Теперь я постараюсь поговорить о том, как именно это всё здесь развивалось, и в какой именно точке мы сейчас оказались.

Мы сейчас с вами прибыли на некоторый промежуточный пункт нашего движения. Когда «Суть времени» начиналась, я говорил, что критическим или узловым годом будет, конечно, 2017-й. Помните, да? И что это такой бег на длинную дистанцию, который будет продолжаться шесть лет.

Вот уже фактически половина этой дистанции пройдена. Скептики говорили: «Да это всё вообще не проживет и полгода», — да? Что под выборы что-то такое соорудили, и сразу после выборов оно рассосется. Ну как, оно рассосалось? Скептики посрамлены очевидным образом! И наша задача заключается во многом в том, чтобы не отвечать на какие-то уколы, выпады в наш адрес, а делать что-то такое, что никто никогда не делал.

Такое количество учебников никто никогда не делал. Это мы делаем. Это наше лицо. Это наш почерк. Мы так будем делать всё больше и больше самых разных нужных нам начинаний, потому что мы знаем, зачем мы работаем. Вот и всё. А разные другие будут это видеть и по этому поводу упражняться... У Киплинга есть такое стихотворение:

В чём могли, они подражали, но им мыслей моих не украсть — Я их всех позади оставил потеть и списывать всласть.

Это хорошо и это правильно, что вы всё чаще слышите многое из того, что мы говорим, уже из других уст и, так сказать, в режиме скрытого цитирования... Это всё здорово. Мысль должна расходиться. Я знаю, что основные мысли, которые прозвучат здесь, будут повторены в очень многих местах примерно за два-три месяца.

Но речь идет еще и о другом — структура складывается. Понимаете, есть такой специальный закон того, как складываются структуры. Я не буду говорить, что ЭТЦ и собравшаяся коммуна, и какие-то наиболее активные люди, которые рядом с нами это всё делают, не работают на определенную тенденцию, на то, в какую сторону структура будет складываться. Работают и работают! Но структура — это нечто самозначимое. Структура складывается так, как она складывается, и складываете ее вы, находящиеся в этом зале. Не будет воли каждого из здесь сидящих — не будет никакой структуры. Это же очевидно!

Так вот, эта воля проявлена. Она не просто проявлена, мы видим, как нарастает количество дел, которые делаются, количество мероприятий, в конце концов, просто количество выпускаемых информационных продуктов и всего прочего. И мы видим, что оно утраивается, учетверяется, да? А это значит, что структура стягивается. А когда структура стягивается, когда структура сама начинает понимать, что она есть, то с одной стороны, у нее возникает другая эффективность, а с другой стороны — у кое-кого всегда возникает разочарование. Потому что собрались люди, и никто точно не знал в 2011 году, что будет? И каждый мог себе нарисовать свою картинку. И такую, и другую, и третью. А когда структура стягивается, то вдруг оказывается, что, дорогой мой, вот она! И определяй в ней место! А она уже есть, она — живой организм, здоровенный, так сказать, каким-то способом существующий, регулирующийся, действующий и так далее. А кому-то из тех, кто думал, что структура будет совсем другой, вдруг начинает казаться, что «батюшки, а я-то чего-то другого хотел». А вот она, структура.

И обиднее всего не когда кто-нибудь из руководства что-нибудь острое говорит и по этому поводу возникают обиды, а когда даже ничего не говорят, а структура складывается. И оказывается, что ей всё равно, что ты иначе всё думаешь, — она уже сложилась.

Так вот, за эти три года, почти три, структура сложилась и все находящиеся здесь это понимают. Это первое.

Естественно, что в момент, когда структура сложилась, те, кто недоволен, что она сложилась такой, какой она сложилась, начинают по этому поводу выражать недовольство. А дальше говорят: создайте другую структуру! Ну так создайте!

Вот кто-то говорит о том, что всё должно быть ортодоксальнее с точки зрения понимания марксизма. Именно как в марксизме! — не так, как написал Маркс, а вот как в учебниках было и в политпросвете. Вот такую структуру надо создать. Ну так создайте! Она, между прочим, существует — она называется... не буду говорить, чтобы не обижать людей. Есть несколько структур очень ортодоксальных, фундаменталистских, которые принимают учебники политпросвета за икону, молятся на них и считают, что это и есть марксизм. Ну так войдите в эти структуры! Или создайте свои — будет небольшое число людей, которые посвятят себя служению некоему... посвящают себя ненависти к тому, что сложилось у нас, что сложилось тут... без них. И это их право.

В каком-то смысле своим поведением они очень сильно оттеняют происходящее. Они всё говорят, говорят, говорят, говорят, говорят... а тут возникают вот эти ангары. Они опять говорят, говорят, говорят, говорят, говорят... а тут сидит полный зал. Они говорят, говорят, говорят, говорят, говорят... возникает коммуна. Они говорят, говорят, говорят, говорят — фуры большие, тяжелые фуры привозят учебники. Они говорят, говорят, говорят, говорят — происходит еще что-то. И это наш принцип.

Если мы делом всё время не будем показывать, что мы двигаемся дальше, если мы самих себя в этом деле не будем видеть... Ты делаешь что-то и вдруг видишь, что ты есть. Не люблю Евтушенко, в основном даже за то, что он потом сделал со своим собственным творчеством, но вот герой его говорит:

Да, юность, мальчик мой, невозвратима, но посмотри в окно: там есть плотина? И, значит, я на свете тоже есть.

