Год назад, 17 января 2015 года, отряд «Суть времени» отбил атаку украинской хунты на одном из важнейших направлений — в донецком аэропорту. Удержав позицию «Монастырь», сутевцы не дали порвать северный рубеж обороны Донецка. Трое бойцов отряда погибли.

О погибших вспоминают близкие люди — родственники и боевые товарищи.

Надежда Юдина, мама Игоря Юдина: Я уверена, что Игорь на нас смотрит. И я постоянно ему говорю: «Ты всё сделал правильно! Я на твоей стороне. И если опять всё бы это случилось, я бы опять тебя поддержала. Ты всё сделал правильно, сынок. Я это знаю». А как я не поддержу, как скажу — «неправильно»?

Я рассказывала куме — когда мы с ним спорили, он сказал: «Мама, так пусть чужие дети гибнут? А ты своего спрячешь?»

А кума мне говорит: «Да! Надо было сказать: «Да, я своего спрячу!».

Я говорю: «Это было бы нечестно, и я такого не сказала и никогда не скажу. Я ему сказала: «Я с тобой согласна, сын. Ты всё делаешь правильно». Потому что я знаю — он от меня ждет поддержки. И я бы опять ему сказала: «Ты всё сделал правильно, сынок...»

Он как-то записал — я потом эту выдержку выучила наизусть: «Я вообще трудный человек. Потому что я живу идеями. И за свои идеи я готов на всё. Мне предстоит огромная работа. Как подумаю — жуть...».

Он готовился — я потом нашла, — как выступать с трибуны, у него всё вот это есть. Спал он со школьной скамьи без подушки. Приедет домой, я ему говорю: «Ну, возьми хоть малюсенькую...» А он: «Мне подушка не нужна». Он как чувствовал — готовил себя к такой жизни...

В интернете кто-то отзыв написал: «Я помню этого паренька, Игоря. Он постоянно был с камерой и в разрушенных домах смотрел литературу, какую можно было бы почитать». В этом — весь Игорь. Он без книги не мог. Присел, уже смотрю — читает. Приедет ко мне вечером, утром уезжает — две книги в сумке. Я: «Зачем такая тяжесть, ну одну бы взял!» А он: «Мам, надо».

Вольга: Игорек всегда был человеком скромным, сдержанным. При этом скромность не мешала ему быть уверенным в себе. Он всегда четко понимал, что он делает, зачем он делает. Поэтому ему было довольно-таки просто общаться с людьми, ему было просто познавать что-то новое. Для меня он ассоциируется с русским интеллигентом XIX века, который бросал всё, менял свою жизнь и ради чего-то светлого, большого, впереди маячащего шел к своим страждущим братьям. Что-то в нем было такое — порода, что ли? Не знаю.

При этом у него был очень оригинальный, с моей точки зрения, юмор. Очень трудно это описать словами, не погружаясь в ситуацию... ну вот представьте: первая для него серьезная боевая операция, порядка четырех суток наступления со сменой направления. Ему было очень страшно, было видно, что парень весь сжался. В боевую группу он попал значительно позже, а в тот момент он как представитель Информцентра добровольно пошел, точнее, в большей степени поехал с нами на броне на операцию по освобождению Лебяжьего, Васильевки и Пантелеймоновки.

Была ситуация, когда мы шли по открытому пространству. Справа от нас — поле подсолнухов, слева — чистое поле, высоковольтные вышки электропередач. Нас начали обстреливать. Задача была — дать возможность работать нашим танкам, ну и, соответственно, рассыпаться. Мы ссыпались с брони. Налево уходить не было смысла — во-первых, оттуда шел обстрел, во-вторых, там просто негде было ни залечь, ни замаскироваться. Поэтому прыгали все в правую сторону и уходили в подсолнечник, там рассредотачивались.

