Передача «Разговор с мудрецом» на радио «Звезда» от 29 декабря 2023 года

Анна Шафран: Сергей Ервандович, мы с Вами беседуем аккурат в конце года. Ну и, что называется, сам бог велел нам подвести итоги текущего 2023 года, тем более что действительно есть о чем поговорить.

Во-первых, спецоперация, ход которой, в общем, позволяет делать вполне определенные выводы и относительно состояния российской армии, и относительно того, каково положение вещей у наших оппонентов, врагов. Собственно, по следам состоявшейся коллегии во главе с главнокомандующим, коллегии Министерства обороны, можно пару слов сказать.

Дальше — Европейский союз, США: что там у них, и, с Вашей точки зрения, каковы главные итоги этого года для наших оппонентов?

Ну и, конечно же, другая, бо́льшая часть мира, о чем надо также больше говорить, в противоположность тому меньшинству, которое пытается диктовать свою повестку, — Ближний Восток, Глобальный Юг, Юго-Восточная Азия.

Это если говорить о геополитике. Но у нас есть изменения и на внутреннем контуре, которые не могут не воодушевлять в какой-то степени, по крайней мере, если скромно оценивать итоги так называемой «голой вечеринки», накануне состоявшейся, — вселяет надежду, что тенденция, по крайней мере, установилась на самоочищение нашего внутреннего поля. Может быть, об этом тоже стоит сказать пару слов. Давайте тогда обо всем по порядку.

Сергей Кургинян: Анечка, уже, наверное, из людей Вашего поколения и следующих мало кто помнит такое имя — Эптон Синклер. А это был американский писатель, создавший сериал книг о некоем Ланни Бэдде, который был сыном сына американского военного промышленника и легкомысленной барышни по имени Бьюти. Вначале он жил в Ницце на Лазурном берегу, потом переехал в Америку и так далее.

Поскольку Синклер выступил на каком-то этапе за Советский Союз, у нас его очень активно печатали. С точки зрения знакомства с историей это хорошие произведения, с точки зрения литературы — средние. Но я сейчас о другом.

Там есть очень смешной эпизод, который очень, как мне кажется, подходит к сегодняшней ситуации. Иначе говоря, к вопросу о том, как мы будем всё это обсуждать. Этот Ланни Бэдд переезжает из Франции в Америку — протестантскую страну со своими традициями — образовательными, воспитательными и так далее — и должен поступить в какое-то привилегированное учебное заведение Соединенных Штатов. Его готовят репетиторы. И один из этих репетиторов ему говорит: «Милый мой, Вы в Америке, Вам не надо тут европейские фокусы демонстрировать. Потому что если Вы вдруг начнете рассуждать о трагическом как основе греческого мировоззрения, то откуда экзаменатору знать, что Вы его не мистифицируете? А если Вы скажете, что Софокл родился там-то и в таком-то году, то всё будет правильно».

Так вот, если я скажу, что, например, эта «голая вечеринка», а также многое другое — они имеют свой источник, они являются проявлением чего-то большего, чем они сами, то откуда нашей бюрократии знать, что я ее не мистифицирую? А если просто сказать: «Вот это, это, это, такие-то нарушения, такие-то эксцессы и так далее», — тогда всё будет в порядке.

Так вот, мне кажется, что наступило время всё-таки за деревьями видеть лес и за… как сказали бы в определенных типах философии, за феноменом — ноумен, то есть большее, чем сам феномен, и проявлением чего является это меньшее: вот эта «голая вечеринка» или многое другое. Мне кажется, что всё это проявления определенной тенденции, которую нельзя рассматривать по черно-белому принципу: хорошее — плохое. Она сложная. Тенденция эта не имеет никакого отношения к легкомысленной публике, которая каким-то способом что-то празднует. Это тенденция политическая и, можно даже сказать, стратегическая.

