Передача «Разговор с мудрецом» на радио «Звезда» 17 мая 2024 года

Анна Шафран: Здравствуйте, друзья! Это программа «Разговор с мудрецом» на радио «Звезда». С нами Сергей Кургинян — политолог, публицист, театральный режиссер и лидер движения «Суть времени». Сергей Ервандович, приветствуем Вас.

Сергей Кургинян: Здравствуйте.

Анна Шафран: Смотрите, как интересно разворачивается дело. Сначала нам наши западные оппоненты очень долго рассказывали о том, как устроен мир и как правильно должно быть, и мы очень сильно пытались, прикладывали много всевозможных усилий для того, чтобы переустроиться. Нам говорили, что и социально-экономически мы неверно жили, и второе, третье, десятое у нас не так. А теперь смотрите, какие новости.

«Германия рассматривает варианты возвращения к обязательной военной службе, — пишет немецкая газета Welt am Sonntag, ссылаясь на свой доступ к разработанным предложениям. Уточняется в этом материале, что, по данным экспертов оборонного ведомства ФРГ, в экстренном случае многократно увеличить численность солдат при помощи добровольцев не было бы возможным. В этой связи глава минобороны страны Борис Писториус хочет поступить, как Швеция, и ввести новый тип модели военной службы» (РИА Новости, 11 мая 2024 года).

Вообще, это удивительно. Они вдруг поняли, что невозможно жить вот только исключительно в обществе потребления и воспроизводить бесконечно комфорт, а надо как-то и служить тоже. Это удивительное открытие для нас, для тех, кто наблюдает за картиной извне.

Сергей Кургинян: Возникает вопрос, зачем? Что, собственно, изменилось-то? Ну кто им угрожает, почему им это нужно? Они жили в комфорте. А что теперь? Почему они не должны жить в комфорте? Вот что произошло с «замечательной страной Германией» такого, что год назад ей еще можно было жить в комфорте, пять лет назад тем более можно было жить только в комфорте, этот комфорт культивировали, — а теперь произошел какой-то великий перелом, при котором дальше в комфорте жить нельзя? А почему? Что ей мешает?

Значит, ей — констатируем сразу — ничто не мешает. Она может продолжать жить в комфорте сколько угодно. Вопрос заключается не в том, что она вдруг поняла, что с севера какие-нибудь крылатые гиперборейцы с лазерным оружием на нее нападут и надо защищаться. Этого нет, а почему-то она начинает менять парадигму существования фундаментально, из гедонизма они пытаются куда-то выбраться. А зачем? Какая муха их укусила? Что происходит?

Говорится только одно — что Россия будет с ними воевать, и поэтому им надо выходить из комфорта. Ну, мы же с вами понимаем как люди хоть и среднеинформированные, но знающие тем не менее, как выглядит наша элита, знакомые с конкретными людьми, которые принимают решения, что в страшном сне они не видят никакой войны с Европой. В страшном сне не видят! Даже если случайно, по какой-то причине — у них какое-нибудь радостное или горькое событие, и они приняли на грудь определенную дозу (а русскому человеку и каждому здесь живущему это свойственно), и им приснился кошмар, то не этот. Какой-нибудь другой кошмар: семейный, бытовой или космический, — но только не этот! Нет доктрин, документов, готовности и каких-то оснований для того, чтобы нам начать воевать с Европой.

И каждый раз, когда наши высокие должностные лица (включая президента) отвечают на вопросы журналистов и говорят об этом, у них по отношению к этому такое чувство: «Ну вы ваще!»

Я помню этот советский анекдот эпохи Андропова, который начал бороться с алкоголизмом. Значит, идет суд, осуждают Иванова Ивана Ивановича за то, что он, закончив рабочий день, выпил пива. И это такое страшное преступление, что его приговаривают к высшей мере наказания — расстрелу. Подсудимому дают последнее слово. Он встает и говорит: «Ну вы (дальше неприличное слово) ваще!»

«Вы ваще!..» Каждый раз, когда Путина спрашивают: «Скажите, а вот говорят, что вы готовы воевать с Европой…» — у Путина вот это выражение: «Вы ваще… Страшно себе представить, что еще вы выдумаете…» Вообще, представить себе невозможно!

