти «другие». Они в разные исторические периоды занимались одним и тем же: наблюдали жизнь зверей, а также муравьев, пчел и, восхищаясь тем, что наблюдают, внушали современникам и потомкам, что нет никакой разницы между человеком и зверем. «У птичек — то же самое» (точнее, у человека то же самое, что у птичек).

К вопросу о поучительных примерах из жизни животных, призванных нечто деликатно разъяснить шестнадцатилетнему мальчику. Муж, раздраженный сюсюканиями жены по поводу необходимости таких разъяснений, доводит всё до абсурда, то есть до прямой противоположности. И сообщает своему сыну, что даже замечательные птички — и те занимаются тем, чем они вместе занимались на южном курорте.

Но вовсе не мужья из анекдотов советского периода, а мудрейшие люди самых разных веков настойчиво разрабатывали фундаментальную мысль, согласно которой человек в принципе от животного особо не отличается. Что и животные, и человек борются за средства существования. И что у человека эта борьба за средства существования приобретает не только индивидуальный, но и групповой, то есть классовый, характер. Ну так и животные очень часто формируют коллективы для борьбы за средства существования. Такие коллективы зверей называются стаями. «В животном мире, — говорили те, от кого Маркс отмежевывался, — стаи борются за средства существования, а у людей — этих зверей, обладающих разумом, — за средства существования борются стаи, которые называются классы».

Повторяю, такое отождествление человеческой борьбы за средства существования с тем, что происходит в дочеловеческом мире, то бишь «у птичек», скорбно проводили в самые разные эпохи. Но одна эпоха оказалась тут вне конкуренции. Это эпоха, восхитившаяся открытиями Дарвина.

Сводится ли для Маркса борьба классов к той борьбе в животном мире, значение которой открыл Дарвин, который, по сути, сказал, что именно эта слепая жесточайшая борьба, эта оргия взаимного пожирания, эта грызня индивидуумов и стай за средства существования является источником развития?

Исследователи общественных отношений и политики, ошеломленные этим открытием Дарвина, стали спрашивать себя и других: «Если, во-первых, люди так похожи на зверей, а, во-вторых, доказано, что у зверей, то бишь у всего живого, именно жесточайшая оргия взаимного пожирания является источником развития, то, наверное, она же является источником развития у и людей? То, что мы называем это развитие «эволюцией» — в дочеловеческом мире и «историей» — в мире людей, не имеет тут решающего значения. Пожирание является источником развития. Оно и только оно. Иначе его можно называть взаимной экспансией. Эволюция в дочеловеческом мире порождена взаимным пожиранием в борьбе за те средства существования, которые являются основными в этом мире. Аналог этой эволюции в человеческом мире — история. И ее двигателем тоже является борьба за средства существования, вполне аналогичная той, которая ведется в дочеловеческом мире. Только средства существования другие. Но природа борьбы аналогична. И эту вполне аналогичную животной борьбу за средства существования мы в мире, населенном разумными двуногими существами, называем «классовой борьбой».

Хотел ли Маркс быть хоть в какой-то мере ответственным за позицию, согласно которой у людей, как и у птичек из анекдота, наличествует то же самое, то бишь борьба за средства существования как источник всего на свете? Конечно же, не хотел. Но почему он мог опасаться чего-то подобного?

Карл Маркс родился в прусском городе Трире 5 мая 1818 года. И умер в Лондоне 14 марта 1883 года. Когда надрывно обсуждается тема еврейского начала в мировоззрении Маркса, указывают на то, что и мировоззрение отца Маркса, и мировоззрение его матери в существенной степени сформировано их принадлежностью к семьям раввинов. При этом не говорится, что отец Маркса принял христианство (лютеранство) еще до рождения сына. Что Карла Маркса крестили в 1824 году. Что мать Маркса приняла крещение в том же 1824 году после смерти своих родителей, которые действительно были раввинами и были категорически против того, чтобы она крестилась.

Итак, и отец Маркса, и его мать, и он сам были крещенными евреями, а это в те времена означало глубокий разрыв с еврейской общиной. Так что трудно определить, в какой мере семья вовлекала Маркса в еврейскую традицию. В чем-то, наверное, вовлекала, а в чем-то и наоборот. Об этом говорили все, кто читали Маркса под соответствующим углом зрения и либо восхищались антисемитизмом Маркса, либо этот антисемитизм осуждали.

Но главное — в другом. В том, что Маркс явно относился к числу людей, для которых семейная традиция есть скорее не то, чему следуют, а то, что преодолевают. В своем гимназическом сочинении семнадцатилетний Маркс пишет: «Если человек трудится только для себя, он может, пожалуй, стать знаменитым ученым, великим мудрецом, превосходным поэтом, но он никогда не сможет стать истинно совершенным и великим человеком».