Она заключалась в том, что по возможности мы будем побеждать Украину и осуществлять конфликт с бандеровской Украиной, минимально задевая внутреннюю жизнь России. По этому поводу даже говорилось, что общество должно привыкнуть к СВО как к природному явлению, как к дождю или снегу. И оно должно понять, что никакие параметры его внутренней жизни не меняются, но к ним добавляется эта война.

Это целая философия, по моему мнению, содержащая в себе как нечто сильное, так и слабое. Сила этой философии в том, что «других писателей у меня для вас нет», как говорил Сталин. В переводе на сегодняшний язык это означает, что другого общества нет, есть то общество, которое есть. Оно сложное, многоликое и так далее, его формировали тридцать с лишним лет. Формировали его не под конфликт с Западом, который, конечно, представляет собой в лице Соединенных Штатов и в целом этого западного сообщества нечто типа «империи времени упадка». Но упадок может длиться долго — империя остается империей. Она правит бал в очень многих сферах. К ней прислушиваются, она пытается что-нибудь купить, кого-нибудь запугать и так далее.

Вот под существование в мире с этой доминантой тридцать лет и выращивали определенное общество. Более тридцати лет формировался некий «хомо постсоветикус» по принципу альтернативы тому, что Зиновьев называл — и мне это очень не нравилось — «хомо советикус» (потому что советский человек — это не «хомо советикус», это нечто гораздо более сложное, глубокое и на самом деле вполне себе содержавшее потенциал развития). Но не важно.

Вот теперь сформировался этот «хомо постсоветикус». Тридцать лет он формируется, даже больше. Он формируется и формируется, некие тенденции поощряются, выдвигаются на первый план, проводится определенная кадровая политика, селекция, стандарты, финансирование, принцип соединения определенного образа жизни с определенными культурными тенденциями, типы подхода ко всему на свете, социальная атомизация («думай о себе и ни о чем больше»), принцип абсолютно нерусской «обыкновенности» («ты будь попроще, к тебе потянутся люди»), элементарности человеческой: «Хорош человек, когда он упрощен»… Я не говорю «прост», простота бывает разная, но в народе не зря говорят: «Та простота, что хуже воровства». Бывает великая простота, но бывает и другая, вот та, которая «хуже воровства». Это всё взращивалось.

Анна Шафран: Сергей Ервандович, мы речь вели об обществе, и вспомнили такое понятие, как «хомо советикус».

Сергей Кургинян: Да, да, теперь «хомо антисоветикус», «хомо постсоветикус». И мне хочется ко всем, кто сейчас справедливо негодует по поводу этой «голой вечеринки», обратиться и сказать: «Коллеги, вы можете остро реагировать на отдельное явление. Но вы же понимаете, что это явление есть часть чего-то гораздо большего, чем само это явление». Это часть насаждаемого разврата — насаждаемого! Это часть определенного элитного поведения — вся эта олигархическая гульба в Куршавеле, которая когда-то обсуждалась. Это часть программ телевизионных, интернетных — на кого надо равняться, под кого делается жизнь. Это сознательное развращение населения.

Вот этот «хомо советикус», о недостатках которого и породившего его «советикус» так смачно говорилось… Вот вы попробуйте при нем продавать в университете или в школе распространять наркотики. Будет расстрел, правильно? И пусть бы попробовали какие-нибудь барышни явиться не то что бы голыми, а в достаточно легкомысленном виде — быстро бы был наведен порядок. И поскольку климат был другой, то это никому бы и не пришло в голову. Под конец уже начало это всё тухнуть, но это происходило тоже определенным способом. А принцип жесткой моральной системы, он существовал.

Можно сколько угодно иронизировать по поводу того, что разводы не поощрялись… Анекдот был: «Итальянка удерживает мужа грацией, а русская — парторганизацией». Конечно, в этом было много проблематичного, но принцип отстаивания семьи был — а теперь существует принцип ее разрушения. Какими бы ни были директора заводов, но если это был завод по производству медицинской техники, то директор его точно знал, что он производит технику, чтобы лечить людей. А современный «вьюнош», приходя на этот завод, знает, что он должен повысить капитализацию и соответствующим способом распространить IPO — а всё остальное ему фиолетово.