Когда Василий Иванович Чапаев начал учиться в академии Генерального штаба (это тоже из анекдота), ему лектор сказал: «Вообразите себе квадратный трехчлен». И Чапаев вышел из зала, потому что вообразил, страшно испугался и больше в аудиторию не смог прийти.

Для нашего Генштаба, наших спецслужб, президента и кого-нибудь еще (если каких-нибудь совсем молодых людей вывести за скобку) — для всех, кто принимает решения, война с Европой — это «квадратный трехчлен» Василия Ивановича, больше ничего. И все это понимают.

Украина — это совсем другое. И все мы знаем, что началась «натовизация» Украины. А вот чтобы начать войну с Европой, нужны совсем другие люди, ну, совсем другие, чтобы начать это делать. И эти психологические характеристики имеют решающее значение.

Значит, тезис первый — это «квадратный трехчлен», «вы ваще» и так далее.

Тезис второй. На Западе это воспринимается уже как случившееся очевидное событие. Что мы слышим с той стороны теперь? «Если завтра война, если завтра поход, если грозная сила нагрянет, как один человек весь немецкий народ на защиту Германии встанет» — правильно? А откуда это? Это может быть только в одном случае: если они знают, что им эта война уже предписана кем-то и что им ее навяжут; что русское нападение на Европу — это как в басне:

Да помнится, что ты еще в запрошлом лете
Мне здесь же как-то нагрубил:
Я этого, приятель, не забыл!»

Это — «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать».

И Путин опять-таки об этом говорит. Он говорит: слушайте, сопоставьте бюджеты, сопоставьте объемы; с какого хрена мы будем нападать на эту машину, которая тратит на вооружение в 15 раз больше, чем мы — я не помню, или в 9 раз больше, чем мы, — которая олицетворяется населением в миллиард вместо наших 130 миллионов и так далее — с чего, с какого бодуна мы начнем это делать? И что вообще имеется в виду? И при чем тут сухопутные войска?

В известных мне документах рассматривается вариант нападения на нас НАТО. Но в документах той эпохи, когда я с ними знакомился, говорилось однозначно, что есть такое-то очень небольшое время, в течение которого наши сухопутные войска могут сдержать это нападение, после чего наносится обязательно стратегический ракетный ядерный удар. Никакой длительной сухопутной войны быть не может.

С эпохи ельцинских начальников Генерального штаба, потом следующих, но это всё время было так. Вся доктрина держится на том, что если эта война с НАТО серьезная, большая, то наша задача — удержаться сколько-то времени на позициях, отступая, и в кратчайший период нанести ответный ракетно-ядерный стратегический удар.

Эта концепция оказалась в основе сердюковской реформы наших Вооруженных сил, когда и было сказано, что нам большие Вооруженные силы не нужны, ибо мы не собираемся вести сухопутную нормальную войну с НАТО. Нам нужны гибкие силы быстрого реагирования для конфликтов в горячих точках или войны с терроризмом, и нам нужны мощные стратегические ракетные ядерные силы, если, упаси бог (а это говорилось и во времена Ельцина, и всегда), на нас нападут. Тогда наш ответ будет ракетно-ядерным, и не тактическим — что, с моей точки зрения, никакого практического эффекта не имеет. Я тут узнал, что уже есть одно устройство, но если еще добавить к нему устройство с распределением аэрозоля на еще большей площади и мощностью взрыва, то зачем нужно загрязнять территорию радиоактивными осадками, если можно разбираться с помощью обычных конвенциональных вооружений ничуть не менее эффективным образом?

Анна Шафран: Ну то есть, иными словами, в какой-то момент времени мы решили изменить концепцию того, что из себя должна представлять армия.

Сергей Кургинян: Я твердо уверен, что та советская военная машина с ее огромными дефектами и небезусловностями, которая существовала на 1991 (даже!) год, и уж тем более на 1985 год и перед перестройкой, могла занять Европу до Бискайского залива, включая Испанию, ровно за то время, которое бы понадобилось для продвижения наших танков. Никаких задержек в их продвижении бы не было. Может быть, они через Пиренеи бы более сложно прошли, потом у них бы гусеницы ломались, естественно, время на ремонт, могло быть много поломок. Но вот с той скоростью, с какой эта армада бы ползла, она бы и доползла до Бискайского залива. Безо всякого сопротивления.

