В прошлой статье был затронут вопрос о том, что подавленность и ее следствие — апатия — отнюдь не всегда вызваны естественными причинами. Они также могут являться результатом целенаправленно осуществляемого подавления.
Было указано на связь между апатией и агрессией. На то, что подавленные стремления, желания, эмоции, будучи загнаны вглубь, не «рассасываются», не исчезают и рано или поздно взрываются выплеском агрессии. Об этом, в частности, пишет Ролло Мэй в своей книге «Любовь и воля».
Наконец, было высказано предположение, что апатия, охватившая широкие слои населения Запада в послевоенный период (1950-е и в особенности 1960-е годы), — хотя бы отчасти имела «рукотворный» характер. Что навязанный западному обществу в послевоенный период тезис «человек бессилен изменить что-либо в своей жизни или в окружающем мире» — это элемент информационно-психологической войны, развернутой западными же антикоммунистическими элитами против собственного общества с целью повышения его управляемости. Часть населения, воодушевленную победой СССР (только что наглядно продемонстрировавшего, что человек может осуществлять колоссальные изменения и в своей собственной жизни, и в окружающем мире) и коммунистической идеей, нужно было срочно осадить и остудить. И поскольку эта часть населения реагировала на коммунизм чересчур эмоционально, ей — а для профилактики и всему населению — вкололи «успокаивающее». В том числе использовав те наработки, которые были экспериментально опробованы в фашистских концлагерях.
О каких наработках идет речь?
В прошлой статье я уже упомянула австрийского психолога Бруно Беттельхейма (1903–1990). В 1960 году Беттельхейм, прошедший в свое время концлагеря Дахау и Бухенвальд, опубликовал в США исследование «Просвещенное сердце». В этом исследовании, обобщая собственный лагерный опыт, Беттельхейм подробно рассматривает триаду «целенаправленное подавление — апатия как следствие такого подавления — агрессия как неизбежный спутник апатии». Продуктом этой триады является «идеальный заключенный» — абсолютно управляемый человек.
По Беттельхейму, подавление вызывает апатию, апатия — агрессию, а вспышки агрессии — новую апатию. Апатия и агрессия питают друг друга. При этом манипулировать агрессивным человеком фактически столь же легко, сколь апатичным.
Беттельхейм выделяет три основных метода подавления, направленных на разрушение человеческой личности, которые применялись в концлагерях.
Метод № 1 — у заключенного подавляют любое проявление самостоятельности, ему насильственно прививают психологию и поведение ребенка.
Метод № 2 — заключенного заставляют подавить свою индивидуальность, влиться в безликую аморфную массу других заключенных, уже отказавшихся от своей индивидуальности.
Метод № 3 — у заключенного подавляют веру в будущее и способность его прогнозировать.
Беттельхейм подробно останавливается на каждом из этих методов. Говоря о методе № 1, он перечисляет множество способов превращения заключенного в подобие беспомощного, зависимого ребенка. Наиболее эффективным способом Беттельхейм считает непрекращающиеся угрозы унизительной расправы. «Лишь немногие заключенные подвергались публичному наказанию розгами, но не проходило и часа без угрозы получить «двадцать пять в задницу». Смириться с возможностью такого детского наказания означало для взрослого неминуемую потерю самоуважения...»
Специальные усилия эсэсовцев направлялись на то, чтобы низвести взрослого заключенного до уровня ребенка, только что научившегося пользоваться горшком: «...заключенные справляли нужду только по приказу в соответствии со строгими лагерными правилами, и это превращалось в важное событие дня, подробно обсуждавшееся».
Бессмысленная работа, которую заставляли делать заключенных (например, рыть ямы голыми руками, в то время как рядом лежали лопаты), тоже разрушала в заключенных самоуважение. Выполняя такую работу, они не могли ощущать себя полноценными взрослыми людьми.
