— Ты, наверное, не в курсе, но в Германии есть такая служба — Югендамт. Они защищают права детей, но иногда делают это так ретиво, что могут отнять ребенка по совершенно диким поводам и увезти неизвестно куда. При этом для матери узнать что-либо оказывается абсолютно нереально, и она мечется, словно попав в заколдованный круг! — воскликнула Анжела.

— А ты сразу встаешь на защиту Марии! Может, там и правда были нарушения, — ответил Макс.

— Она обычная женщина, каких много. Но важно не это! Вот посмотри видео, посмотри, что они делают!

Анжела включила видеоролик, кем-то присланный ей на телефон. Съемки были некачественными, снимали издалека, рука оператора все время дергалась. Из обычного с виду одноэтажного частного дома вышел человек с ребенком на руках и пошел к двум машинам, припаркованным рядом. За ним выскочила женщина, которую кто-то удерживал сзади. Ребенок лет трех истошно визжал и протягивал руки к матери. Женщина пыталась освободиться и срывающимся голосом умоляла не забирать ее сына. Наконец, дернувшись изо всех сил, женщина вырвалась и бросилась к ребенку. Она перегородила собой дорогу мужчине. Тогда из автомобилей вышли еще три человека в форме и оттащили женщину в дом. Человек с ребенком сел на заднее сиденье, и автомобиль сорвался с места.

Я непонимающе взглянул на Анжелу.

— Такие вещи случаются. Да, они редки, но сейчас становятся все чаще. Вот только большинство пока не воспринимают угрозу всерьез, потому что информация об этом замалчивается. Но многие родители контактируют друг с другом. Были даже демонстрации. Да-да!

Поверить в такое и правда было сложно.

— Но может быть мать действительно была виновата?

Анжела пожала плечами.

— Какое право ребенка может быть выше, чем право на материнскую любовь, право находиться рядом с любящим и любимым существом?

Анжела вскочила, она явно переживала не только за Марию. Она боялась и за своих детей. А я вспомнил свою мать. Конечно, она была строга и могла всыпать мне по первое число. Но я вряд ли буду ее за это упрекать. Мне вспоминается только хорошее… Наши поездки и путешествия, походы в музеи и на концерты, а какие истории она рассказывала, а какие пекла маффины!

— У государства нет права так жестоко вмешиваться в семью, в сферу эмоций. Ребенок, пережив такое, навсегда будет травмирован и обижен на мир, больше, чем на родительские ошибки или недостаток жизненного комфорта. Эта женщина не совершала преступления, иначе действовали бы другие механизмы. Она просто не понравилась Югендамт. И они не нашли ничего лучше, чем отобрать ребенка. За холодным юридическим термином «защита прав» маскируется бесчеловечное отношение к каждому гражданину. Даже если родители бедные, издерганные, необразованные и легкомысленные, но в отношении к ребенку не переходят границ закона, нужно прежде всего работать с ними. Ведь ребенок любит именно их.

— Почему ребенок должен быть с теми, кто не может дать ему то, что требуется для комфорта? — заметил Макс. — Его любовь к родителям безусловна и некритична, но мы-то, взрослые, — разумные люди.

— И на основе холодного расчета решаем, что его привязанность ему вредна? А то, что он вырастет зависимой и эгоистичной жертвой этого комфорта, холодным и черствым, по примеру тех, кто в детстве принял за него решение, это тебя не волнует? Это будет армия хладнокровных машин, а не люди. Если они, конечно, выживут…

Анжела многозначительно посмотрела на Макса. Она взволнованно ходила по комнате и не могла успокоиться.

Вошла мать Макса и, посмотрев на меня, сказала.

— Анжела, может, хватит? Ты всех ставишь в неловкое положение. Человек пришел не за этим.

— О, прости пожалуйста, я не должна была на тебя все это выплескивать.

— Нет-нет, почему же… я должен еще многое узнать, чтоб не попадать в глупые ситуации здесь.

— А что за ситуация произошла с тобой?

Я рассказал им о происшествии, и добавил, что не мог поступить иначе, и не могу понять мотивов других ребят.

— Я бы поступил, как ты, — сказал Макс.

А Анжела фыркнула.

— Ну да, а женщину вы спросили?

Мы с Максом переглянулись.