Но ведь ни один танк не двинулся, ни один самолет не взлетел. Кроме того, поскольку Европа была прикрыта американским ядерным зонтиком, тут было понятно, что, как только танки двинутся, в ответ будет ракетно-ядерный удар, и мы обменяемся этими ударами. А дальше это уже вопрос о другой эпохе жизни человечества, это уже всё про другое.

Смеялись над Никитой Сергеевичем Хрущёвым, который говорил: «А если что-нибудь еще, мы вам покажем кузькину мать». И все говорили: «Что такое эта кузькина мать, зачем она?»

А «кузькина мать» — это было термоядерное устройство мощностью, если мне не изменяет память, в 50 мегатонн. То есть это то ли 5 тысяч Хиросим, то ли 10 тысяч Хиросим — одно устройство, испытанное на Новой Земле. Все наши ракеты СС-18 («Сатана») Запад остановить не мог бы. Там была разделяющаяся головная часть индивидуального наведения, РГЧ ИН, которая рвала любую американскую ПРО. Одна ракета прилетела — и уже Нью-Йорка нет.

У нас была невероятная военная мощь! Мы потеряли колоссальные территории, экономику и всё прочее, не включив военную машину. И это они называли «победа без войны». Они выиграли холодную войну, которая, по существу, была Игрой. Нащупав слабые точки нашего населения, в элите и так далее, они устроили эту композицию.

Российские Вооруженные силы — модернизированные и всё равно при любой ситуации наделенные неистребимым русским духом даже в его остаточном качестве — всё равно несравнимы с советскими. СССР был государством с 300 миллионами граждан, здесь их 130–140 миллионов. Был Варшавский договор, сейчас его нет. Неизвестно еще, как поведет себя Китай…

Короче говоря, у нас было всё сверхдержавное могущество, которое позволяло осуществлять самое главное в мировой истории — равновесие. Существовало мировое равновесие, которое дополнялось равновесием суперидеологическим, можно сказать, метафизическим, согласно которому неважно, какие написаны слова, что такое коммунизм (хотя на самом деле важно, но даже если считать, что неважно, всё равно). Сказано, что мы исторически идем в направлении А, а они идут в направлении Б, наше направление правильное, их — неправильное. У нас один мегатренд, у них — другой. Мирное сосуществование или конфликт — это уже второй вопрос. «Ядерному взрыву — нет-нет-нет!»… Всё равно мы жили так.

Этот тип жизни был резко свернут в 1991 году под тезис, что на нас никто теперь никогда не нападет, а будет только «мир, дружба, жвачка». Под этот тезис — соответствующее сокращение населения, а значит, и армии, ликвидация Варшавского договора (который был ликвидирован чуть раньше), и абсолютно другие потенциалы — было сказано очень многое.

Во-первых, мы идем их путем, а не своим, и мы идем у них в хвосте, стараясь быть в серединке.

Во-вторых, мы маленькие.

В-третьих, нас все любят.

А в-четвертых, всё равно было сказано — Ельциным уже (Ельцин был не так прост, как его изображают), — что уж если навернем, то ядерными ракетами. Сразу! Сухопутные силы, военно-морской флот против НАТО уже несоразмерны и не должны быть соразмерны, но есть атомные подводные лодки, есть триада, есть ядерное хозяйство — наследие Советского Союза. И если только тронут (что почти невозможно), то мы ответим ядерно. А поскольку ответим мы всё равно ядерно, то нам для войны с ними сухопутная армия не нужна (я говорю о существенных вещах!), но сухопутная армия нужна для чего-нибудь другого: в Чечне, в Сирии. И ее под это стали реформировать.

Мы же почти не обсуждаем эти вопросы. Чем была плоха Советская армия? Тем, что «в ней были дивизии, а дивизии — это ахинея». А почему это ахинея? А потому что у нашего нового «соратника» и «друга», частью которого мы «скоро станем», — бригады.

Сделали бригады, а теперь снова делают дивизии. Как вы думаете, это бесплатное удовольствие — сначала из дивизий делать бригады, а потом обратно?

