Следуя линии на последовательное и более или менее хронологическое описание хода Великой Отечественной войны, я намеревался в этой статье перейти к анализу драматической Московской битвы. Но перечитав предыдущие статьи (а также получив на них несколько откликов), понял, что надо сделать остановку. Для того чтобы еще раз проговорить, как была устроена немецкая военная машина, почему она побеждала всех, с кем сталкивалась, — кроме Красной Армии.

Немцы разработали стратегию блицкрига («план Шлиффена») для Первой мировой войны. Согласно плану, Францию предполагалось захватить за полтора–два месяца, и тут же переключиться на Россию. Этим Германия избегала затяжной войны на два фронта, в которой она неминуемо проигрывала.

Однако произошло именно то, чего немцы опасались больше всего — французские и бельгийские войска выдержали первый натиск и навязали немецкой армии траншейную войну. Русская армия в это же время совершила стремительное наступление на Восточную Пруссию. Итогом стала война на два фронта.

То есть в Первую мировую стратегия блицкрига не выдержала испытания практикой или, точнее, не смогла себя показать. Однако новая мировая война дала еще один шанс — и уж Францию, во всяком случае, немцы сокрушили в полном соответствии со всеми его правилами.

Конечно, за годы между двумя войнами серьезно улучшилась военная техника, возросли возможности тылового обеспечения (появились мощные грузовые автомобили, заправщики и многое другое). Именно поэтому среди западных военных историков распространилось мнение о преимуществе немцев в бронетехнике, боевой авиации и другом вооружении современной маневренной войны. Но на самом деле можно уверенно утверждать, что во Второй мировой войне решающее преимущество вермахту дала именно военная доктрина, а не технологии.

С конца 1920-х годов немецкие стратеги упорно искали новую тактику, чтобы снова не попасть в безвыходную ситуацию вязкой позиционной войны 1914–1918 годов. В этом им, помимо всего прочего, помог Шарль де Голль, тогда еще полковник, который в изданной в 1934 г. книге «Vers l'armee de metier» («Профессиональная армия») предложил сделать основной упор на мобильные моторизованные части. Вместо наступающих пехотных колонн, с трудом преодолевающих 15–20 км в день, вместо артиллерийской перестрелки противоборствующих армий, от которой приходится зарываться в землю как кротам, вместо неподвижной линии фронта — скоростной бросок на 100 и более километров, окружение и разгром лишенных коммуникаций, тылов и подвоза боеприпасов армий противника.

Немецкие военные, тщательно проработав общую стратегию де Голля, успешно применили ее как раз для разгрома Франции. Среди наиболее известных теоретиков танковой войны вермахта были Гейнц Гудериан (один из создателей танковых войск как отдельного рода) и Эрвин Роммель, подчеркивавший важность прорыва и выхода в тыл противнику на предельно возможной скорости и с использованием фактора внезапности.

В результате сложилась стратегия молниеносных действий, ключом к которой была тактика прорыва мощными танковыми дивизиями («сжатым кулаком, а не раскрытой ладонью») в тесной координации с воздушной поддержкой. Координация достигалась благодаря использованию превосходной радиосвязи.

В немецком Генштабе и среди офицерского состава вермахта считалось неоспоримым, что скорость важнее численного преимущества, что выигрыш времени важнее обороны, что поддержание максимально высокого темпа дороже, чем осада и взятие укрепленных пунктов.

Технологически операции блицкрига проходили так.

Сначала в тылу противника разворачивала подрывную деятельность пятая колонна, собирая разведывательные данные, дезорганизуя действия тыловых служб, нарушая линии связи и т. д. Одновременно в тыл массово забрасывались тактические воздушные десанты и диверсионные отряды, просачивались группы автоматчиков.

Затем люфтваффе наносило массированные бомбовые удары, уничтожая военно-воздушные силы противника еще на аэродромах и в ангарах, выводя из строя коммуникации, транспортные и железнодорожные узлы, склады вооружений и горюче-смазочных материалов. Самолеты шли волна за волной, с воем сирен и специальных усилителей шума. Затем наносились бомбовые удары по скоплениям войск противника.

