В 2010–2011 гг. в России происходило явное оживление экономики. Росстат и министры бодро рапортовали о высоких темпах роста производства и ВВП, о наращивании инвестиций и т.д. При этом, в основном, за скобками оставался тот факт, что этот рост был всего лишь подъемом со дна глубочайшей кризисной ямы 2009 г. То есть следствием загрузки остановленных в провале кризиса производственных мощностей, повышения цен на экспортные энергоносители и восстановления интереса зарубежных спекулянтов к российским активам, цена которых на биржах в кризис обрушилась, как нигде в мире.

Так, Росстат торжественно отчитался в том, что инвестиции в Россию в 2011 г. составили рекордные за постсоветские годы $370 млрд. — мол, иностранцы поверили в то, что Россия вышла из кризиса. Однако в реальности доля прямых иностранных инвестиций (то есть долгосрочных вложений в российские активы) упала с 25,2% в 2008 г. до 9,7% в 2011 г.; всё остальное составляли торговые кредиты и приток на нашу биржу спекулятивного «временного» капитала.

При этом более половины прямых иностранных инвестиций приходило в Россию из оффшоров: Кипра, Британских Виргинских островов, Гибралтара и т.д. А у этих оффшоров была важная «статистическая особенность»: российские инвестиции в оффшор примерно равнялись инвестициям из этого оффшора в Россию. То есть под видом иностранных инвестиций (прямых и спекулятивных, портфельных) в Россию приходили в основном деньги наших олигархов, ранее выведенные в оффшоры, и приходили они преимущественно в корпорации и банки этих самых олигархов. А внутренние инвестиции почти не росли. Как не росло и внутреннее кредитование «неолигархического» бизнеса.

Как результат, существенная часть российской экономики, рухнувшая в первой волне кризиса, не могла полноценно восстановиться. Это в особенности коснулось средних и малых предприятий. И это имело очень серьезное социально-экономическое и политическое значение.

Эксперты с горечью констатировали, что кризис катастрофически проредил (иногда использовалось слово «зарезал») ту часть российского среднего класса, которая выросла до кризиса в основном своим трудом и предпринимательской инициативой. А ведь именно эта социальная группа была в глазах широких масс экономически и общественно легитимной. То есть хотя бы отчасти оправдывала для этих масс существование отечественного бизнеса. В то же время, кризис еще раз продемонстрировав дерибанное поведение почти всего крупного бизнеса, включая банковских олигархов, дополнительно обострил в глазах тех же широких масс делегитимацию больших российских капиталов.

Конечно же, олигархат это почувствовал. И начал через контролируемые СМИ (и при активной зарубежной пропагандистской поддержке) переводить стрелки на те крупные корпорации, которые прямо и косвенно контролировались государственной властью. В этой информационной кампании причиной столь плачевного прохождения кризиса Россией объявлялся перевод ранее приватизированных активов в госсобственность в эпоху Путина (чаще всего приводился пример ЮКОСа). Мол, Путин после Ельцина ограничил свободу рынка, и потому в кризисе произошел такой обвал экономики страны.

Это, конечно, была чистой воды пропаганда. И до Путина, и при Путине доля госсобственности в России неуклонно снижалась. Так, по данным Росстата, в 2011 г. доля госсобственности в основных фондах России составляла всего-навсего около 18%, в то время как в США она была 21%, а в Германии, Норвегии, Франции и того больше.

Но упомянутая пропаганда дополнялась еще одним важным тезисом: подчеркивалось, что именно в госсекторе сосредоточились основные возможности коррупции и дерибана, и что коррупционно-дерибанные доходы от госсобственности, оседающие на счетах представителей высшей власти и их друзей, — главная бездонная яма, куда уходят «народные деньги». То есть, происходила адресная социальная делегитимация именно госсектора национальной экономики (и власти, которая контролирует госсектор) — в противовес якобы почти «белому и пушистому» частному сектору.

Отметим, что в зарубежной «пропагандистско-экономической» прессе этот тезис о «плохой» госсобственности, которая контролируется коррумпированной властью, давно и регулярно воспроизводился не только в отношении России, но и в отношении чуть ли не всех кризисных «слабых» экономик. И не случайно.