Игорек, пробегая по мне и поняв в последний момент, что он одной рукой стоит у меня на руке, а вторая его нога идет приблизительно в область моей головы, говорит: «Ой, блин, простите, командир!» Эту ситуацию описать очень сложно. Тут был и страх, и воспитанность, и одновременно шутка. Это было смешно, и он через юмор, через эту шутку, использовав случайную ситуацию, разрядил свой страх и чувствовал в общем-то себя уже более уверенно, более спокойно. Он умел таким вот ненавязчивым, не всепоглощающим, легким юмором, легкой шуткой разрядить обстановку. В связи с чем его очень любили ребята.

С одной стороны он мог присутствовать в любом собрании людей как бы незаметно. Но если происходило решение каких-то серьезных вопросов, он умел брать на себя ответственность, всегда каким-то образом вносил свою точку зрения в обсуждение.

Он умел уходить от конфликтов. Хотя, если не оставалось других выходов, он не боялся конфликтов. Он просто их не любил.

Лом: С Болгарином я познакомился еще до начала острой фазы. Это был первый человек из донецкой «Сути времени», с которым я увиделся. Мы встретились в кафе. Было смешно, что он, молодой мальчишка, мялся, не мог потребовать у меня документы. Я ведь был приезжим, он не знал, кто я, что я — и мялся, стеснялся. Так что я ему сам предложил: «Хочешь паспорт — пожалуйста, стесняться не надо, это нормальное требование». Такое вот было начало знакомства.

Потом была ОГА, потом — всё остальное. Когда шли на Пантелеймоновку в одном тактическом десанте — сидели на броне рядом. И когда двигались в пешем строю, тоже были рядом. Потом немножко, конечно, разбросало нас. Я двигался по службе в определенном направлении, а он, помимо того, что был военным корреспондентом, успевал еще быть депутатом Народной Республики. Первым депутатом из «Сути времени». До сих пор не верится, что его уже нет.

Ирис: Болгарин начинал как оператор в нашем Информцентре, занимался гуманитаркой, совмещал эту работу с депутатством. Зимой он, уже когда закончил свое депутатство, сам попросился в аэропорт, на позиции. Сначала он был у меня на АГСе, позже ушел на другую позицию — «Монастырь».

Запомнился такой случай. Стреляли мы с ним из АГСа. Я вел огонь. Он был вторым номером, помогал заряжать. Произошла осечка, надо было разрядить гранатомет — извлечь оставшуюся внутри гранату. Я просил Болгарина держать руки внизу, чтобы граната не упала на землю. Болгарин их держал сбоку, и граната в итоге упала, но не взорвалась. Пришлось Болгарину дать оплеуху... Он обиделся, но потом подошел, сказал: «Спасибо за науку». И дня три или четыре с утра до вечера собирал-разбирал АГС, заряжал-разряжал.

Контрабас: Игорь-Болгарин был координатором нашей донецкой ячейки «Сути времени». Очень тихий такой, скромный парень. Но когда какая-нибудь мысль, какая-то идея его брала за живое, то он просто горы мог свернуть.

Так было и с референдумом 11 мая 2014 года, когда большинство ребят говорили: «Зачем нам это надо?» Он сказал: «Надо». И вот этим своим «надо» он в итоге всех повернул. Понятно, что после 2 мая в Одессе и после 9 мая в Мариуполе уже не было никаких вопросов вообще... Именно он организовал на базе донецкой ячейки «Сути времени» комиссию в Киевском районе, как раз недалеко от аэропорта. Мы там отработали хорошо. До сих пор помню: 3007 человек к нам пришло, и 98 % было за новую республику.

Он участвовал во всех событиях, связанных с образованием ДНР. С 6 апреля, с самого момента захвата обладминистрации, он там дневал и ночевал. Мы звонили ему, а он говорил: «Мы работаем». Мог 40 с лишним часов не спать.

В какой-то момент Игорь мне сказал: «Запиши телефон моей мамы, если что-то случится — позвони и скажи, что так и так, чтобы она не переживала, что я на связь не выхожу». У него очень близкие отношения были с матерью всегда.