И только после этого в бой вводились мобильные подразделения — моторизованная пехота, легкие танки (обладающие наибольшей скоростью и максимальным моторесурсом) и самоходная артиллерия. Вслед за ними в атаку шли тяжелые танковые подразделения. И только в конце при поддержке полевой артиллерии в бой шла регулярная пехота.

Все это сопровождалось массовой (порой беспорядочной) стрельбой, психическими атаками мотопехоты и танков, ударами авиации по любому скоплению людей. Расчет был простой — вызвать растерянность и панику, ощущение, что враг везде вокруг, что обороняться бесполезно.

В ходе французской кампании в целом французы дрались довольно упорно, но были эпизоды, когда французские командиры настолько поддавались панике, что, получив отрывочные сведения о форсировании реки немецкими танками, в растерянности отводили свои войска. Паника действовала и на французских солдат в такой степени, что командиры не могли их остановить и были вынуждены «подчиниться ситуации», т. е. беспорядочно бежать вместе с ними.

Танковая дивизия была основной ударной единицей немецкого блицкрига. Она почти никогда не наступала на обороняющегося противника в лоб: либо в стыки между оборонительными линиями (их находила разведка, в основном, воздушная), либо в обход. Через разрывы и промежутки в обороне наступающие танковые подразделения быстро обходили опорные пункты и узлы сопротивления, блокировали или окружали их. Если по каким-то причинам не срабатывала разведка, танковые подразделения самостоятельно, как свора гончих, «прощупывали» оборону противника, ища любые слабые места. И как только такое место бывало найдено, танковая дивизия мгновенно перестраивалась и устремлялась в прорыв.

Тактика действий была достаточно разнообразной. Использовался великий тактический принцип, открытый еще древнегреческим стратегом Эпаминондом — неравномерное распределение сил по всему фронту. Это делалось, чтобы в случае необходимости войска можно было быстро сосредоточить на направлении главного удара.

Обязательным было комбинированное применение двух–трех родов войск: танков и артиллерии, танков и авиации, танков, авиации и пехоты.

Тактические приемы, использованные еще Ганнибалом против римской армии в сражении при Каннах, получили в блицкриге стратегическое развитие. Сильные фланги при относительно слабом центре позволяли охватывать боевые порядки обороняющейся армии, окружать ее и затем при помощи подошедшей пехоты уничтожать.

Правилом также было выделение резерва, который мог быть направлен на любой участок, где грозил прорыв. В ходе блицкрига резерв стал не только важным средством решения исхода боя, но и тем источником, где можно было черпать людей и технику для продолжения безостановочного наступления.

И, конечно, классикой блицкрига была тактика внезапных молниеносных ударов, глубоких танковых клиньев. С помощью этих и сходных тактических приемов вермахт неизменно одерживал победы в предыдущих кампаниях. Ставка делалась на силу огня и брони, на мощь ударов с воздуха.

Я рассматриваю все эти наиважнейшие подробности для того, чтобы вновь подчеркнуть общий тезис. Когда специалисты, сравнивая потенциалы двух армий, сопоставляют только количество боевой силы и техники, они существенным образом недоговаривают. Спору нет, это важно. Но еще важнее, как задействуются живая сила и техника.

Если вы научились почти одновременно вводить на главных направлениях стратегического удара всю имеющуюся у вас живую силу и технику, а ваш противник вводит ее по частям, то — при равном количестве боевой силы и техники — вы имеете двух-, а то и трехкратное преимущество.

Если ваш организационный и кадровый потенциал — при равном количестве боевой силы и техники — втрое больше, чем у противника, то ваше преимущество становится десятикратным.

А если вдобавок вы задействуете совсем новые принципы, сочетая эту новизну с высоким уровнем организационной готовности личного состава, его профессионализмом, его детальной технической оснащенностью, то ваше преимущество становится многократным.

