Как мы уже показали в предыдущих статьях, после роспуска в 1876 г. Первого Интернационала марксистские концептуальные позиции по вопросу о пролетарском интернационализме заметно пошатнулись. И это не могло не вызвать у марксистов стремление как-то исправить положение. Одним из исправителей стал Эдуард Бернштейн.
Советский официоз расправился с Бернштейном, как и со многими другими, обвинив его в ревизионизме. А как быть, если ортодоксальный вариант идеологии атакуется всем, что происходит в сфере экономики, политики и так далее? В этой ситуации застылая ортодоксальность просто невозможна.
Никоим образом не хочу восхвалять Бернштейна. Просто обращаю внимание читателей на то, что Эдуард Бернштейн — это один из основных соратников Маркса. Что к 80-м годам XIX века он стал одним из самых влиятельных лидеров левого крыла германской социал-демократии. Что когда его выслали из Германии за революционную деятельность, он в Лондоне настолько сблизился с Ф. Энгельсом, что тот завещал Бернштейну как свои, так и марксовы рукописи.
И надо же — в 1890-х годах во взглядах Бернштейна произошел фундаментальный перелом! Почему? Будучи одним из лидеров марксизма, Бернштейн был просто обязан как-то отреагировать на поразительные результаты легальной, в том числе парламентской, политической борьбы немецкого пролетариата, которые сопровождали становление «новой имперской политики» Германии. Что же это за результаты?
Канцлер Бисмарк, который в это время завершал объединение германских княжеств и «земель» в единое централизованное государство, очень внимательно относился к рискам низового социального протеста. Бисмарк встречался по вопросам социальных требований рабочих с идеологом «мирного врастания социализма в государство» Фердинандом Лассалем (именно его позиции Маркс громил в 1875 г. в своей работе «Критика Готской программы»), консультировался с экономистами, отстаивавшими идеи так называемого катедер-социализма («государственный социализм» Луйо Брентано и др.).
В 1880-х годах Бисмарк провозгласил принцип «социальной ответственности государства» и политику «государственного социализма». И инициировал в германском законодательстве масштабные социальные реформы, которые включали законы об охране труда, о минимальной оплате и максимальной продолжительности рабочей недели, о медицинском страховании рабочих, о пенсионном обеспечении пожилых работников и опеке над инвалидами, и т. д.
Эти реформы, которые вскоре назвали «прусским социализмом», резко улучшили положение части рабочих, прежде всего — квалифицированных, которые составляли костяк германской социал-демократии. Бернштейн, повторю, не мог не отреагировать на успех «прусского социализма». Другое дело, была ли его реакция адекватной. Но без той или иной реакции ортодоксальный социализм был попросту обречен.
Как же именно отреагировал на политику Бисмарка один из самых верных и глубоких учеников Маркса, Эдуард Бернштейн? В ряде статей 1890-х годов, а затем в книге «Проблемы социализма и задачи социал-демократии» (1899 г.) Бернштейн заявил, что тезис Маркса об углублении абсолютного и относительного обнищания пролетариата ошибочен, и что историческое развитие общества ведет не к обострению классового противостояния между буржуазией и пролетариатом, а к их эволюционному сближению на основе становления в буржуазном национальном государстве демократических институтов.
Отсюда Бернштейн делал два фундаментальных политических вывода.
Во-первых, о том, что правильная политика партии пролетариата — не подготовка антибуржуазной революции, а постепенное «социалистическое перерождение» государства в ходе парламентской борьбы.
Во-вторых, о том, что в результате ранее бесправный пролетарий, получая все новые гражданские свободы, в полной мере осознает и признает свое единение с демократическим национальным государством. Он «…все больше становится гражданином... Полное уничтожение национальностей есть мечта, и притом некрасивая».
Тут ключевым словом, конечно же, является слово «некрасивая». Бернштейн не хочет отказаться от существования наций как таковых, не понимает, почему от них надо отказываться. Мы вновь возвращаемся к тому, что обсуждали в предыдущей статье. Да, вражда наций, эксплуатация одной нацией другой нации — отвратительны. Но почему нации не могут жить в мире и дружбе? Почему их надо приводить к одному знаменателю? К какому именно знаменателю их надо приводить? Бернштейн называет идею приведения наций к одному знаменателю некрасивой мечтой. Но что это за мечта вообще? Каковы ее контуры? Каков ее созидательный потенциал? Откуда проистекает необходимость такой мечты?