Те, кто в конце 2010 — начале 2011 гг. инспирировали оранжевые революции «арабской весны», сполна использовали этот тезис для беззастенчивой кражи национальных экономических ресурсов. Американская и европейская пропаганда объявляла находившиеся за рубежом финансовые и акционерные активы абсолютно законных государственных суверенных фондов и госкорпораций Туниса, Египта, Ливии «наворованными миллиардами кланов Бен-Али, Мубарака, Каддафи», то есть нелегитимными криминальными капиталами. А далее эти деньги и активы были арестованы и пущены в собственный оборот западными (американскими, французскими, британскими) радетелями о демократии. И либо, как в Ливии, отчасти использованы для финансирования «международной операции по спасению ливийского народа от диктатора», либо помещены в «фонд помощи» подвергнутой «революции» стране — якобы для ее будущего развития под контролем западных благодетелей.

Подчеркнем, что эта наглая финансовая военно-грабительская спецоперация затронула не только госактивы стран, против которых она велась. Членами «криминальных коррупционных диктаторских кланов» объявлялись и те владельцы крупных частных финансовых и производственных активов, которые в той или иной мере поддерживали власть. То есть в ходе «арабской весны» заодно происходила еще и показательная экономическая порка провластной элиты неугодных стран.

Конечно, этот сюжет заставил серьезно задуматься огромную часть российской экономической элиты, включая провластные группы. Основные финансовые активы этой элиты и значительная часть ее собственности находились на Западе, как и у элиты Туниса, Ливии или Египта. Производственные активы этой элиты в виде акций российских корпораций и предприятий были в существенной части заложены за кредиты либо на Западе, либо в российских (в том числе, государственных) банках. Инвестиции этой элиты в российскую экономику (и прямые — в производственные проекты, и портфельные — в акции и облигации) шли через западные оффшоры. А потому эта наша элита не могла не примерять грабительские прецеденты «арабской весны» на себя. И делала выводы.

Главный вывод, который сделала значительная часть этой российской элиты, состоял в том, что надо по возможности дистанцироваться от власти, то есть от Путина и близких к нему клановых групп. А значит, избегать участия в инициированных властью инвестиционных проектах, сокращать владельческие пакеты акций в государственных и приближенных к власти производственных активах и т. д. И вообще, вести себя так, чтобы не допустить своего включения в провластную «группу риска», которую могут ограбить на Западе. То есть, при возможности брать под козырек в отношении любых западных инициатив касательно России.

А поскольку Путин стал в России для Запада главным противником и раздражителем, эта часть элиты начала концентрироваться вокруг альтернативной властной команды «хорошего» для Запада Медведева. То есть, отчетливо обозначила тот фундаментальный российский элитный раскол, который стал одной из главных причин масштабной и многоаспектной элитной поддержки попытки российской оранжевой революции, которую мы наблюдали в ходе парламентских и президентских выборов 2011–2012 гг.

Очевидность российского элитного раскола и непредопределенность его результата не могли не повысить предпринимательские риски в стране. Как следствие, инвестиции в основной капитал — главный мотор развития экономики — начали угасать. Разговоры о программах модернизации оставались лишь разговорами, а темпы промышленного роста и роста ВВП в России неуклонно снижались. Если в 2011 г. рост ВВП, по данным Росстата, составил 4,3%, то в 2012 г. он снизился до 3,3% и продолжал падать. С ростом промышленного производства дело обстояло еще хуже: с 4,7% в 2011 г. он снизился до 2,6% в 2012 г. и опять-таки продолжил падение.

Соответственно, падали и доходы, и расходы бюджета, и прежде всего — социальные расходы. И, значит, реальные доходы и уровень жизни подавляющего большинства населения. Причем происходило это на фоне циничных заявлений «экспертных представителей креативного класса» о том, что причина обрушения роста российской экономики — слишком большой бюджет. В связи с этой ложью стоит отметить, что средние расходы консолидированного бюджета в группе развитых стран ОЭСР (Организации экономического сотрудничества и развития) в 2011 г. составили 45,4% ВВП, а в России — всего-навсего 33,8% ВВП.

