Идущая в Донбассе война по глубинной сути, конечно, — война за русский мир, то есть за право народа оставаться собой. Но при этом главным глобально значимым идейным мотивом этой войны изначально был и остается антифашизм.
Два этих утверждения — про русский мир и антифашизм — никак не противоречат друг другу. Потому что с фашизмом русскому народу исторически, ментально, духовно и всячески не по пути. Это показал XX век и уже начал показывать XXI (что бы там ни говорили некоторые «особо продвинутые»). Народная война становится «священной», именно когда русские видят оскал Зверя. Сейчас его видят далеко не все. Но вряд ли начавшаяся на востоке Украины история «грозит» быстро закончиться. Так что медленно запрягающие русские еще будут иметь возможность и приглядеться, и подняться. Если... если речь идет не о стремительно теряющем свою идентичность населении, а все еще о народе.
Что такое народ? Что в его основе?
Блок так отвечал на этот вопрос: «Коротенький обрывок рода: два-три звена, и уж ясны заветы темной старины».
Достоевский высказался подробнее: «Народы слагаются и движутся силой иною, повелевающею и господствующею, но происхождение которой неизвестно и необъяснимо. Эта сила есть сила неутолимого желания дойти до конца и в то же время конец отрицающая. Это есть сила беспрерывного и неустанного подтверждения своего бытия и отрицания смерти. Дух жизни, как говорит писание, «реки воды живой», иссякновением которых так угрожает Апокалипсис. Начало эстетическое, как говорят философы, начало нравственное, как отожествляют они же. «Искание Бога», как называю я всего проще. ... Чем сильнее народ, тем особливее его Бог».
Ясно, что это «начало» — не нечто застывшее: оно творчески развивается народом-носителем сообразно ходу истории, причем ядро его, «заветы старины», сохраняются. В переломные периоды истории народ может выжить, только обращаясь к своему началу, оправдывающему его существование и творящему его историю.
У русских, безусловно, есть дохристианская предыстория. Предыстория загадочная, глубокая, во многом все еще не раскрытая. Но русские стали народом в полном смысле этого слова только после принятия православия. Оно — в социокультурном ядре нашего народа. Под его влиянием оформились базовые категории, через которые мы воспринимаем мир: понятия о добре и зле, восхождении и падении, жизни и смерти. Никто из нас не может жить вне этого контекста, он во всем: в языке, системе организации общества, культуре. В душе народа, сформированного под влиянием православия, — мечта найти правду. Это свойство трансформирует и другие религии и идейные течения, существующие в России. Ведь не просто так говорят об особой русской душе, которая на протяжении всей истории России определяла ее путь.
Уже на этапе предыстории русские знали нечто, определившее их выбор в пользу православия (как религии, наиболее близкой к целям и задачам русского духа), их осознание своей особой мессианской роли: «Москва — третий Рим, а четвертому — не бывать», их отстаивание этой роли в имперский период и, наконец, новое понимание той же роли в советскую эпоху. Апогей идеи мессианства — Великая Отечественная война, сказавшая миру: у России свой путь, народ решил им идти даже ценой огромных жертв. Затем чудо стремительного послевоенного восстановления страны, советский атомный проект, первый спутник, полет Гагарина... Потом так называемая перестройка, она же уход со своего пути, измена своей мечте... И — мгновенное поражение.
Итак, загадочная русская душа, хранящая в себе всё, что способствует восхождению и все, что ему препятствует. Что возобладает в XXI столетии?
Существование этой русской души, способной делать невозможное, признают все. Но только кто-то славит ее, а кто-то проклинает.
Главный редактор ресурса «Спутник и Погром» (СиП) Е. Просвирнин эту душу именно проклинает.
«Когда я слышу что-то про религиозное возрождение, про «Русь Православную», про «русский — значит, православный», мне хочется лишь схватиться за голову и завыть: «...Что ж вы творите, кретины? Неужели вас история ничему не учит?»
Разумеется, уроки истории (ну, как тут не вспомнить Н. Сванидзе!) обнаруживают глубочайшую связь между порочным православием и квинтэссенцией всяческой порочности, каковой для Н. Сванидзе и Е. Просвирнина одинаково является Сталин. Цитируем Просвирнина: «Закончил в 1894 году ... Горийское духовное училище РПЦ, в аттестате — одни пятерки (в том числе и по «закону Божиему») ... Поступил в Тифлисскую духовную семинарию, успешно учится, но отчисляется с последнего курса за связь с революционными кружками (типичнейшая биография тогдашнего православного семинариста, типичнейшая) и, более ничем не сдерживаемый, ныряет в омут революции, ... в полной мере реализуя все навыки и свойства, заложенные боголюбивым, православным духовным воспитанием, Законом Божиим».