Я номер-то записал, но потом, к сожалению свой телефон разбил, номер этот так и не удалось оттуда достать, и не я сообщал о том, что произошло в январе в аэропорту.

Виктория, двоюродная сестра Евгения Беляева: Я для него была и друг, и сестра — всё в одном. Мы вместе росли, вместе и в походы ходили, и на рыбалку — он очень любил рыбалку. И если нас ругали, то ругали тоже вместе.

Всегда он меня защищал. Был самый лучший брат. Учил меня бороться — он занимался борьбой, у него гири, гантели были, всё он делал своими руками. Считал, что девочка должна защищаться. Что если его нет рядом, я должна защищаться сама.

Когда он собрался в ополчение, мы, конечно, были все в шоке. Мы его отговаривали, я и плакала, и просила не ходить, но он сказал: «Если не я, кто вас защитит?» И пошел.

В августе 2014-го его ранили, и он попал в госпиталь. Мы снова просили: «Женя, давай мы за тобой приедем, заберем!» Он ответил: «Я здесь буду до конца. Я отсюда никуда не уеду».

Ему сделали операцию. Стало полегче. И он остался, хотя я его очень просила — вернись. А он: «Я буду защищать»... Вот так вот и получилось, что защитил, а сам не защитился.

Петька: Белка — один из первых новых ребят, которые прибыли к нам в отряд. Это было на Пантелеймоновке, и в самую первую ночь я попал с ним в охранение танков. Мы потом неоднократно ходили в караулы, спали под танками, вместе несли службу. Мне не приходилось еще сталкиваться с такими людьми, которые могли бы молча четыре часа подряд кувалдой здоровенной выбивать бойницу на аэропорту в здании, которое было спроектировано таким образом, чтобы усилить прочность (это был технический объект). Два с половиной кирпича толщина стены... Меня на 15 минут хватило кувалдой помахать — всё. Сколько он работы проделал над этой бойницей! Человек был воин. Погиб как воин.

Марс: Белка был человек потрясающей работоспособности. Какая-то удивительная неутомимость. У нас в отряде и потом были ребята такие — настоящий дух Донбасса. Местное население. Белка именно шахтер такой. То есть шахтером он не был, он был монтажником, но по внутреннему складу это порода — настоящая мужицкая порода. Он мне очень сильно напоминал типажи из хроник времен Великой Отечественной войны. У него и лицо такое характерное, как тесанное из камня, и сам такой — кремень, немногословный и очень упорный.

Последний подвиг, который он совершил непосредственно 17-го числа... У меня даже слов нет, потому что в каком-то смысле, наверное, именно его поступок — а он пришел к нам на «Трешку», перемещаясь по открытому пространству под шквальным обстрелом, — переломил ход ситуации. Он открыл новые пределы возможного на тот момент. Вечная память. Герой самый настоящий.

Орион: Боец Кот-Баюн был 17 января вместе с Белкой на позиции «Гавань». Знаю с его слов, что Белка в тот день сказал: «Слушай, там наших атакуют. Может быть, кто-то погибнет сегодня, но ничего, отобьемся». Схватил автомат, схватил боеприпасы. Кот-Баюн его спрашивает: «Ты куда?» «Я, — говорит, — помогать пошел. Им помощь нужна». Так Белка пришел к нам на «Трешку».

Белка был человек отчаянной смелости, настоящий боец. Показал и воинскую доблесть, и отвагу. В последний раз он нас выручил уже после свой гибели, потому что у него был работающий сотовый телефон, а у нас у всех сели батарейки. Мы пытались поддерживать постоянно связь на рациях, но было очень холодно — батарейки быстро разряжаются из-за холода. Когда у нас связи не стало, мы с Архангелом достали телефон Белки и держали связь уже по этому телефону. То есть он помогал нам держаться даже после своей гибели.