Или принцип, что всё должно было быть произведенным в Советском Союзе… Ну, кто-нибудь считал, что это перебор. Но, простите, этот перебор был следствием железного занавеса и неких препятствий, которые нам чинили. Говорится по этому поводу, что это было проявлением наивности: сочли, что с уничтожением «совка» «хомо советикус» вольется в единый цивилизационный поток и всем будет раз и навсегда хорошо, справедливо, подходы будут универсальные ко всем, и, соответственно, мы всё будем покупать…

Так на что мы напоролись? На неслыханные санкции. Они что, случайно возникли? Что, это просто так возмутило, что мы воюем с Украиной?

А когда Индия с Пакистаном воевала, какие-нибудь санкции были? А, между прочим, достаточно сходная позиция: тоже была единая Британская Индия, ее разделили, причем так, чтобы были конфликты — Британия это умеет делать — и возникла долговременная напряженность. Кто-нибудь на нее так реагировал? Кто-нибудь так реагировал на ирано-иракский конфликт? Нет!

Потому что в фокусе этого конфликта — бесконечно ненавидимая Россия. А эта Россия говорила: «Да я сейчас сменю прикид, я начну во всем подражать Западу, Запад меня за это полюбит, похлопает по плечу — и будет у нас райская жизнь». Если кто-то и рассчитывал на эту жизнь, скажем так, до 2014-го или до 2008 года, то потом-то стало ясно, что этой жизни не будет, что жизнь радикально изменилась, что ничего из того, к чему готовили общество, уже не будет — что этого на самом деле и раньше не было, но теперь уж не будет точно.

Много идет разговоров о наивности. Я по памяти процитирую стихотворение Наума Коржавина, который, кстати, был очень против СССР:

Наивность! Хватит умиленья!
Она совсем не благодать.
Наивность может быть от лени,
От нежеланья понимать.
От равнодушия к потерям.
К любви… А это тоже лень.
Куда спокойней раз поверить,
Чем жить и мыслить каждый день.
Так бойтесь тех, в ком дух железный,
Кто преградил сомненьям путь.
В чьем сердце страх увидеть бездну
Сильней, чем страх в нее шагнуть.

Так вот, здесь главное слово — «чем жить и мыслить каждый день». Настоящая Россия, такая как есть, она не может отказаться жить и мыслить каждый день. Она не может — так часто у нас стали цитировать Достоевского — отказаться от его слов о том, что «некрасивость убьет» и что «красота спасет мир». Она не может отказаться от мысли, ибо главный ее герой — мыслящий герой (у того же Достоевского брат Алеша говорит про брата Ивана, что ему «умереть или жить не важно, а важно мысль разрешить»). Она не может прекратить быть местом, где производятся не только нефть или даже танки и спутники, но и стратегические смыслы, судьбоносные для человечества. Это вот такой производитель, это — русское место в разделении труда.

Всё это сворачивали. На самом деле уже и при Брежневе, точно — при Горбачёве и весь постгорбачёвский период. А частью того, что создалось, является мерзость, пакость под названием «голая вечеринка». Но она же является только частью чего-то большего!

Теперь мы задаемся простым вопросом. Поскольку СВО изменила всё, и русских стали ненавидеть открыто, и это уже forever — навсегда, а не до момента, когда какой-нибудь договорняк начнется, это иллюзия — поскольку это так, не пора ли всю жизнь приводить к тому, что является органически русским, что противоречит сформированному за тридцать с лишним лет, и выводить всю жизнь на принципиально новые рельсы? Но говорится всё время другое.

