Дорогие товарищи! Уважаемые гости!

Вы уже видели, как мы работаем — когда мы защищаем семьи по их обращениям, то не ограничиваемся только тем, что разрешаем ситуацию. Мы всегда стараемся осмыслить, что произошло, почему семья попала в такую ситуацию, почему ей пришлось обратиться к нам. Мы общаемся с опекой не только в зале суда, но и за столом переговоров, вместе находим выходы из ситуации. И у нас появляется какой-то взгляд — не просто от лозунга «Долой ювенальную юстицию!», а от опыта. Мы сейчас поэтому уверенно начинаем говорить о семейной политике — и в критическом ключе, и в конструктивном ключе.

В декабре 2014 года мы выпустили документ, в котором ёмко изложили свое мнение о современной семейной политике, — «Десять тезисов РВС о современной семейной политике». Сегодня мы можем уже говорить больше, давать конструктивные предложения в Семейный кодекс.

Первый тезис, который я хочу заявить в самом начале, — это то, что объявленная Президентом в феврале 2014 года «смена вектора в семейной политике» захлебнулась. То есть она не произошла. Впервые за многие годы Президент сказал вещи, которые мы восприняли с воодушевлением, как поворотные. Потому что было сказано, что надо заниматься не последствиями неблагополучия, а, в первую очередь, причинами неблагополучия. Не просто ликвидацией сиротства, а ликвидацией причин появления сиротства.

Но, во-первых, эта концепция, эти взгляды просто были многими не поняты, и этому есть свои причины.

А, во-вторых, мы констатируем, что важнейшие решения в семейной политике принимаются как-то... не «сверху» — высшей властью или Государственной думой, и не «снизу» — представительными органами местного самоуправления, а как-то «сбоку». Некоторые фонды богатые, имеющие деньги, в том числе государственный «Фонд поддержки детей в трудной жизненной ситуации», имеют свои странные взгляды на семейную политику, созвучные некоторым глобальным трендам, [внутри которых принято считать и говорить, например], что до полутора миллиардов детей на планете подвергаются ежегодно насилию (вдумайтесь — это все дети планеты фактически!). И вот эти фонды входят в соглашение с областными правительствами (у которых бюджеты дефицитные), дают гранты некоммерческим организациям и организуют свои разработки методичек по семейной политике. И практики начинают работать по этим методичкам. Руководитель фонда Марина Гордеева высказалась однажды в таком духе, что «нам не нужно, чтобы менялись законы, мы просто меняем условия грантов — и семейная политика на местах идет по-новому».

Вот это — большая проблема. Это уязвимость нашей политической системы от таких вот «боковых» идеологических влияний, с которыми надо что-то делать. И мы, активисты на местах, можем этому противодействовать (в некоторых регионах это удается): не допускать обсуждения серьезных вопросов семейной политики без широкой общественности. Спрашиваешь в министерстве: «Вы с кем-то обсуждали это?» Говорят: «Да, обсуждали». Смотришь — обсуждали с организациями, которые сидят на гранте либо этого фонда, либо правительства. Вот такая проблема.

Хотелось бы еще обсудить концептуально разницу между «защитой детей» и «защитой семьи». Здесь мне время сэкономила Елена Борисовна [Мизулина], очень ярко рассказавшая об одном извращении принципа защиты интересов детей — это когда за интересы детей принимаются их капризы. Согласно идеологии форсайт-проекта «Детство-2030», Национальной стратегии действий в интересах детей и этого «Фонда поддержки детей, оказавшихся в трудной жизненной ситуации», что значит, если вы ограничиваете ребенка в его капризе: он хочет конфету, а вы говорите: «Сначала кашу»? Значит это, что вы, во-первых, не умеете подойти к ребенку и с ним поиграть, чтобы он захотел кашу. Также это значит, что вы проявляете эмоциональное насилие. Кроме того, это значит, что вы — «некомпетентный родитель», более того — у вас конфликт в семье, а это — уже повод для вмешательства [в дела семьи]. Казалось бы, это такая умозрительная картинка, но на самом деле это реальная, выстроенная ювенальная идеология, применение которой мы уже видим на практике, в судебных делах, когда появляются слова «психологическое насилие», которые еще не внесены в законодательство, а по методичкам уже идет работа.

Другое извращение понятия «интересов детей», оторванных от главного интереса — сохранения родной семьи, — это когда материальные условия считаются важными для «интересов детей». Это сразу же открывает дорогу... это идеологически оформляет перекачку детей от бедных семей к богатым. Мне уже присылали наши активисты судебное решение, в котором одним из аргументов, почему не нужно отдавать ребенка в родную семью, служит то, что «а во временной семье у него уже созданы хорошие условия». То есть опять мы видим, что механизм начинает работать до того, как он попал в закон.

Здоровая семейная политика будет тогда, когда меньше будет «защиты детей», а больше будет «защиты семьи», потому что настоящий интерес детей никогда не может быть в разрыве с защитой его семьи.

(Аплодисменты.)

Что нужно сделать, чтобы защитить именно семью?

Первое, что нужно сделать, — это защитить само понятие семьи. Защитить не только от извращенных толкований, которые на современном Западе приняты, но и от другого — от таких определений, которыми полон Семейный кодекс: «семья приемная», «семья профессиональная». Такие «семьи» на самом деле не являются семьями по несоответствию двум критериям: первый — это автономность принятия решений и полнота ответственности за детей, второй — это бескорыстие.

У нас сейчас пирамида поддержки семьи перевернута. Родная семья получает 318 рублей (на примере Новосибирской области), а приемная семья — 18 тысяч рублей, в 60 раз больше! В других регионах разница меньше, но тоже двузначная.

(Аплодисменты.)

Это привело к страшному явлению, которое еще будет корежить нашу жизнь, что бы ни говорили мы, наши друзья — законодатели и Президент: появился спрос на чужих детей. Школы приемных родителей переполнены, в них очереди! И очереди выпускников этих школ — за детьми! Они ждут, когда появится «статусный ребенок» (то есть ребенок, которого отобрали у кого-то). И они спрашивают у преподавателей: «Может быть, в роддоме где-то договориться? Мы хотим быстрее!» То есть появляется спрос, который давит на общество.

Центром семейной политики становится аист, который приносит детей приемным семьям. И мы как взрослые люди должны себя спросить: «Откуда, от кого аист приносит этих детей?» Нужно ли удивляться, что появляются предложения узаконить посреднические услуги работникам опеки? Нужно ли удивляться тому, что появляются такие дикие инициативы, как анонимные роды или беби-боксы? То есть появляется уродливое явление, которое непонятно, как исправлять. Единственное, что [мы можем и должны делать сейчас], — это не допускать в дальнейшем эскалации «политики замещения семьи». Правильно?

(Аплодисменты.)