Техас: Из троих героев «Сути времени», которые погибли 17 января 2015 года, Белку я знал лучше всех. Мы с ним жили в одной комнате, я был новичком, это была моя первая позиция. И он взял меня под свое крыло. Однажды ночью я был на позиции «Глаза», на наблюдательном пункте. Укропы ползли в зеленке, я начал стрелять в них из ПКМ. Мне сказали: «Нет-нет, не трогай ПКМ! Стреляй из своего автомата». Просто ПКМ был «ребенком» Белки. Но Белка сказал: «Все в порядке». А потом помог мне его почистить. Примерно так мы с ним и познакомились.

Я не очень хорошо говорил по-русски, но он был со мной очень терпеливым, он по-настоящему заботился обо мне. И он был одним из самых старших, самых опытных бойцов в отряде. Он воевал уже полгода. А ребята с военным опытом в полгода были для нас словно викинги, древние воины, как будто они опытнее кого бы то ни было.

Белка ненавидел войну. Он был бесстрашным. Он всегда оставлял за собой право действовать, он всегда хотел идти в наступление. Он был словно самурай. Он хотел быть на передовой и был готов пасть в бою, если нас будут атаковать. Он был очень милым парнем, но в то же самое время очень жестким бойцом.

Я был совсем «зеленым» в мой первый заход в аэропорт. И он присматривал за мной. Думаю, отчасти поэтому меня и не убили там. Он учил меня замечать снайперов и других боевиков. Было забавно, когда мы несли дежурство на наблюдательной позиции. Он знал, что украинский снайпер с тепловизором всего в каких-то паре сотен метров от нас. Мы все стояли у окна. Но новички не могли спокойно стоять, они всё время перемещались из стороны в сторону, думая, что находятся под прицелом. А такие парни, как Белка, и особенно он сам, стояли, словно статуи. Он как будто бросал вызов, чтоб в него выстрелили. Он ничего не боялся.

Ирис: Белка никогда не бравировал тем, что он уже воевавший. Учился. Если не знал чего-то по тактике, огневой подготовке, то говорил об этом откровенно и стремился наверстать. Был он не очень уже здоровый человек. У него была контузия, достаточно тяжелая. Со слухом было не очень. То есть последствия контузии сказывались. Предлагали ему попроще деятельность, но он отказывался. Говорил, что его место впереди, с теми, у кого нет еще опыта.

Он пришел на войну воевать. Это чувствовалось по всем его действиям. Он безоговорочно брался за любую работу. Не ставил себя выше кого-то. В коллективе ни с кем никогда конфликтов не искал. Был опорой. На него можно было опираться, надеяться, что не подведет. Он и не подвел.

Ирина, вдова Евгения Беляева: Женя был очень хороший человек. Он любил нашу дочку, всегда с ней гулял, баловал ее. Любил свою маму. Он любил жизнь.

У него были золотые руки. Он мог сделать всё — за что бы он ни брался, у него всегда всё получалось. Вплоть до того, что он мог даже построить дом. Он любил работать. Для него работа была на первом месте. Без работы он никогда не сидел. Одно время был строителем — ездил на заработки в Крым и в Киев. А в последнее время устроился на завод в Донецкой области, где строили печи.

У него было очень много друзей. Это был общительный человек. Всегда помогал друзьям, помогал всем. Если друг какой-нибудь попросит его: «Жень, помоги!» — он бросит всё и пойдет, поможет. Безотказный человек. Серьезный. Всегда он держал свое слово.

Когда это всё случилось, он ни с кем не посоветовался. К нему пришел друг и предложил пойти в ополчение. Женя согласился, он принял решение, исходя из того, что ситуация просто безвыходная, деваться некуда, стоять надо до конца. И они пошли с другом, они решились. Когда его мать узнала об этом, она очень расстроилась. А я, когда узнала, — заплакала. Говорю: «Женечка, пожалуйста, не иди. Не оставляй дочку». А он: «Я решил. Назад дороги нет. Всё».

Я его понимаю прекрасно. На тот момент очень много мужчин ушли в ополчение, невзирая на то, есть у них семья или нет. Оставляли и беременных жен, и с маленькими детьми — и шли в ополчение.