Кадрированные части — зачем они были нужны? Для всеобщей мобилизации, чтобы в этот момент было куда мобилизованных отправить, быстро научить, наделить офицерским корпусом более-менее компетентным и быстро пустить в бой. Оказалось, не нужны! Потому что, мол, никогда такой войны не будет! Никакой мобилизации не будет, никакой сухопутной войны не будет. Будут обмениваться ударами с подлодок, с воздуха и из-под земли, с шахт и так далее — и всё!

Дальше то же самое происходило со всем остальным. Я знаю начальника Академии Генерального штаба — не буду называть — в прошлом, который твердо был уверен, что наши офицеры должны получать образование в Уэст-Пойнте. Он открыто говорил на совещаниях, что Академия Генерального штаба не нужна. Это была концепция… Это всё не фантастика, это всё злоба дня тогдашнего, потому что мы рассматривали себя как Бразилию, как державу-сателлита: «По одежке протягивай ножки». Но то, что война может быть только ядерная, — это в загашнике держали всегда.

Я знаю людей, которые очень сильно поменяли позицию и сейчас такие патриоты и антизападники, что диву даешься; и которые раньше были экстазными западниками. Но они тоже, когда речь шла о термояде, о том, что надо «слить термояд», говорили: «А вот хрен им, а не слить термояд». Я помню эти слова, они у меня в ушах, в 1991–1992 годах от лица таких западников. И когда одному из наших нефтяных олигархов пришла в голову идея предложить американцам сделать его президентом, дать нам крупный кредит, «а мы взамен сольем термояд», то потом ему пришлось шить варежки.

Анна Шафран: Вспомнили мы с Вами одного олигарха, который отбыл затем в места не столь отдаленные.

Сергей Кургинян: И какая полезная профессия была получена… Неважно, как он теперь всех учит жить, — неважно. Это было общее мнение. Что важно — это было мнение и очень прозападной части элиты. Термояд не хотел слить никто, но приняли предложение этих западных товарищей в 1992 году, когда было сказано, что надо убрать жидкостно-реактивные ракеты СС-18, которые, обладая разделяющейся головной частью, могли прорвать любую оборону. «Их надо убрать, они вредны экологически, а надо поставить моноблоки „Тополей“».

Я руководил группой Верховного Совета, которая оппонировала нашему Генеральному штабу по вопросу о том, что это делать нельзя. Шел 1992 год. Потом все-таки «Тополя» поставили. Потом выяснилось, что эти моноблочные «Тополя» опасны. Потом на эти «Тополя» начали засаживать разделяющиеся части. А потом поставили новые ракеты. И я хочу верить (тут это чистый вопрос веры), что они замечательные, и что они и твердотопливные, и вместе с тем очень мощные. И другие у них характеристики, другая эпоха.

Я говорю о философии, а не о быте военном. Я не настолько хорошо его знаю, чтобы о нем рассуждать. И не люблю рассуждать о том, что не знаю слишком хорошо. Так вот, быт был в этом: всегда термояд плюс маленькая хорошая профессиональная армия, без этих сумасшедших развертываний, потому что зачем развертывать что-то, собирать двадцатимиллионные армии, как в Великую Отечественную войну, если предполагается быстрый обмен ядерными ударами — не успеешь развернуть, как уже не нужно. Это основа основ данного мышления.

Но не только нашего — их тоже. Подчеркиваю, их тоже! Крупная сухопутная армия нам понадобилась для так называемого управляемого конфликта, или войны средней интенсивности на Украине. Вы же видите всё время, что тем не менее они орут: НАТО будет вмешиваться… не будет вмешиваться… Нет войны — особенно такой, да еще называемой СВО, — на которой не идут одновременно переговоры помощников по безопасности, военных, спецслужбистов. И переговоры эти были в том, что вы не лезете, мы вам санкционируем вот такую меру участия, а следующее — это красная линия.

Теперь они всё время говорят, что красные линии не существуют и так далее. Но война-то шла под красные линии. Это так называемая средняя война, в которой меряются, у кого какая мощь, и потом заключается какая-нибудь договоренность. Теперь говорят, что это война вечная и красных линий нет, — это и есть главная метаморфоза.