Взрослые ограничивают возможность ребенка увидеть и узнать то, что ему не положено видеть и знать по возрасту. Заключенного загоняли в это «детское» состояние, потому что, если он, видя, как издеваются, унижают или даже убивают других заключенных, эмоционально на это реагировал, он сам подвергался свирепому наказанию. Попытка же оказания помощи кому-либо из истязаемых была равносильна самоубийству. Единственное, что оставалось в этой ситуации — включиться в навязанную эсэсовцами игру «ничего не вижу, ничего не слышу». То есть заблокировать в целях самосохранения способности наблюдать, реагировать и действовать. Но человек, заблокировавший эти способности, фактически перестает жить.
Характерно, что Ролло Мэй, поднимая в своей книге «Любовь и воля» тему связи апатии и агрессии уже применительно к 1960-м годам, обращает внимание именно на развившееся в обществе нежелание видеть то, что видеть не хочется, а также нежелание реагировать, действовать. Мэй говорит о волне насилия, прокатившегося по США в середине 1960-х годов. Характерной чертой всех случаев насилия было то, что происходили они при большом скоплении свидетелей, которые даже не пытались остановить насилие, оставаясь равнодушными наблюдателями. В частности, «Нью-Йорк Таймс» сообщила в марте 1964 года о таком случае: 38 респектабельных граждан в течение получаса равнодушно наблюдали, как убийца, нападая на женщину, наносил ей удары ножом. Сходный случай произошел в мае того же года: 40 человек слышали крики жертвы изнасилования, но никто ничего не сделал. Апатия порождает агрессию, считает Мэй. Апатичная реакция на случаи агрессии усиливает агрессию. А агрессия, в свою очередь, ввергает общество в состояние всё большей апатии. Круг замыкается.
Мэй констатирует: к середине 1960-х годов в обществе «наблюдается явное движение к состоянию полного равнодушия как жизненной установке». Но созданный равнодушием вакуум тут же заполняется насилием, этим «абсолютно разрушительным суррогатом». «Причинение боли и страданий другому человеку доказывает, по крайней мере, то, что на него все-таки можно оказать воздействие». В разобщенном обществе, где правят средства массовой информации, «средний гражданин знает в лицо десятки телеведущих... сам же он так и остается неузнанным». Но состояние анонимности чревато агрессией. У среднего гражданина в состоянии анонимности «вполне могут возникать фантазии, балансирующие на краю самой настоящей патологии». Мэй сравнивает агрессивное поведение анонимного человека с поведением детей и подростков, которые зачастую заставляют окружающих заметить свое существование, осуществляя деструктивные действия. «Ощущение, что тебя активно ненавидят, доставляет почти такое же удовольствие, как и ощущение, что тебя активно любят; оно ликвидирует совершенно невыносимую ситуацию анонимности и одиночества».
Возвращаясь к Бруно Беттельхейму и его описанию трех ключевых методов подавления человеческой личности в концлагере, замечу, что фашистский метод № 2 предполагает, что заключенный в целях самосохранения стремится стать анонимом, утратив всякие «опознавательные» индивидуальные черты. (А перед этим Беттельхейм говорит о том, что заключенных насильственно возвращают в «детское», пассивно-инфантильное состояние. Как и у Мэя, возникает связка «дитя — аноним — невыносимость одиночества, взрываемая агрессией».)
«Не привлекать внимание, быть незаметным — один из основных способов выживания в лагере. Но именно этот способ более, чем какой-либо другой, помогал СС «вывести» массу по-детски покорных, легко управляемых существ... Снова и снова все эсэсовцы, начиная с коменданта лагеря, повторяли: «Не смей выделяться».
У заключенного было множество причин «не выделяться», слиться с безликой массой, стать невидимкой. Во время утреннего построения оскорбления и истязания доставались, как правило, тем, кто стоял ближе к начальникам помещений и блоков, так что между заключенными часто завязывалась драка за наименее заметные места в строю... «Анонимность была способом борьбы с лагерными опасностями. Но она же означала, что человек сознательно старается избавиться от своей индивидуальности и инициативности, столь нужных в постоянно меняющихся лагерных условиях...» Но отказ от инициативности вел человека к пассивности. И к накапливаемой агрессии.