В какой-то момент мы приняли решение уехать в Россию. Мама Жени поехала с нами. Переписывались, перезванивались. По телефону он говорил скупо, опасаясь прослушки.

Я его в письмах подбадривала, писала: «Держись, вернетесь с победой домой». Ему было тяжело. Он писал и матери, и мне, но мне он, конечно, писал больше, потому что боялся маму расстроить. Там было очень горячо. Бывало так даже, что он не пишет — мы переживаем, места себе не находим. А потом напишет мне: «Жив-здоров, не до вас было — было очень горячо. Передавай всем привет. Я всех вас очень люблю. Если останусь жив — всё будет хорошо». Он как чувствовал. Всегда в конце припишет: «Если останусь жив...»

Когда 2 августа 2014 года мы узнали о его первом ранении, то очень переживали. Пошли в церковь. Мать не спала... Он лежал в госпитале. Мы звонили ему, просили: «Женечка, приезжай к нам!». Он говорит: «Нет. Я своих товарищей не предам».

Последний звонок от него был перед Новым годом, в декабре 2014-го. У него был такой взрыв горя... Убили его друга. Он потерял лучшего друга, они были с ним из одного города. Он тогда сказал: «Ты не представляешь, как это больно. Сколько друзей на моих глазах погибло. Я пойду до конца». И он пошел до конца.

Вольга: Пятница с первого момента, когда мы столкнулись, и до самой своей смерти во время боя был оптимистом. Он не позволял себе срываться. Я не помню его агрессивным вообще — ни во время боя, ни в каких-то других ситуациях.

Говоря о Женьке, выделю три ярких его черты (их гораздо больше).

Первая черта — это его юмор, очень светлый, теплый, солнечный. В любой ситуации он умел шутить.

Вторая черта — он был очень добрым человеком. Однажды у Пятницы был самострел. Он из окна высовывался и проверял оружие. Такие вещи случаются, особенно у молодых ребят. За всё время у Пятницы был один такой сбой. А мы в это время стояли на улице. Передо мной была построена часть группы, я что-то объяснял. В общем, я стоял отдельно, стояла группа. Автомат Пятницы выстрелил в столб, и от столба прилетел рикошет мне в ногу. Пошли шутки, что я «ниже колена непробиваемый» (а попало чуть ниже моего колена, в которое часто «прилетает»).

Надо было видеть Женьку, насколько он переживал! Он подстраховался автоматически. Он не мог ни в кого попасть, рикошет штука такая — ну там синяк максимум. А тут даже синяка не было, штанину порвало и всё. То есть видно было, что никакую травму он мне не нанес. Мне очень трудно передать выражение его лица — да, там был испуг. Но самое главное у него — вот эта его доброта. Покаяние грешника можно было рисовать с Пятницы, когда он стоял с этим лицом!

Третья черта — в экстремальных ситуациях он был очень смел. Но он был смел не так, как часто можно увидеть в кинематографе, то есть не с позиции какой-то там ярости. Он был спокойно весел. Спокойствие ему позволяло принимать правильные решения или оригинальные решения, казавшиеся не всегда правильными, но в итоге помогавшие найти выход из ситуации. А его веселость легкая — она ребят, которые в меньшей степени были готовы к этим испытаниям, как-то успокаивала.

Матрос: Наш брат Пятница приехал к нам в Донецк в конце июля 2014 года. Тогда мы еще не знали Женю. Но сразу поняли, что это такой русский парень с открытой душой, горячим сердцем.

Среди добровольцев, приезжающих к нам на Донбасс, есть такие, которых мало что держит на родине. Или такие, которые бегут от проблем — например, от проблем в семье. Человек, который едет на войну, либо очень сильно горит внутренне и переживает происходящее как трагедию. Такой человек готов идти на жертву. Либо он бежит от своих проблем, чтобы как-то забыться.