Эта юношеская мысль никак не созвучна ничему: ни семейной традиции, если она существует у Маркса в том виде, в каком ее описывают недоброжелатели, ни духу эпохи, ни прусской государственности. Налицо романтический, сугубо христианский подход (душу свою за други своя), основанный не только на отрицании торгашества, но и на утверждении всего того, что связано с необходимостью служения другим. Это прежде всего бросается в глаза. А также то, что юноша грезит каким-то истинным совершенством и величием, порождаемыми служением другим. Сами слова об истинном совершенстве и величии не имеют ничего общего с представлениями, согласно которым источником развития является сходная со звериной грызня за средства существования, она же — классовая борьба.

В 1839 году, в возрасте 21 года, Маркс написал свою работу «Тетради по истории эпикурейской, стоической и скептической философии», то есть занимался древними греками. В 1841 году, в возрасте 23 лет, он экстерном заканчивает Берлинский университет и сразу же представляет докторскую диссертацию, посвященную опять древним грекам — исследованию различия между натурфилософией Демокрита и натурфилософией Эпикура.

На тот момент он стопроцентный гегельянец. Но взрослея, Маркс постоянно обращается к своему учителю Гегелю, говоря об огромном значении его открытий и отделяя эти открытия от так называемых мистификаций.

Итак, к моменту защиты докторской диссертации Маркс является гегельянцем. Гегельянцы в ту эпоху делились на левых и правых. Маркс, конечно же, — левый гегельянец, стремящийся переосмысливать и развивать эту традицию, мечтающий о том, чтобы стать профессором боннского университета. Однако вместо этого он становится редактором левогегельянской «Рейнской газеты». Газета — оппозиционная. В марте 1843 года ее закрывают.

В октябре 1843 года Маркс, уже обвенчавшись с Женни фон Вестфален, то есть с прусской аристократкой, и отвергнув заигрывания прусского правительства, предлагавшего ему государственную должность, переезжает в Париж. Он не хочет иметь дела с прусским правительством.

В Париже он подружился с великим немецким поэтом Генрихом Гейне и Фридрихом Энгельсом. Здесь же возникают его политические контакты с французскими радикальными кругами, представителями международных революционных кругов, с русскими революционерами Бакуниным и Боткиным.

В феврале 1845 года Маркс переезжает в Брюссель, поскольку тот самый Гизо, роль которого в гонении на Маркса и создании теории классовой борьбы мы уже обсуждали, фактически высылает Маркса из Парижа. В том же 1845 году выходит работа «Немецкая идеология», написанная Марксом в соавторстве с Энгельсом.

Весной 1847 года Маркс и Энгельс примыкают к тайной международной организации «Союз справедливых», организованной немецкими эмигрантами. Никакие теоретики классовой борьбы к тайным организациям такого типа не примыкали. Впоследствии эта организация была переименована в «Союз коммунистов». 21 февраля 1848 года в Лондоне публикуется «Коммунистический манифест», написанный Марксом и Энгельсом как программа «Союза коммунистов».

Февральская революция 1848 года порождает сразу много событий в жизни Маркса. Его высылают из Бельгии, но одновременно он получает возможность вернуться в Париж, а после того, как в марте революция докатывается до Германии, он переезжает в Кельн, где начинает издавать «Новую рейнскую газету». В 1849 году, после поражения революции в Саксонии, Рейнской Пруссии и Германии, газету закрывают. Маркса высылают из Германии.

В мае 1849 года он переезжает в Париж. Но после бурной демонстрации, произошедшей в Париже 13 июня 1849 года, его окончательно высылают из Парижа, и тогда он оседает в Лондоне, где и умирает 14 марта 1883 года.

Итак, Маркс живет и работает в Лондоне с 1849 по 1883 год, то есть 34 года. Он приезжает туда в возрасте 31 года.

Все 1850-е годы он активно работает в библиотеке британского музея, разрабатывая свою экономическую теорию, изучая не только политэкономию и социальную философию, но и математику, агрохимию, минералогию. Параллельно он занимается политикой.

В 1864 году Маркс создает вместе с Бакуниным международную рабочую ассоциацию, переименованную потом в Первый интернационал. Затем Маркс вступает с Бакуниным в острый конфликт по вопросу о том, какова суть коммунистического общества и каковы пути перехода к коммунизму.

Первый интернационал, разрываемый противоречиями и преследуемый почти всеми западными правительствами, кроме американского, бежит из Европы в Нью-Йорк в 1872 году после разгрома Парижской коммуны. И прекращает свое существование в 1876 году. За семь лет до смерти Маркса.

Маркс упорно пытается восстановить эту организацию. Но это удается сделать лишь через шесть лет после смерти Маркса в 1889 году, когда учреждается Второй интернационал как преемник Первого интернационала.

В мае 1867 года выходит первый том «Капитала». Он Марксом написан. Он читал верстки. Он его издал. Он счастлив, это его работа. Второй и третий тома «Капитала» выходят уже после смерти Маркса. Второй том выходит в 1885 году, третий — в 1894-м. Энгельс признает, что он, издавая эти два тома, вынужден был работать (цитирую) «над неструктурированными рукописями второго и третьего тома «Капитала». Он пишет об этой своей работе: «Я почти ничего не понимаю. Работаю с трудом».

Окончание следует.