Метод № 3 в классификации Беттельхейма состоял в том, что у заключенного подавлялась вера в будущее и способность его прогнозировать. Вот как Беттельхейм описывает применяемый СС механизм уничтожения человеческой веры в будущее: «Если СС хотело, чтобы некая группа людей <...> выжила и работала в лагере, объявлялось, что их поведение может повлиять на их судьбу. Тем группам, которые СС хотело уничтожить (восточные евреи, поляки, украинцы и т. д.), давали ясно понять, что не имеет ни малейшего значения, насколько добросовестно они работают или стараются угодить начальству... Заключенные, усвоившие постоянно внушаемую СС мысль, что им не на что надеяться, <...> поверившие, что они никак не могут влиять на свое положение — такие заключенные становились, в буквальном смысле слова, ходячими трупами. Это были заключенные, настолько утратившие желания, самоуважение и побуждения в каких бы то ни было формах, настолько истощенные физически и морально, что полностью подчинялись обстановке и прекращали любые попытки изменить свою жизнь и свое окружение».
Сравните это описание с описанием диагноза, поставленного Ролло Мэем его западным современникам в книге «Человек в поисках себя» (1952): «Ощущение пустоты или вакуума... как правило, порождается чувством, что ты бессилен что-либо изменить в своей жизни или в окружающем мире. Внутренний вакуум — это конечный результат постепенно растущего убеждения человека в том, что он, как личность, не может руководить своей жизнью <...> не может изменить отношение к нему других людей или хоть как-то повлиять на окружающий мир. В итоге он погружается в глубокое отчаяние, характерное для столь многих наших современников. И коль скоро его желания и чувства не имеют никакого значения, то он отказывается от желаний и чувств».
Итак, к каким же выводам приходит Беттельхейм?
«У заключенных не было иного выхода, как подчиниться давлению СС, которое вынуждало их быть пассивными...» Однако пассивность, подавленность имела обратную сторону — агрессию. Чувство собственной беспомощности порождало в заключенном бессильную ярость. «В детстве ребенка часто охватывает чувство бессильной ярости, но для взрослого такое состояние губительно», — указывает Беттельхейм. А поскольку обратить агрессию на того, кто оказывал давление (СС, надсмотрщиков), заключенный не мог (ибо это было чревато для него тяжелыми последствиями), он обращал ее либо на себя (то есть еще больше включал «мазохистские, пассивно-зависимые, «детские» стереотипы поведения»), либо на других заключенных.
Как указывает Беттельхейм, всё в лагере было направлено на то, чтобы люди постоянно пребывали в состоянии крайней раздраженности (недосыпание, недоедание, бессмысленная работа, страх смерти, отсутствие надежды). СС манипулировала людьми, не только делая их пассивными, но и пробуждая в них агрессию. Выплескивая агрессию на кого-либо из своего окружения, заключенный сталкивался с ответной агрессией, получал новый негативный заряд, вновь испытывал потребность разрядиться и быстро обессиливал.
Был только один «эмоционально незатратный» выход: агрессивность по отношению к членам меньшинств (прежде всего, к заключенным-евреям, но и не только). Они не отвечали на агрессию контрагрессией, так как их положение было намного хуже, чем положение других заключенных. Однако, безнаказанно проявляя агрессию по отношению к членам меньшинств, заключенные в каком-то смысле сами уподоблялись СС. Так жертва подспудно начинала накапливать черты палача.
Итак, мы убедились, что многие проявления апатии — этой «болезни» 1960-х, описанной Ролло Мэем, — удивительно напоминают состояние жертв фашистских экспериментов в концлагерях.
Но феномен агрессии и возможность манипуляции агрессивными массами — это слишком важная тема, чтобы ограничиться знакомством с работой Беттельхейма. Вот почему этой теме будет посвящена уже отдельная статья.