Анна Шафран: Сергей Ервандович, итак, спецоперация, которая вынуждает нас вообще в силу физической необходимости выйти на совершенно иную траекторию, нежели та, по которой мы жили все последние десятилетия…

Сергей Кургинян: Объективно это так, а с точки зрения пока еще господствующей политической прагматической философии говорится следующее (всё время я это слышу — и это становится уже совсем невыносимым): «Вы тут, в России, внутри, живите, как жили! И не замечайте, что идет какая-то там бодяга на Украине, тем более мы ее даже войной не называем, а специально называем спецоперацией. Вот вы живите, как жили, и как можно меньше внимания обращайте на то, что там происходит. Как будто бы дождик пошел или погода изменилась, а вы живете как жили, по-прежнему».

И внутри этой макротенденции существует то, что мы видим. Эти люди, которые в дезабилье пытались всех очаровать в возрасте, когда можно было бы хотя бы постесняться этого если не с моральной, то с эстетической точки зрения, — эти люди много чего сказали о стране, которая льет кровь. И им это простили почему? Потому что они часть той прежней жизни. Им сказали: «Вернитесь и живите, как жили. Все, кто сбежали, вернитесь, и мы вас простим» («Вернись, я всё прощу: упреки, подозренья…»). Это потому, что жизнь такая же, как была. Ну, так раз она такая же, как была, то почему не вертеть голым задом или половым органом? «Вертели и будем вертеть еще более активно», — говорит эта мерзость.

И по этому поводу имеет место органическое, естественное возмущение двух типов.

Во-первых, это возмущение части элиты, которая говорит: «Но это уж слишком!» Эта часть нашей элиты более консервативна и не настолько разнуздана, как те, кого мы лицезрели — это часть процесса.

Есть же элита, которая понимает, что худо-бедно идут выборы. Выборы идут! И им будут мешать. Конечно, как я считаю, если не возникнет очень крупного шухера, то Путина изберут, и всё будет в порядке. Но всё равно нужно же как-то действовать с ориентацией на выборы! А ядро путинского электората консервативно, это ядро почвенное — а теперь еще это ядро воюет. И начинать устраивать такие шабаши посреди подобных процессов… Даже те, кто говорили: «Да-да, будем жить, как жили, всё будет хорошо, вы не беспокойтесь» — даже они говорят: «Но это уж чересчур!»

Но есть второй поток — низовой. И до тех пор, пока не поймут, что так жить нельзя, этот низовой поток будет накапливать то раздражение, которое для политической стабильности в России (и, кстати, для выборов тоже) опаснее всего. Это главная опасность! Наелись дерьма под названием «Вагнер», хотите еще? Нету той умильности, при которой всем хочется жить, как жили раньше! Людей убивают, их убивают много, ранят, они льют кровь. Есть семьи, друзья. Есть какое-то русское органическое самосознание и самопонимание, которое за тридцать с лишним лет убить не удалось. И только благодаря этому со всей элиты с ее семьями и друзьями, которая поощряла эту самую «вхожденческую» моду, еще не содрали кожу бандеровцы. Есть это органическое самосознание у людей, которые льют кровь в окопах. Кто-то думал, что это всё просвистит мимо и не будет реакции?

А она огромна, но только надо понять, что это реакция на всё сразу. Она еще мощнее, чем реакция во время Первой мировой войны, потому что можно сколько угодно болтать по поводу «деструктивной роли большевиков», которых было-то с гулькин нос и которые ничего сделать не смогли — работали другие: крупнейший бизнес тогдашний, предприниматели, весь правящий класс действовал на разложение и против императора, включая военачальников, священников, предпринимателей, депутатов Думы, министров и прочих.

Но было же и другое — гульба в тылу и вши в окопах. И это бесило тогдашнее общество, притом что ничего подобного «голой вечеринке» тогда не было и не было средств массовой информации, которые моментально это всё разносят по стране. Хотя разрыв был, но он не был таким чудовищным.