Посмотрите вокруг — мы тоже есть! Вот труд приехавших и тех, кто не смог приехать, но послал приехавших... вот весь этот труд сейчас сконцентрирован здесь в этот день работы и праздника, в который мы собрались. Посмотрите — он есть! А значит, все здесь присутствующие тоже есть. У них есть коллективное бытие. Каждая крупица их работы сконцентрирована в это. Она не рассеялась, не ушла в песок, не была использована не по делу, не была небрежно отброшена. Каждая крупица того, что мы делали эти три года, оформилась этим залом, этими книгами, этой коммуной и всем тем, что мы делаем.

И я поздравляю вас с тем, что это складывается. Складывается главное — само человеческое, большое тело структуры. И складывается то, что подтверждает факт ее бытия — вот эти ангары, эти здания, поселившиеся здесь люди, какая-то человеческая стойкость. Уверяю вас, что жить здесь в отдалении 44 людям совсем непросто. Очень разные люди, понимаете, да?

Вот вы были сейчас, например, в этом доме возле фабрики, который был куплен несколько месяцев назад. Я тогда пришел в изумление, увидев, во что превращена бывшая фабричная библиотека. Оказывается, владелец задумал сделать что-то навроде найт-клаба, обил всё внутри дешевым пластиком — этакая претензия на «отдых по-западному»... Мы купили этот дом, и в течение четырех месяцев он превратился в интеллектуальный центр, еще только книги не поставили. Вы видели, да?

Вот я смотрел, как коммунары работали над этим. Работали так, как в 20-е годы. И на каждом объекте так работали. Вот эти корпуса огромные — они абсолютно гнилые. Когда мы пришли, у меня было единственное ощущение: что в них — смерть. Причем смерть на объекты материальной среды всегда приходит двумя путями. Сначала — дырявая крыша, и всё начинает течь. Потом — отсутствие отопления, и всё начинает мерзнуть. Течь-мерзнуть, течь-мерзнуть, течь-мерзнуть... через год объектов нет. Всё, они мертвы.

Я иду туда с человеком, который остался еще из фабричных. Смотрю: где-то под одной дыркой подложен кусок рубероида, под другой. Говорю: «Слушай, а ведь тебе за это не платили. Ни тебе, ни тем, кто рядом был, местным, из Александровского. Зачем вы этот рубероид подкладывали? Дело это безнадежное ведь: вот еще две дырки». Он говорит: «Не знаю, какая-то надежда была. И вообще — как-то так надо».

Противник, действуя на концептуальном поле, на поле культурном, на поле социальном и прочем, вообще давно считает, что он русский народ уничтожил. А русский народ существует. И самая большая загадка для противника заключается в том, что он существует. Я не хочу сказать, что он существует в безупречном состоянии, я не хочу сказать, что всё встало с колен и начало восходить. Но он не убит.

Мы появились здесь как какое-то вторжение, и, естественно, местное население не понимает: то ли сектанты, то ли кто, зачем, что будут делать и т. д.

Через два или три месяца иду по улице и слышу (а у нас ведь Мария Рачиевна Мамиконян часто по телевидению выступает): «Тоня, Тоня, иди к телевизору, там наша Мария Рачиевна выступает». Я зафиксировал это слово — «наша». Всё хорошо!

Но были еще и другие моменты, о которых я обязательно должен рассказать. Собрали бригаду женщин местных что-то там красить, наши до ночи работают, а у них смена нормальная. Одна по вечерам тоже остается... Ей рабочий местный, уходя, говорит: «Ты-то чего, иди уже домой!» Она отвечает: «Слушай, тут как на БАМе. Такого второй раз не будет».

Другие две женщины восстанавливали отсек, где был кабинет директора. Тут был в советское время какой-то всеми уважаемый директор. И одна говорит: «Я тут работаю и чувствую его дух!» (опять скажут, что мы духов вызываем). «Прямо будто где-то рядом стоит. Вот больше и больше восстанавливаю — а он всё рядом стоит».

Всё это говорит еще и о другом: никогда русский народ без большого смысла работать не будет. Немец будет, какой-нибудь финн будет. Русский народ без большого смысла не будет. Добавлю еще к этому, что и без аврала русский народ тоже работать не будет. Но если большой смысл есть, то ни один народ мира не будет так работать, как русский.

Последняя живая часть человечества (европейского) — здесь. Здесь нет красивых коттеджей, как в Дании. Здесь нет ухоженных дорог, как в Германии. Но здесь живые люди. С живым интересом к жизни. Сильно одичавшие за 20 лет, но сохранившие такую невероятную жажду. Как это выглядит? Покупают продукты в местном магазине представители нашей общины. Продавщица что-то спрашивает — и они ей начинают рассказывать о Сирии. Она говорит: «Слушай, а почему нам этого всего не говорят? И вы раньше приходили, покупали, а ничего не рассказывали. Приходите еще, опять что-нибудь расскажете». Как говорил Гамлет: «Что он Гекубе, что ему Гекуба?». А вот им это важно. Это — важно. И когда наши предки начинали восстановление страны лекциями о международном положении и потом переходили к тому, как именно проводить выходные дни, то лекции о международном положении никто в выходные дни не отменял. Понимаете, да? Это было очень важно. И осталось еще важно.