Женя был из тех, которых держало дома очень многое. Он не сбежал от проблем. Он приехал к нам, чтобы помочь решить проблему. На родине у него осталась прекрасная жена, любимый сын. Поначалу для меня это было непонятно. Я спрашивал у Жени: «Жень, ты женат?» «Да, я женат». «И дети есть?» Он говорит: «Да, и ребенок есть». В тот момент — а разговор этот произошел в июле 2014 года — многие из нас еще не понимали до конца всю серьезность ситуации.

Женя очень любил свою семью, своих близких. И — уверен — любит. Он с нами рядом, он за нами смотрит.

Андрей, дядя Евгения Красношеина: Он был человек, который зажигался. В нем всегда была такая искорка, интерес к чему-то. Он был очень общительный человек — душа компании. Он своей улыбкой обезоруживал всех.

Ему нравилось, когда он сам выбирает. Ему было плохо, когда он видел несправедливость. И в этом смысле поехать на Донбасс, если там погибают дети, невинные дети... И еще — он считал: то, что там началось, может и к нам придти. Поступки Женьки — это правильные поступки.

Лом: Женя-Пятница — бывший десантник, молодой мальчишка — никогда не ругался матом. Чтобы вывести его из себя, надо было совершить какой-то невероятный проступок. Он всегда всех поддерживал. Но командир был строгий, и люди подчинялись ему не за страх, а за совесть. Он умел дотянуться до какой-то струнки внутри человека, так что ты делал то, чего он требовал, и считал, что так и должно быть. Я был некоторое время у него в подразделении, даже под его началом. Занимался тем, что обслуживал «Утесы». Мне было быстро, доходчиво объяснено, что надо делать, сколько раз в день. И он успевал и контролировать, и пошутить.

Контрабас: Пятница был очень живой, очень подвижный и очень веселый молодой человек. Помимо этого, у него была еще способность проникать вглубь вещей. Он обладал собственным взглядом на любую жизненную ситуацию, и когда он высказывал свое мнение, то часто потом думалось: «Да, да. Всё действительно так».

Он был человек слова. Человек дела. Один из немногих, кто прошел подготовку — в ВДВ служил. В отличие от большинства сутевцев, собравшихся в Донецке, знал хотя бы, что делать. Не то что мы, сплошные ботаники, которые только понаслышке знали об автомате.

Пятница мне, можно сказать, путевку в жизнь дал. Когда мы после очередной тренировки Вольги сидели, вывалив языки, отдыхали, он сказал, что в первую очередь воюет, бьется дух, а не тело. Физическое состояние можно подтянуть, но главное — это дух. Надо просто найти свое предназначение — тогда будет всё в порядке. Я над этим поработал, стал артиллеристом. В принципе, неплохо получается, говорят.

Он всегда нас поддерживал, всегда подбадривал, помогал во всем. Бывало, сидишь на позиции — промозглая погода, укры опять обстреливают... Заходит Пятница. Рассказывает что-то веселое. Просто уже от того, что зашел, — сразу настроение поднимается. Такой вот человек — душа компании. Не рубаха-парень, а именно душа.

Марс: Пятница — неутомимая натура. Он очень любил людей. Он до войны работал с трудными подростками. Вел секцию фехтования, был преподавателем. Это настоящий педагог, от бога.

Та черта, которая была в принципе у всех ребят, погибших в тот день, — платить собой, жертвовать собой. Платить собой в этой жизни. Он платил постоянно. Непосредственно в подготовке и во время боевых действий выражалось это в том, что именно он иницировал что-то новое — строительство новых позиций, организацию взаимодействия с соседними подразделениями. Причем он не просто ставил задачу, разворачивался и уходил. Он, поставив задачу, сам брал мешок, насыпал его песком и таскал наравне со всеми, а может, даже и больше.