Теперь этот разрыв делают абсолютно нестерпимым и суют в нос каждому — и возникает волна бешенства. И уже знают, что это бешенство есть, но бешенство относится не к одной «голой вечеринке». И если говорить совсем серьезно, то оно относится ко всей логике «там война, а здесь живите как раньше». Или, как говорят по-другому, «кому война, кому мать родна». Не воюют русские на победу подобным образом. Не будет этого! Раздражение будет накапливаться, его надо мягко, осторожно снимать.

При этом что значит «мягко и осторожно»? Второе слагаемое этого как раз противоположно всему тому, что я говорил. Власть, административное руководство и все прочие разводят руками: «Да у нас же есть то, что есть. Ну мы же не можем в одночасье посреди этого начавшегося кошмара всё это перелопачивать непонятным образом непонятно в какую сторону!» Это не путинский стиль, и это невозможно, потому что действительно есть то, что есть.

Почему у меня было такое резкое неприятие всех этих пригожинских фокусов? Потому что я считаю, что в армии всё в порядке? Нет. Потому что я знаю, что бардак, неэффективность, воровство и прочее — есть слагаемые той жизни, которую взращивали. Их можно сдерживать, их можно минимизировать, их можно куда-то чуть-чуть корректировать. Но нельзя их снять в одночасье, потому что снять их можно только огромным кровопролитием, с трагедией и всем остальным, а в это время американцы захватят страну — и не они одни. Не можем мы играть в такую игру! Нам приходится исходить из того, что есть. Нам надо рассуждать не о качествах тех или иных управленцев, военных в том числе, а о том, сколько снарядов подвозить на передовую.

Я по первой своей профессии проходил соответствующие лагеря. И там раз и навсегда впечатлился тем, сколько боеприпасов нужно на роту, которой я командовал, если идет плотное огневое соприкосновение в течение суток. А ведь все смотрят телевизор, и там всё время герои стреляют из автомата, к которому прикреплено два рожка: один торчит в нем и еще пара-тройка на поясе… Это так хорошо грабить банки или ларьки! А для того, чтобы рота вела плотный огневой бой, нужны вагоны патронов. Вагоны! Красиво жить не запретишь — все хотят, чтобы снарядов было побольше, но только их приходится распределять, доставлять и применять.

И самое главное позитивное свойство прошедшего года заключается в том, что эта реальность — со всеми ее фантастическими несовершенствами и отвратительностями — всё-таки выстояла. Армия пришла после харьковского шока в какое-то средне-нормативное положение. Нельзя это положение воспевать — мы знаем, что происходит и сколько до сих пор прорех у нас во всем этом деле. Но эти прорехи одна за другой как-то ни шатко ни валко закрываются. Люди учатся воевать. Какое-то совсем барахло, пришедшее в армию только бабки зарабатывать, постепенно «сваливает» (потому что, кроме всего прочего, стремно), а какие-то люди идут наверх. Идут позитивные процессы — мягкие, слабые, недостаточные, но идут!

А главное в них, что за эти тридцать с лишним лет органического русского человека уничтожали страшным образом, насаждали и воспитывали нечто абсолютно другое, а русская почва сопротивлялась этому. Так, что Запад офигел от того, что русский человек в существенной своей части оказался тем, кем был — человеком мыслящим, чувствующим, человеком с глубоким патриотическим чувством, человеком, готовым жертвовать собой. И человеком достаточно военным для того, чтобы почесать репу, понять, что происходит, и начать исправлять совсем сокрушительные ситуации, превращая их в ту позиционную войну, которую мы наблюдаем.

Это всё — результаты года. Поэтому, с одной стороны, нельзя моментально исправить эту реальность. С другой стороны, нельзя ее культивировать. И нельзя строить этот гибрид из военной реальности «там» и вот такой мирной прошлой реальности «тут». А это делалось всячески. Я что, не помню рассуждения о каких-то викторинах и их победителях где-нибудь в Калининграде, о том, что именно ради того, чтобы эти «победители» отдыхали на пляже, ни в чем себе не отказывая, воюют русские парни на Украине. Я этого не слышал?