Но вернемся к далеко небезупречному Бернштейну.
Как мы видим, он фактически осуществляет ревизию принципа пролетарской солидарности (и проистекающего из него пролетарского коллективизма). И предлагает взамен принцип национальной солидарности (а значит, и идею коллективизма буржуазной нации).
Такой концептуальный и идеологический разворот Бернштейна в конце XIX в. расколол не только германских социал-демократов, но и ряд других партий созданного в 1889 г. Второго Интернационала. Георгий Плеханов и другие видные марксисты требовали исключить Бернштейна из партии. Однако ни один из последующих съездов партии на это не решился.
И причина не только в усилении «ревизионистского» крыла немецкой социал-демократии, действительно «подкупленной» реформами Бисмарка (на этот подкуп пролетариата, как новый в сравнении с эпохой Маркса фактор эпохи империализма, позже точно указывал В. И. Ленин).
Помимо этого, есть еще три причины, делавшие для марксистов невозможным радикальное мировоззренческое и политическое «отлучение» Бернштейна от марксизма.
Причина №1 — после кризиса интернационализма, обнаженного Франко-прусской войной, в социал-демократии начала активно обсуждаться недоопределенность позиций Маркса по национальному вопросу (в частности, тема возможной ликвидации наций в ходе становления мирового социализма). Развернулась полемика о соотнесении национальных интересов с коллективными классовыми интересами пролетариата.
Причина №2 — в это же время бурно обсуждались идеи основателя социологии Эмиля Дюркгейма (в частности, его книга «О разделении общественного труда»). Дюркгейм противопоставлял «механическую солидарность» доиндустриальных обществ, с их уравнительностью работников в одинаковых трудовых ролях, — и «органическую солидарность» сложно построенной капиталистической системы разделения индустриального труда. Такой системы разделения труда, где причиной солидарности становится глубокая взаимозависимость работников друг от друга, работодателя и работников смежных производств. То есть Дюркгейм доказывал, что изменения характера производительных сил и производственных отношений в индустриальном обществе (а ведь для марксистов именно это решающий фактор исторических трансформаций!) приводят к становлению внеклассового коллективизма индустриальной нации.
Причина №3 — опять-таки в это время в Европе и США распространяются и приобретают серьезный резонанс идеи национального неравенства. Социал-демократы вспоминают явно унаследованные от Гегеля тезисы Энгельса (например, высказанные в работе 1849 г. «Демократический панславизм») о разделении наций на «исторические» и «неисторические». Обсуждаются выводы о национальном неравенстве в ряде антропологических интерпретаций дарвинизма, а также теории «расовой борьбы» Гобино, Чемберлена и др.
Об этих интерпретациях и этих теориях мы поговорим позже. Здесь нам необходимо прежде всего обсудить, как именно отреагировали на уход от пролетарского интернационализма те марксисты, которым этот уход представлялся порочным и необоснованным. Главными из таких марксистов были Карл Каутский и Роза Люксембург.
Каутский уже в 70-х годах XIX века стал влиятельным коммунистическим теоретиком, отстаивавшим позицию Маркса по всем ключевым вопросам. В 1899 году Каутский выпустил книгу «К критике теории и практики марксизма. Анти-Бернштейн. Метод. Программа. Техника», в которой опровергал и «антиреволюционный» ревизионизм Бернштейна, и его тезис о возможности солидарного единения пролетариата и буржуазии в капиталистической нации. Одновременно свою книгу против Бернштейна «Социальная реформа или революция» опубликовала и другой лидер левой фракции германских социал-демократов, Роза Люксембург.
На рубеже ХХ века Каутский фактически возглавил левое, антибернштейновское, крыло в немецкой социал-демократии.