Значит, нам понадобилось больше (мобилизация и всё прочее) под крупную армию, которую украинцы успели создать в ходе АТО (антитеррористической так называемой операции против Донецка, Луганска и всего прочего), пропустив через АТО большое число людей. Мы начали это создавать, но только для конфликта с Украиной и в очень ограниченном формате, при этом считая, что нам удастся получить достаточное число контрактников. И по отношению к современной России это правильно. Надо заплатить любые деньги за трехмиллионную контрактную армию. Начать с пятисот тысяч снизу, а не с двухсот — и дальше идти. И никакая экономика не рухнет, ничего не будет. Неважно, мы под это строили.

Теперь я спрашиваю: они подо что собирают сухопутные контингенты? Вот в чем вся острота вопроса, который мы обсуждаем. Подо что они собирают сухопутные контингенты? Подо что они ядерную триаду усиливают, понятно. Им эти сухопутные контингенты нужны зачем? Если идет война с нами, так она ядерная. Значит, что они планируют?

Анна Шафран: Это возвращаясь к новости, с которой мы начали беседу.

Сергей Кургинян: Конечно. Об этом и идет разговор. Тут есть два аспекта. Во-первых, вообще нафига им вдруг стало нужно крупную сухопутную армию? Почему нужно вооружить Германию ядерными ракетами, понятно (как и Японию). Почему нужна гонка ядерных вооружений, понятно: русские нападут, мы обменяемся, если нет американцев (а почему это, собственно, их нет?). А подо что нужны сухопутные контингенты?

Анна Шафран: Вот эта обязательная военная служба в Германии.

Сергей Кургинян: Да. Зачем им большая сухопутная армия? Против кого? Даже если русские нападут — и что? Мы что, будем буцкаться сухопутно с огромной армией НАТО? Что будет происходить? Зачем им это увеличение сухопутных войск? Зачем этот призыв? Война какого типа планируется под призыв? Это очень нетривиально. Совсем нетривиально. Это не вопрос просто ради фразы.

А поскольку теперь они считают, что будут воевать с Россией, то они начинают гонку вооружений. Они тогда должны начать гонку ядерных вооружений, потому что ядерная Россия. А они что творят? Зачем им сухопутные бригады эти (или тоже будут дивизии, корпуса)? Что они хотят делать?

Значит, они хотят воевать в каком-то смысле втихую. Они хотят by proxy воевать. Они хотят каким-то способом оперировать этими контингентами так, чтобы можно было укрепить среднюю войну с Украиной, слегка ее расширить, оставить ее конвенциональной и в этом конвенциональном формате начать с нами разбираться. Другой идеи быть не может. Это первый вопрос.

И второй. Могут ли они это сделать? Решающий фактор в войне не техника, сколько ты ее ни разгоняй, а люди. Доказательство этому то, как американцы бежали из Сомали — когда оскаленные представители чернокожего населения начали на них прыгать с деревьев; Афганистан, где пуштуны всем показывают, что происходит с высокотехнологическими армиями, и много что еще. И ХАМАС.

Понятно, что главные — люди. А людей в этом смысле сильно опаскудили — за годы гедонизма, комфорта и денацификации. После войны Германия была раздавлена совсем. Черчилль, а в общем-то и Рузвельт (но в основном Черчилль) хотели уничтожить и разделить Германию на 20 государств. Денацификация должна была проходить еще более свирепо с тем, чтобы раз и навсегда запомнили, что такое холокост. Остановилось это потому, что русские испытали ядерное оружие совсем рано, оказались не такими дохлыми. И нужно было начинать набирать в Европе какой-то потенциал против них. И была эта маленькая-маленькая ФРГ. Потом эта ФРГ стала единой Германией. Что сказал Коль, когда рушилась стена и ликовали немецкие толпы? «А если сейчас мы все запоем „Deutschland, Deutschland über alles“, то нас же не поймут», — сказал Коль. Это официальное высказывание. Душа рвалась петь «Deutschland, Deutschland über alles». Не Sieg Heil еще, а Deutschland, Deutschland über alles.