Чем СиПу так мешает Русь православная? Тем, что человек ставит что-то выше себя? Тем, что православие сформировало народ, строящий жизнь, исходя из убеждения, что есть нечто большее, чем его благополучие, и сохранил это убеждение на протяжении всей истории? Но почему это так не любо Просвирнину, называющему себя русским националистом? Вопрос не праздный.
Идеи национализма, этого порождения эпохи модерна, включают в себя и представление об особой миссии европейского человека — изменять мир на пути прогресса, подтягивать до себя «дикарей». Наиболее емко это выразил Р. Киплинг:
Твой жребий — Бремя Белых! Но это не трон, а труд. <...>
Его уронить не смей! <...>
Ведь туземный народ По сделанному тобою Богов твоих познает.
То есть в основе модернистского национализма — жажда привести мир к лучшему состоянию. Если убрать из национализма, принявшего все три искушения, отвергнутые Христом: чудо, тайну и авторитет — эту его мессианскую роль, то что останется? Только воля к власти, пересилить которую может лишь... чужая воля к власти.
Приход фашизма и Вторая мировая война окончательно оформили отказ Запада от «бремени белых». Со всеми вытекающими, в том числе с идеями конца истории, цикличности культур, воли к власти и господства. СиП — сторонник такого постмодернистского национализма. Просвирнин от души глумится над своими фанатами: называет черное — белым, христианство с его вероучением о Стреле времени, то есть Истории — безвременным и цикличным. Часто написанное кажется откровенным бредом, рассчитанным на доверчивость читательской аудитории. Да, в общем-то, и является им, но это бред подчиненный определенному замыслу, построенный по законам своеобразной «логики бреда».
«Я считаю, что смысл русского национализма (помимо очевидного «власть — русским, деньги — русским, права — русским») — это вернуть в Россию время. С 1696 ... по 1917 годы мы жили в линейном европейском времени .... До 1696 года Россия была Святой Русью, землей сладости и святости, ... а потому совершенно не нуждающейся во времени, ибо любое изменение, любое нарушение установленного святого порядка — богохульство. ... Владимир Владимирович все еще выступает как «сын Неба», пытающийся вернуть непокорную Украину обратно к установлениям Неба, обратно в безвременье. Вся политика, вся риторика — это риторика возвращения стабильности, и даже Крым обосновывается как исправление нарушения богоустановленного порядка .... Путин здесь не лидер эпохи модерна, не голодная акула, движущаяся вперед в духе американской power politics, пожирая народы и нации, возводя и разрушая по своему произволу страны и империи, но лишь смиренный слуга Неба, воюющий лишь за возвращение к заветам Неба, слуга не времени, но безвременья. ... Закольцованный, покорный Небу Путин в Империи был немыслим, а высшая воля покоилась не в застывших скрижалях завета, но в Императоре, живом — и уже поэтому линейном, двигавшемся от рождения к смерти — божестве. Линейность времени в Империи обеспечивал тот факт, что Император легко мог отменить любой закон предыдущего Императора».
Это не элементарные сгустки невнятного бреда, порожденного самолюбованием автора и вытекающей из него особой словоохотливости. Просвирнин прекрасно понимает (или чувствует?), чем отличается модернистский национализм Путина от постмодернистского национализма, лишенного целостности, целенаправленности и твердой веры в существование истины. Отличие состоит в том, что модернистский национализм, он же классический консерватизм, может избежать скатывания в гитлеризм нового образца. А постмодернистский национализм этого избежать не может. Потому что, не имея внутри себя ни идеи целостности, ни идеи целенаправленности, ни идеи истины, он обязательно сведет все к воле к власти.
Ницше и Гитлер были провозвестниками именно такого постмодернистского национализма. Разве может националист эпохи модерна сказать: «То, что нам необходимо, это инстинкт и воля»? Никакой Бисмарк этого сказать не может, а Гитлер может. Потому что Бисмарк — это еще национализм эпохи модерна, а Гитлер — это уже национализм другой эпохи, еще не постмодерна, но уже смерти модерна. Путин верит в модерн и цепко держится за него. Но Просвирнин-то чует, что с модерном все вот-вот завершится. И что в этом случае все те, кто, как Путин, не хотят присягнуть национализму постмодерна, в отсутствие чего-то нового, взращенного коммунистическими мечтаниями, обязательно окажутся на территории традиции, то есть архаики.
Чуя такой вожделенный для него вариант, Просвирнин глумится, адресует к символам традиции, свободной от идей направленности (император Неба, Поднебесная и т. д.). А что такое традиция, лишенная направленности, иначе именуемой Стрелой времени? Это уж никак не христианство, правда же?
(Продолжение следует)