А если учесть, что ваш противник из оправданных политических соображений боится отмобилизоваться, а ваша мобилизация идет на всю катушку, то…

Словом, когда приходится читать о некоем исходном равенстве сил у нас и у немцев, то тут уместно процитировать Грибоедова: «Я правду о тебе порасскажу такую, / Что хуже всякой лжи…»

Правда о равенстве в живой силе и технике — это правда, которая хуже всякой лжи. Потому что эта правда основана на тупой оценке количества живой силы и техники. А нужны тонкие оценки, в которых будет и качество живой силы и техники, их динамический потенциал, их квалификационные характеристики, и способность армии отмобилизоваться, предопределенная политикой, и временной параметр и многое другое.

С учетом этих тонких оценок придется признать, что немцы обладали реальной возможностью уничтожить нас за шесть месяцев. И что в том, что они нас не уничтожили, есть не закономерность, а великое чудо. Конечно же — рукотворное чудо, связанное с невиданной способностью советской системы к мобилизации, а советского общества — к принесению беспримерных жертв на алтарь победы.

Ни эту жертвенность, ни эту способность к мобилизации, ни эти организационные механизмы немцы не учли. А ведь все это взялось не из воздуха. Оно было наработано мучительным трудом, умом и подвижничеством в период с 1917 по 1941 годы.

Советская Россия училась по-новому работать, по-новому мобилизоваться и организовываться, по-новому любить страну и общенародные завоевания. И все это новое удалось сочетать с традиционным, извечно присущим народу, культуре, социуму.

Став индустриальным, советское общество не потеряло традиционность. И за счет этого обрело неслыханный потенциал. Гитлеровские аналитики не совершили грубых ошибок в оценке потенциала советской армии. Но гитлеровские советологи полностью провалились при анализе потенциала советского общества. А гитлеровские стратеги так и не поняли, что фраза «Народ и армия едины!» не пустые слова. Что речь идет о тончайшем синтезе, наработанном в советскую эпоху и воплощавшем в себе то лучшее, что существовало в эпоху досоветскую.

Являясь частью нового, очень тонкого и нетривиального общества (которое оценщики свели к банальным выжимкам из коммунистического догмата и банальной белогвардейской клевете), советская армия выдержала удары противника, реально обладающего многократным преимуществом. А советское общество включило такой потенциал, который создал и военно-промышленное, и военное чудо.

Отдельный вопрос — о сопоставлении духовных потенциалов двух армий — фашистской и советской.

Сводить духовный потенциал фашистской армии к элементарному немецкому националистическому подъему, помноженному на страх перед гитлеровской карательной машиной, — значит совершить грубейшую ошибку.

Еще раз хочу подчеркнуть, что эта ошибка основана на совершенно неверном представлении о Гитлере и его окружении. Расхожие штампы о «бесноватом фюрере» и его тупых соратниках не позволяют увидеть масштаб и трагизм ситуации, выявить ее историческую специфику, понять ее беспрецедентность.

В самой сердцевине этой ошибки находится представление о неталантливости, а точнее даже — негениальности абсолютного зла. Рассуждение, чаще всего, неявное, но иногда и достаточно отчетливое, строится таким образом: «Гитлер — это абсолютное зло! А раз это абсолютное зло, то оно должно быть лишено гениальности, ибо, как сказал Пушкин, «гений и злодейство — две вещи несовместные». А раз так, то либо — либо! Либо он не злодей и гений (и это неофашистская версия, версия наших врагов). Либо он злодей и тогда не гений.

Вот и все! Это принцип. И рамка, которую этот принцип с неизбежностью порождает, в том, что фюрер может быть только бесноватым, а его нацистские соратники — только тупыми мясниками. Кроме того, это и советский подход, наследниками которого мы являемся. Так что за работу, товарищи историки!»

Об ошибочности такого подхода — в следующей статье.