Я разговаривал с крупной представительницей парламента Германии и сказал ей, что если речь идет о том, чтобы Атлантический океан стал внутренним немецким морем, то мы не против. Она кричит: «Nein, nein, что Вы такое говорите, нам нельзя это слушать. Мы и так всё время об этом думаем».

Значит, они объединились и хотели срочно вытащить бывшую ГДР на уровень ФРГ. Но те чудовищные финансовые вложения были очень профессионально использованы представителями спецслужбы Штази и другими кругами для создания новых гэдээровских экономических героев. Не вытащить ГДР на уровень ФРГ было невозможно, а гэдээровский менталитет рано или поздно вернулся к социалистическому типу (что так — лучше). Немцы по своей гэдээровской (а она была одной из лучших) социалистической модели стали снова ностальгировать.

Но тем не менее Рейх объединился. Германия развернула мощнейшую экономическую деятельность, опираясь на русские ресурсы. Она фактически стала осуществлять экспансию в Австрию, Чехию, в общем-то, и в Польшу, хотя поляки этого побаивались. Стала возникать очень острая, включая физические ликвидации, борьба между американскими и немецкими агентурами в Прибалтике и в других частях Европы. Немцы начали эту игру. Но внутри этой игры если нужен немец для сухопутных войск — что это за немец?

Оставим в стороне то, что коммунизм для меня — это большая ценность, и в любом случае это гуманистическая идеология, а нацизм — это самое мерзкое, что может быть. Но если методологически сравнить, то черная дыра в немецкой истории длилась с 1933-го по 1945-й — всего 12 лет. И немец, который был 15-летним к приходу Гитлера, он 27-летним переступал через эту пропасть нацизма длиной в 12 лет, черную дыру, в которую был превращен кусок немецкой истории. Его до конца не удалось превратить, всё равно многие немцы говорили, что фюрер хороший.

А у нас пытались 70 с лишним лет превратить в черную дыру! Это не просто в шесть раз больше, это катастрофа окончательная, полная. Нельзя перепрыгнуть через 70 лет, сохраняя свою историю. Но и через 12 нельзя. Значит, тот немец, который будет воевать в этой армии, он будет не тот, который денацифицирован, а другой? А какой другой? А как они его произведут? Если они проводили денацификацию (а американцы проводили ее абсолютно свирепо, в отличие от нас, — мы в ГДР такой денацификации не проводили, мы так немецкий народ не унижали), то теперь нужна ренацификация? Этого же человека еще надо подготовить, который опять согласится воевать. И в какой войне? Это всё — под какую войну? Как она должна выглядеть? В чем тут план? Как они хотят сохранить конвенциональный формат, увеличивая мобилизацию?

Во-первых, будут ли эти мобилизованные достаточно немцами в том смысле, в каком это является военной нацией. Немцы были военной нацией. Мой отец демобилизовался, а его друзья остались в армии. И вот мне один из друзей отца говорил: «Все, мы их победили».

Давайте эксперимент проведем: мальчишка приходит в музей оружия, там лежит оружие, а рядом игрушки, — мы специально проводили такие эксперименты. Вот обычные игрушки — какие-нибудь самокаты и так далее. Немецкий мальчик сразу потянется к оружию, а русский будет рассматривать самокат или игрушку медведя. Это не говорит, что мы их победили.

Мы умеем воевать. Но этот военно-милитаристический архетип в немецком сознании очень силен. Они его хотят воскресить? Они его раздолбили в клочья. Они уничтожали его, растаптывали, навязывали этот гедонизм. Теперь из кого они будут создавать этого солдата? Это же не вопрос его мобилизовать, это вопрос его побудить воевать. За что? Если высшая ценность — это твоя жизнь, как ты будешь воевать?

Значит, это либо ландскнехты, — но тогда это не обязательная мобилизация, это за бабки. Либо это идея — какая идея? И под какую войну? В преддверии какой сложнейшей композиции мы находимся? А она идет!

Повторяю — когда все средства массовой информации воют о ковиде, это значит, им приказали. Когда все средства массовой информации воют о том, что русские нападут и надо гнать вооружение и прочее, значит, им приказали. Значит, модель, при которой нужны прежде всего какие-нибудь виды генетического и прочего оружия и сокращение населения, меняется на военную модель. Какую? Как из нее вычесть ядерный фактор?