Орион: Пятница... Жизненная энергия из него прямо струилась. Было очень интересно с ним общаться. Мы несколько раз с Техасом приходили с нашей позиции на его позицию, и потом вместе с ним, вторем, отправлялись по каким-то делам, по хозяйству. Как-то раз идем все трое к нему на позицию, все нагруженные. Пятница бежит, как будто он налегке, хотя он так же нагружен, как и мы, — тащит и РПГ-7, и выстрелы, и бронежилет, и всё остальное, но движется при этом очень быстро. А мы с Техасом еле-еле плетемся. Он поворачивается и говорит: «Медленно перемещаетесь, товарищи американцы! Давайте побыстрее — мины летают». А мины действительно летают, недалеко разрываются.

Ну, ничего — дошли нормально. И оказались у Пятницы на позиции. Тут Пятница говорит, что руки надо горячей водой помыть, да надо пообедать, надо то, надо се. Я сижу, думаю: ну, как будто я к себе, к семье пришел, а он как отец родной обо мне заботится. Это было удивительно — парень молодой вообще-то...

Газетчик: Во время похода на Пантелеймоновку мы дошли до Горловской трассы и там в лесочке перед ней разбили лагерь, спрятали броню. Уложились на карематы, спальники — кто где упал. Очень уставшие все были, достаточно долгий был переход — целый день с утра до ночи. В сентябре по ночам уже было прохладненько. Я проснулся оттого, что кто-то меня теребит. А я накрылся спальником, потому что весь в него не залазил — в амуниции, в броне, в разгрузках... Просыпаюсь, а меня укутывает кто-то. Ну, отлично — спина теперь закрыта, тепло. Я сначала не понял даже, кто это делает. Прилег, а потом думаю: кто это лазит тут, подбивает подушки? Смотрю — а это Пятница лазит между всеми, укутывает...

Щука: Во время боя Пятница очень достойно себя вел. Тяжело вспоминать, конечно, эти минуты. Он был человек решительный. Даже после ранения не растерялся. Отдал правильную команду — занять оборону первого этажа и держаться именно там всеми силами, что мы в принципе и сделали. Это нас и спасло.

Хочу сказать спасибо его родителям. Я рад, что у меня в жизни был такой человек, как Пятница, с которым я общался, вместе воевал и делил хлеб. Большое спасибо вам за то, что воспитали достойного сына, настоящего героя.

Лом: У Высоцкого жестокие слова сказаны, что смерть самых лучших забирает, выдергивает по одному. Вот самых лучших у нас и выхватила: Пятницу, Болгарина, Белку... Для меня они всегда где-то рядом. Что-то вот делаешь и думаешь: «А что бы Жека сказал?» Это я про Пятницу.

Все они рядом, потому что наши мертвые всегда с нами должны быть. Особенно те, которые погибли за одно дело. Они близкие люди нам были. Точнее, не были. Они и есть наши близкие.

Контрабас: Даже когда я их видел на прощании — не мог поверить, что их больше нет. Всё равно они где-то рядом. У нас БМП в батальоне называется «Пятница» — так, как мы обещали. Всё равно наш Бессмертный полк с нами — они нас поддерживают.

Петька: Когда закрадывается мысль где-то схалтурить (никто не узнает), где-то что-то не доделать, — перед глазами братцы, которые не дают: нет, нельзя...

Марс: В первые часы, когда пришло сообщение о том, что Женя-Пятница погиб... тут дело даже не в том, что не хотелось в это верить или не хочется в это верить... Лично у меня — и подозреваю, что не только у меня, но и у всех, кто там присутствовал, но буду говорить сейчас за себя — было абсолютно точное ощущение, что это не так. Причем это не разум отказывался верить, а я точно знал, что он жив. Что все они трое — живы.

Потом мы разговаривали об этом с ребятами... Я считаю, что они в каком-то смысле находятся просто на других позициях. И лично для меня они живее всех живых, в особом смысле. То есть они для меня просто не погибли. Они продолжают эту войну. И иногда в моей жизни бывают такие ситуации, когда я начинаю соотносить свое поведение или какой-то выбор, который мне предстоит сделать, с их мнением. Они... ну как сказать... не разговаривают, но смотрят. Во всяком случае, я это ощущаю.