В нашем кафе тоже было празднично и уютно. И мы чувствовали себя здесь совсем по-домашнему.

— Сейчас в России морозы, — сказал я, глядя через окно на газоны, где кое-где еще зеленела трава.

— Ну тогда понятно, почему ты здесь, — хохотнул Луиджи.

— А вот ты почему здесь? — парировал я. — У вас ведь там теплее, да еще и праздник.

— А я атеист, — ответил он. — Я вообще считаю, что именно Церковь в Италии затормозила приобщение страны к общеевропейскому образу жизни, в частности, это из-за Церкви Италия позже других европейских стран разрешила аборты.

— Какая разница? Раньше или позже… Зато, быть может, благодаря этому население Италии быстрее восстановилось после Второй мировой войны, — полушутя, полусерьезно сказал я.

Луиджи бросил на меня какой-то странный взгляд.

— Это, наверное, вы русские так себе все представляете. Вы, говорят, еще и против геев. Это правда?

— Нет, геев у нас никто не преследует. Мы, наоборот, считаем, что они имеют полное право получить самую лучшую, квалифицированную медицинскую помощь, чтобы ощутить радость подлинной самоидентификации, иметь возможность наслаждаться гармоничным сексом.

Мои собеседники, не моргая, уставились на меня.

— Сексуальность может принимать самые разные формы, — произнес Луиджи.

— Да, эта проблема действительно существует, но и ее нужно решать профессионально и в рамках подлинного гуманизма. В каждом отдельном случае индивидуально и бережно помогать человеку выйти из этого кризиса!

— Это не кризис, и не болезнь, это такая же форма сексуальности, как и гетеросексуальность, она присуща человеку изначально.

Я пожал плечами и оглядел остальных. Все молчали.

— Мне кажется, этот разговор несколько непраздничный.

— Нет почему же! — кипятился Луиджи. — Все должны понимать, что гомосексуализм — это нормально.

— А право на собственное мнение у меня есть? — удивленно спросил я.

Ребята как-то настороженно переглянулись.

Разговор не клеился, и мы, наскоро перекусив, разошлись.

Для меня это был просто откровенный обмен мнениями, но Луиджи явно думал иначе. Он и еще Ормар стали всё больше гулять отдельно и предпочитали участвовать в веселье, если там не было меня.

Теперь я ясно понял, что пора найти бумажку, на которой написан номер психолога.

Это оказался очень пожилой мужчина чем-то похожий на нашего актера Ланового. На нем был серый пиджак, жилет, галстук и рубашка. Все это сидело так идеально, что я засомневался, а не манекен ли передо мной. Но мужчина кашлянул, вежливо поприветствовал меня и пригласил присесть в мягкое кресло.

— Так-так, молодой человек, значит, вам посоветовали ко мне обратиться…

— Да, и вот в чем дело.

Я начал излагать доктору суть своих затруднений. Он слушал не прерывая, а когда я замолчал, как-то неопределенно вздохнул.

— Секс — это безусловно животное проявление. Но… моя многолетняя практика показывает, что человек начинается там, где заканчивается животное и начинается… социальное.

Профессор как бы защищаясь поднял руки ладонями вверх.

— Разумеется, человек в очень большой части определяется своим природным началом, но подлинно человеческое лежит вне его… как и откровенно бесчеловечное, — осторожно добавил профессор.

— И… что же это значит…? — с недоумением спросил я.

— А то, что у нас нет пути назад… мы не можем стать милыми животными.

— А разве это нужно?

Профессор пожал плечами.

— А это с какой стороны посмотреть… — профессор буравил меня испытующим взглядом.

Мне было сложно понять, что он имеет в виду. А он, казалось, в чем-то сомневался.

— Животные, даже самые сложноорганизованные, всё же гораздо проще человека.

— Даже бонобо…

— Даже бонобо.

— А я слышал, что нам бы стоило у них поучиться… Они совокупляются, невзирая на пол и возраст и таким образом снимают агрессию…

Профессор снова пожал плечами.