Однако и у самого Каутского отношение к проблемам пролетарского коллективизма и интернационализма было непростое. Еще в 1875г. он опубликовал статью «Дарвин и социализм», где признал справедливость теории Мальтуса об угрозе перенаселения планеты в связи с тем, что производство продовольствия отстает от демографического роста (так называемая «мальтузианская ловушка»). Далее у Каутского следует тезис о том, что повышение благосостояния пролетариата — при любом экономическом строе — усиливает его размножение, то есть демографическое давление на продовольственные ресурсы.
Отсюда Каутский делал вывод, что переход к более совершенному социалистическому способу производства только отодвинет по времени, но не решит проблему нехватки ключевых ресурсов. То есть, социализм не способен ликвидировать конкуренцию за обладание этими ресурсами как между социальными группами внутри стран и в пределах самих этих групп (включая пролетариат), так и между разными странами. А значит, не гарантирует устойчивой пролетарской солидарности и полноценного коллективизма ни в национальном, ни в интернациональном масштабе.
К 1890-м годам Каутский отказался от мальтузианства, признав, что возможно и наращивать производство продовольствия, и ограничивать демографический рост. Однако проблема «мальтузианской ловушки» его явно по-прежнему волновала.
В частности, Каутский объяснял империализм именно как стремление промышленно развитых стран подчинить себе аграрные страны и регионы для того, чтобы прокормить растущее население: «Империализм… означает особый вид политических задач, которые наметились вместе с новейшей фазой капитализма, но отнюдь не совпадают с ним. Его сущность заключается в том, что страна с высокоразвитым капитализмом стремится присоединить к себе большие сельскохозяйственные области…».
Видимо, именно с таких позиций неизбежности империалистической конкуренции чешско-немецкий коммунист Каутский в переписке со своей польско-немецкой соратницей Розой Люксембург заявил: «лучшее, что мы можем сделать для польских рабочих, — это германизировать их». Не в этом ли был подтекст той идеи уничтожения национальностей, которую Бернштейн назвал некрасивой? И впрямь, если речь идет о том, что идея уничтожения национальностей есть на самом деле идея уничтожения польской национальности в пользу немецкой национальности, то красивой ее назвать, мягко говоря, очень трудно.
Отметим, что проблема конкуренции империалистических держав как главной причины разрушительных войн в начале ХХ века обсуждалась не только социал-демократами. В 1902 году британский социал-либерал Джон Гобсон говорил об интер-империализме, который может прекратить войны в результате заключения финансовым капиталом крупнейших империалистических держав картельного сговора для совместного овладения и управления миром. В 1907 г. эту же тему затронул германский социал-демократ Карл Либкнехт. Он написал, что возможно «…выключение колониальной конкуренции между государствами, также как это происходит в частной конкуренции между капиталистическими предприятиями в картелях и трестах».
В 1914 г. Каутский пишет книгу «Национальное государство, империалистическое государство и союз государств» в которой превращает идеи Гобсона, Либкнехта и других в стройную концепцию «ультраимпериализма». Каутский пишет: «…Не может ли теперешняя империалистская политика быть вытеснена новою, ультраимпериалистскою, которая поставит на место борьбы национальных финансовых капиталов между собою общую эксплуатацию мира интернационально-объединённым финансовым капиталом? Подобная новая фаза капитализма во всяком случае мыслима…».
Очевидно, что для коммунистов-марксистов, в том числе для Ленина, тезис Каутского об ультраимпериализме, по сути, означал признание возможности такого «буржуазного интернационализма», такой «всемирной солидарности капитала», которая практически исключает победу даже очень хорошо коллективистски организованного пролетариата. В этом тезисе в неявной, но отчетливой форме содержалось признание возможности вечного торжества капитала и эксплуатации трудящихся — этакой пессимистической версии «конца истории»!
Конечно, Ленина и других марксистов возмутило не только это. Каутский, который до Первой мировой войны твердо стоял на позициях революционного марксизма и пролетарского интернационализма, с началом войны оказывается очередной жертвой, скажем так, «национально-коллективистского искуса» (или же — национально-коллективистского рока?).
Понятно, что вокруг этих проблем и в ходе войны, и после ее завершения развернулась острая полемика.