— Спрашивать, нужно ли ее спасать от маньяка?

— А вы априори считаете, что женщина не может о себе позаботиться!

— Дело не в этом… — попытался возразить я.

— А, может быть, она сама хотела с ним разобраться. Твое вмешательство может оказаться такой же демонстрацией силы, как и его приставание.

— Я унизил ее тем, что проявил мужскую силу?

— Нет, тем, что подверг сомнению ее состоятельность в решении проблем.

Мы с Максом снова переглянулись, но промолчали. Такое объяснение было правдоподобным, но не объясняло мне, почему я не должен был вмешаться, и почему другие отреагировали практически «никак». Я продолжил считать, что каждый должен вмешаться, если видит происходящее зло, а остальное — это капитуляция под благовидным предлогом.

— Мужчины и женщины в последнее время просто непримиримы, — сказала мать Макса. — Они перестали считать друг друга за людей. Вот.

Она протянула мне бумажку, на которой был записан какой-то номер и адрес.

— Это номер нашего семейного психолога. Если у тебя будут возникать такие вопросы, он всегда может что-то подсказать. С ним ты можешь быть откровенным.

— Спасибо, чувствую, это как нельзя кстати, — ответил я, твердо решив в ближайшее время сходить по указанному адресу.

Однако поход пришлось отложить.

Подходило Рождество, нужно было готовиться к испытаниям, подводить первые итоги.

По предварительным тестам я был одним из лучших студентов, и на небольшом уютном чаепитии удостоился личной похвалы от педагогического состава. Однокурсники тоже искренне поздравляли меня с успехом.

В ответ я сказал, что мне очень повезло находиться здесь, учиться в среде совершенно другой культуры.

Педагоги одобрительно кивали. А наша «antik Professor» подытожила:

— Нельзя сказать, что в какой-то культуре все гениально. Но в каждой крупной культуре есть гениальные вещи, достойные уважения, на которых она и базируется. Именно это залог того, что мы все можем найти общий язык.

Под конец нам вручили сумки с логотипом университета и пожелали хранить в них память об успешном обучении.

На Рождество многие из нас разъехались по домам. Остались Полин, Луиджи, Ормар, Маркус и я.

Полин накупила украшений и подарков. Маленькая елочка заняла свое место в углу, и мы, усевшись на пол, начали ее увлеченно украшать.

— Ты не будешь против, если я поставлю под елку фигурку богоматери? — спросила Полин.

Я удивился.

— А почему ты спрашиваешь?

— Ну… я ничего не знаю о твоей вере. А мне хотелось, чтобы Мария была с нами в праздник.

Я всегда интересовался разными традициями, это позволяет лучше понять других и даже почувствовать какую-то необыкновенную близость, но как объяснить это Полин, я не знал.

— Конечно, пусть так и будет!

Полин обняла меня.

— А у меня для тебя есть подарок. Смотри, — она достала из тумбы книгу на французском. На обложке была изображена женщина в красном фригийском колпаке. — Это о нашей революции! Тебе должно понравиться.

— Спасибо!

— Время летит, — неожиданно сказала Полин, — я… мне невыносимо думать о том, что нам придется расстаться…

— Полин! О чем ты! У нас все впереди!

Позвонил Маркус и сказал, что они собираются к нам. Я вышел в магазин за вином, а Полин осталась украшать комнату. Когда я вернулся, парни уже были у нас.

— Ну наконец-то, — сказал Маркус, глядя, как Полин усаживает под елочку маленькую фигурку Марии с младенцем, — ты спасаешь нас! А то с Полин сегодня невозможно общаться, она впала в сентиментальность.

Полин поджала губы.

— Зато ты сегодня остроумен как никогда.

— Вот-вот, даже шуток не понимает.

— Комната просто преобразилась! Давайте выпьем за это!

Мы выпили, немного помогли Полин и отправились в город.

Рождественский Нюрнберг был местом туристического паломничества. По празднично украшенным улицам гуляли толпы гостей, среди которых находились и мы.

Полин просила ее сфотографировать на каждом шагу. И я снова видел в объективе ее прекрасное лицо в обрамлении то разноцветных лампочек, то елочных игрушек, то пушистых еловых ветвей.

Наши инстаграмчики пополнились целыми ворохами праздничных фото. Здорово будет потом вспомнить все это.