— Во-первых, все эти контакты случайны и ничего не определяют, а во-вторых, так ли человеку нужно то, что подходит животным… Если переводить это на человеческий язык, то это гхм… — профессор медленно и отчетливо произнес слово, которое я не сразу смог понять — расчеловечивание. Оглянитесь вокруг: это происходит по всем направлениям.

Я машинально огляделся и снова с недоумением взглянул на профессора.

— Подумайте, если секс снимает агрессию, то та жертва в парке должна была как минимум совокупиться с насильником, а как максимум сделать это с удовольствием, — профессор взглянул на мое вытянувшееся лицо. — О, простите, я вас шокировал. Но это не всё. Вы допустили почти преступное в современном мире проявление мужского начала! Ведь сегодня все громче звучит точка зрения, что мужское начало — это корень агрессии. То есть вы и тот мужчина в парке находитесь примерно в одном ряду.

Я окончательно запутался.

— А что вы думаете о снижении возраста согласия? — спросил профессор.

Я наморщил лоб, вспоминая, что такое возраст согласия.

— Это… это возраст, когда человек имеет право на секс?

— Нет! Это возраст, начиная с которого человек считается способным дать осознанное согласие на секс с другим лицом.

Я пожал плечами.

— Разве вы не понимаете? Что ребенок не в любом возрасте может понимать, к чему его поощряют и приучают?

— Ну да, понимаю. Но насколько я знаю, в уголовном кодексе всё это учтено.

— А теперь стремятся этот возраст опустить ниже того предела, за которым человек не понимает, что творит¹. С большими трудностями человечество пришло к тому, что государство должно защищать право человека на целомудрие, а теперь всё откатывается, и государство начинает защищать право ребенка на секс!

— Я о таком не слышал.

— Как? Ваша страна участница ООН, а комитет ООН по правам ребёнка разрабатывает нормативы, согласно которым, создаваемые детьми материалы сексуального характера, которыми дети владеют или которыми они делятся с согласия и только для личного использования, не подлежат уголовному преследованию²!

— А кто будет контролировать всё это?

— Государство.

— То есть государство становится на сторону извращенцев?

— Ну… они утверждают, что вообще с согласия ребенка можно всё… А ведь это «всё» смещает все приоритеты в жизни ребенка! Ребенок не успевает развиться и созреть, как человек!

— Но куда смотрит полиция и органы защиты детей?!

Профессор едва заметно усмехнулся.

— Например норвежское министерство по делам детей, равноправия и социальной интеграции³, которое борется против дискриминации нетрадиционной ориентации? Или Барневарн⁴, который отдает детей, изъятых из родных семей, в однополые пары, и против которого выступают десятки тысяч человек по всему миру? Подумайте, какие ценности будут транслировать детям такие убежденные в своей правоте родители-геи, если они открыто говорят, что хотят переделать детей вообще в любой семье. Или немецкий Югендамт, идущий с ними в ногу?

---

¹ В Италии в 2021 году возраст согласия снижен до 13 лет. При этом законодательно закреплено, что снижается и возраст участия детей в съемках, в том числе со взрослыми людьми. И это в то время, как на Филиппинах уже осознали, чем чреват низкий возраст согласия. Страна стала местом педофильского туризма. И там борются с проституцией и насилием над детьми, возникшими на фоне низкого возраста согласия.

² Герой цитирует реальный документ ООН «Замечание общего порядка № 25 (2021 г.) о правах ребенка в отношении цифровой среды».

³ Министерство по делам детей, равноправия и социальной интеграции. Сейчас ведомство сменило название, но суть осталась прежней.

⁴ Барневарн действительно отдает детей в однополые пары. Это можно прочитать на сайте правительства Норвегии. В связи с этим в 2012 году разразился скандал, связанный с тем, что Барневарн открыто призывал гомосексуалистов активней усыновлять детей. Позже скандал замяли.