Так вот вам еще один вариант: почему не сказать в этой гибридной логике, что русские парни на Украине работают для того, чтобы эта тусовка заголялась? Они для этого жертвуют жизнью, да? Если они жертвуют жизнью ради викторины, то и ради этого. А также ради гуляющих спокойно по Москве с ее плиткой и всеми прочими декорациями.

Сказать-то это можно, и реакций сразу не будет. Это Россия, это не Франция, где что-то происходит — и на следующий день грузовики перегораживают шоссе. Это Россия: тут мрачно слушают, а вот потом наступает нечто. И мне кажется, что кто-то понял, наконец, что перебрали, что ответный, массовый, низовой процесс возмущения этой мразью уже набирает силу, да еще и не ко времени — и что совсем игнорировать его нельзя.

С моей точки зрения, с одной стороны, надо быть очень осторожными, трогая сложившуюся реальность. Ее действительно надо переводить на военные рельсы, ее надо каким-то образом очищать, и надо беречь ее в том смысле, что если она развалится, то у нас вместо нее не будет ничего. С другой стороны, исповедовать эту гибридную логику нельзя — надо менять реальность настойчиво, стратегически и одновременно с этим мягко и терпеливо.

Что же касается мрази, то к ней это вообще никакого отношения не имеет, она вообще никому не нужна, кроме самой себя и быдло-элиты, заказывающей с нею корпоративы. Она никому не нужна! Она абсолютно антинациональна, она несет хрен знает что по поводу СВО, и ей всё это прощают, потому что кому-то хочется, чтобы кошмар СВО — которая всё-таки СВО, а не война — побыстрее кончился, и можно было вернуться к тому, что было. И это желание «возвращенчества» к «вхожденчеству» огромную силу имеет в нашей элите. Оно рано или поздно обернется, с одной стороны, каким-то саботажем, а с другой, возможно, и подпитыванием мятежа. Поэтому замечательные слова Ивана Васильевича — Ивана Великого — о том, что «перебирать людишек» всё-таки надо, — это тоже актуально, в этом нельзя перебирать и недобирать.

А мы должны думать о том, что мы навсегда распростились с тем, что кому-то (как мне) казалось пакостью всегда, а кому-то казалось замечательной сладкой жизнью. Так вот, те, кому казалось, что это сладкая жизнь, должны тоже понять, что она кончилась. Они ее могут продолжить в Куршавеле или где-нибудь на Лазурном берегу, а здесь ее не будет.

Я думаю, что весь этот процесс будет неумолимо, тектонически двигаться в ближайшие годы. Что первой ласточкой живого общественного возмущения — а также какого-то внутреннего «ну, это уже чересчур», вот этой первой ласточкой стала «голая вечеринка». Но это только первая ласточка. Перебрали.

Что говорит эта мразь-то? Она говорит: «А мы умеримся, вы только денежки нам платите. Как это так, сейчас вы нам платить не будете? Заплатите, пожалуйста, да мы же с вами одной крови!» Потому что это даже не какая-нибудь «хипня». Это всё продажная, гнилая, любующаяся своей мерзотностью, отвратительная — даже эстетически — субкультура, которая в новой России после СВО всё равно будет выдавлена, не мытьем, так катаньем. Как говорил коммунистический классик: «Либо вши уничтожат социализм, либо социализм уничтожит вшей». Это из этой серии.

Анна Шафран: Сергей Ервандович, что касается внутренних преобразований, на путь которых мы вступили — это уже точно, — мы сделали промежуточное резюме. А что касается дел внешних и наших оппонентов и врагов?