Неудача российской оранжевой революции и попытки политического сноса клана Путина активизировали информационно-пропагандистскую войну США против «путинского режима». Наиболее мощным ударом этой войны стало принятие в США 12 декабря 2012 г. так называемого «акта Магнитского». Этот закон вводил адресные американские санкции против российских граждан, которые — внимание! — всего лишь подозревались в причастности к смерти в российской тюрьме юриста Сергея Магнитского, работавшего на главу компании Hermitage Capital Уильяма Браудера.

Российские воровские махинации Браудера и Магнитского мы ранее подробно разбирали в нашей газете. Здесь же нам важно подчеркнуть, что для попадания в список адресатов санкций, вопреки юридическому постулату презумпции невиновности, было достаточно всего лишь подозрения, а сам список был секретным и открытым для расширения по воле США. То есть в нем мог в любой момент (причем не зная об этом) оказаться любой представитель российской элиты.

Россия не могла не ответить на такой вопиющий и юридически недопустимый американский демарш. Ответ был незамедлительным: 1 января 2013 г. вступил в силу так называемый «закон Димы Яковлева», запрещавший усыновление российских детей-сирот в США и другие страны, в которых не гарантируется их безопасность. Причем в дискуссии по этому закону, проходившей в российских СМИ и Госдуме, были подробно описаны многочисленные случаи вопиющих преступлений против российских детей, усыновленных гражданами США.

Принятие «Акта Магнитского» и «Закона Димы Яковлева» резко обострило как отношения между Россией и США (а также поддержавшей США Европой), так и внутрироссийский элитный раскол.

Затем и первый (российско-американско-западный), и второй (элитный внутрироссийский) векторы этих противостояний дополнительно осложнились двумя крупными политико-экономическими конфликтами. А именно борьбой вокруг попыток США, Франции, Великобритании, Саудовской Аравии, Катара, Турции реализовать ливийский сценарий внешнего военного вмешательства в Сирии, а также кипрским прецедентом отказа лидеров глобального капитализма от основополагающего принципа рыночной экономики — «священности и неприкосновенности частной собственности».

И о борьбе вокруг Сирии, и о кипрском прецеденте мы уже подробно писали в нашей газете. Здесь мы лишь подчеркнем основное военно-экономическое измерение этих процессов.

Сирийский кризис, в ходе которого в восточной части Средиземного моря сосредоточивались крупные военно-морские силы США и других стран НАТО, России, а затем и Китая, — на следующем шаге мог стать прологом к крупной войне на Ближнем Востоке, с вовлечением в нее минимум десятка стран региона. А затем — и запалом для глобальной войны. Уже это существенно повысило (и без того неприемлемо большие) инвестиционные риски мировой экономики и стало крупным фактором развития второй волны глобального экономического кризиса, а также нарастания кризисных процессов в сильно зависящей от мировых рынков России.

В ходе кипрского кризиса глобальная финансовая власть — впервые в истории — за долги кризисных банков изъяла в этих банках огромную часть денег вкладчиков этих банков. Это предельно ясно обозначило фундаментальную новизну глобальной экономической ситуации: то, что хозяева мировых «экономических правил» уже готовы менять многовековые базовые основы капитализма.

Российскому олигархату Кипр заодно показал, что многолетняя практика зарубежного размещения капиталов в оффшорах политически и экономически небезопасна. Поскольку чревата (на фоне развертываемой глобальной войны с оффшоризацией) как раскрытием владельцев, источников и потоков капиталов, так и экспроприацией этих капиталов. То есть нашим олигархам от бизнеса и власти очень жестко предъявили два факта: прозрачность их размещенных за рубежом состояний для хозяев мировой финансовой системы, а также глубокую зависимость судьбы этих состояний от благорасположения финансовых «хозяев мира».

Весна 2013 г., таким образом, поставила российскую элиту перед очень жестким политическим выбором: либо быть с «командой Путина» против Запада (и, соответственно с принятием на себя и свою зарубежную собственность всех рисков такого противостояния), либо выступить «против Путина» — в расчете опереться на благорасположение Запада. И это, в свою очередь, не могло не привести в ступор ситуацию в российской экономике.