Значит, произойти должно примерно следующее: Америка должна куда-то отойти, чтобы крупного ядерного фактора не было; эти все французские, английские ядерные факторы небольшие, добавят еще какие-то, и какие-то сухопутные войска с этими небольшими факторами должны попереть против нас с учетом того, что мы почему-то не будем во всю мощь применять стратегическое ядерное оружие против Европы. А почему, собственно, мы не будем? Что это будет за кино? Как медленно-медленно расширять войну, не превращая ее в неконвенциональную, в которой мы, конечно, уничтожим мир, уничтожим гарантированно и много раз, если применим.

Я не верю, что всё так деградировало, что этого не будет. А даже если остались еще жидкостные надежные ракеты от советского наследства, то их достаточно, чтобы была пустыня. Их был такой переизбыток, что их достаточно.

Значит, этого они не хотят. А если они этого хотят, то им не надо увеличивать сухопутный призыв, понятно? А если им надо увеличивать сухопутный призыв, то не под это, а под что-то другое. А подо что?

Эти войска должны всасываться в какой-то плацдарм, который будет всё время расширяться, не превращаясь в ядерный. Это же вопрос. Куда будут перебрасываться контингенты? Они будут воевать от имени кого? Каким образом это «от имени кого» окажется не обязательно ядерным? Как развязать обычного военного джинна, не превращая его в ядерный? Значит, прежде всего надо убрать НАТО, полностью, 5-ю статью — обязательность использования всей мощи при нападении на любого члена. Это надо убрать. Америке надо вообще отойти и ждать. Но и тут это всё надо убрать.

Дальше эти контингенты куда-то надо перекидывать так, чтобы навязать возможность неядерного формата. Дальше в это надо втягивать что-то другое. Статья за статьей говорится о том, что мы любой ценой восстановим дружбу с Турцией и вернем ее в наше лоно до конца. Дальше Япония…

Какой, не побоюсь этого слова, дьявольский механизм маячит за бредовым (не только с точки зрения русского пацифизма, который, я уверен, есть, но и с точки зрения милитаризма натовского типа) замыслом? Как устроить конфликт? Его же надо еще суметь устроить. Насколько мир управляем для того, чтобы его устроить? Поэтому, когда говорится о гонке сухопутных войск и вооружений, то с точки зрения всего, что происходило не с 1945-го, но, скажем, с 1960 года (последние 60–70 лет), — это бред. Но за этим бредом стоит абсолютно новая, загадочная и зловещая реальность, которая предполагает необходимость крупных сухопутных контингентов, а значит, предполагает и то, что как-то всё будет разворачиваться не прямым способом посылания многомегатонных зарядов, обмена ими и ликвидации цивилизации, ибо при таком обмене сухопутные войска — ничто.

Знаете, что такое слепой дозиметр? Я первые свои офицерские погоны получал в Таманской дивизии, просто военная кафедра была в институте. Меня больше всего раздражал этот слепой дозиметр, который я не могу посмотреть, я должен идти через радиационную зону на бронетранспортерах, и я не должен знать, сколько у меня рентген. Когда я умру, его вскроют и посмотрят, а мне хочется знать, понимаете? Так вот, это же не война слепых дозиметров, а что-то другое.

Поэтому мне кажется, что эти скромные заявления, касающиеся самих этих стран, на самом деле должны быть в фокусе внимания всех, кто дешифрует нетривиальную, абсолютно новую военную концепцию Запада. Это зловещая, коварная концепция, а то, что она по нашу душу, думаю, не вызывает никаких сомнений. Вряд ли они хотят воевать таким способом с корсиканскими сепаратистами.

Анна Шафран: Сергей Ервандович, очень популярно Вы по полочкам всё разложили. Крайне доходчиво, я бы сказала.

Сергей Кургинян: Для всех концепций сухопутная гонка не нужна, нужна другая. А если нужна сухопутная — а она нужна, эта обычная человеческая армия, — то она нужна для чего-то совершенно нового, не того, что мыслилось всю ядерную эпоху.

Анна Шафран: Сергей Ервандович, огромное Вам спасибо за эту, как всегда, очень интересную беседу.