Сергей Кургинян: Эта же реальность по каким-то аспектам выстояла? Она выстояла — в отличие от советской. Цены на нефть высокие, и нельзя сказать, что те, кто за это отвечает в стране, не помогли этому процессу состояться в том виде, в каком он состоялся. С какими-то арабскими странами мы о чем-то сумели договориться. Никакие санкции экономику не раздавили, а, скорее, наоборот — ее укрепили. Военное производство растет не тем уровнем, которым хотелось бы, но оно растет. Этот контрнаступ… Украинские идиоты заранее объявили, где он будет, и заранее сказали, что у них всё будет в шоколаде, а теперь пожинают плоды своего идиотизма — он отброшен с огромными потерями. Где-то наши войска ситуационно, но наступают. Каким-то образом общество отнюдь не встало на путь огульного отрицания того, что мы делаем на Украине. Оно требует изменения качества делаемого, а не его отмены.

Есть очень много позитивных процессов, которые удалось запустить — пусть и в недостаточной степени, но с помощью сложившийся реальности. И это главный итог года, что процессы оказались запущены, что мы сейчас не в эпоху харьковского позора живем, а в принципиально другое военное время — и это будет улучшаться. Это первое.

Второе. Запад, конечно, рано или поздно всё заплатит Украине. Не думайте, что он не заплатит — всё он заплатит. Но он доведен до некоторого состояния маразма. Внутренняя борьба между демократами и республиканцами в Соединенных Штатах, подобного же рода бодания в Европе, очень низкий элитный уровень и соответствующая неспособность ни принимать решения, ни действовать до конца сплоченно ни в каком направлении, в том числе и против нас — всё это проявилось в этот год. Проявилось ничтожество Запада, которым упиваться не надо, потому что империя может и собраться — она соберется потом. Но пока что это так.

Возник процесс между Израилем и Палестиной — это новый котел. На Кавказе зреет еще один котел. Явно идет обострение процессов на Дальнем Востоке. Звучат требования, чтобы Япония получила ядерное оружие — а значит, следом за ней Германия. Явно эти сумасшедшие и мерзавцы на Западе готовы переиграть до конца итоги Второй мировой войны, и хотя боятся до сих пор укрепления Германии и Японии, но, возможно, на него пойдут. Очень тяжело идут процессы в Афганистане, где мы всё еще надеемся каким-то образом помириться с талибами (организация, деятельность которой запрещена в РФ) — и ветра нам в паруса, кто ж против! Только назревает что-то совсем другое.

Мы видим новый мир, в котором хуситы, которых вчера еще никто не знал, в Йемене останавливают функционирование логистических магистралей и перекраивают глобальные процессы, а эти напыщенные якобы «господа мира» сделать ничего не могут, а возможно, и не хотят.

Мы видим очень сложную международную картину и нашу внутреннюю. В силу этой нашей попытки минимизировать происходящее, в силу чьих-то надежд, что рано или поздно это всё завершится — пустых надежд — в силу этого мы по каким-то направлениям очень сильно проваливаемся. Но где-то мы не проваливаемся. Если бы мы были полным ничтожеством, и если бы взращенный за тридцать лет тип человека возобладал, то бандеровцы были бы уже в Рязани или в Москве. Мы же выстаиваем, и в ходе этого выстаивания что-то меняется.

Повторяю, происходит качественное изменение совсем недееспособных структур, которые были построены не для войны, а неизвестно для чего, в структуры худо-бедно как-то действующие. И со временем их эффективность будет повышаться.

Ничего, как-нибудь это всё опомнится. Как-нибудь — по-русски — оно каким-то образом перейдет на другие параметры. Помните строки Пушкина, который очень не любил Александра I, а потом сказал, комментируя Отечественную войну 1812 года и Кутузова не упоминая:

Гроза двенадцатого года
Настала — кто тут нам помог?
Остервенение народа,
Барклай, зима иль русский Бог?

Кто-то нам поможет. Но главное, на всё это надейся, а сам не плошай. Мы постепенно должны внутри себя изживать гибридность, внутри себя становиться на новые рельсы, внутри себя видеть будущее неблагополучие, внутри себя изживать раба-вхожденца — и идти в новую жизнь.

Анна Шафран: Сергей Ервандович, огромное Вам спасибо за такой духоподъемный финал!