Essent.press
Илья Росляков

Страшная дорога свободной личности. Где произошла точка надлома патриархата

Леонид Соломаткин. По канату (канатоходка). 1866
Леонид Соломаткин. По канату (канатоходка). 1866

Психоанализ вторгся в пуританский Западный мир подобно вихрю, несущему с собой стратегическую новизну. Он быстро перерос границы психологической практики и вообще психологии. Наряду с марксизмом он стал главной идеей, определившей пути западной гуманитарной мысли, а значит, и общества в XX веке. Он оказался той самой теорией, которая, говоря словами Маркса, «становится материальной силой, овладев массами».

Сексуальная революция, развернувшаяся в XX веке, которая, несомненно, не состоялась бы, не будь психоанализа, была не первой в истории человечества. Хорошо известны распутные нравы в определенный период истории древнего Рима. Известно, как в эпоху Возрождения эрос был средством травестирования, высмеивания церковного догмата, как утвердился тогда культ красоты, неотделимый от фривольной любви. Известно, как в периоды «темных веков», связанных с закатом тех или иных цивилизаций, распространялось распутство, а иногда и перверсии.

Только одного никогда не было — концепции, которая бы использовала это как таран против патриархата, проработанной и акцептированной значительной частью людей в качестве мировоззрения. И дело, может быть, не в патриархате как таковом. А в том, на чем он исторически был построен, — устремлении к трансцендентному, находящемуся за пределами природы.

Читайте также: Страшная дорога свободной личности. Что дала мужчине сексуальная революция

В присущем эпохе патриархата определенном способе бытия человечества, при котором оно стремится к чему-то возвышенному, неотмирному, и такое устремление становится источником порядка жизни, организует сферу знания и сферу ценности. И это возвышенное, неотмирное — не обязательно Бог. Это и кантовская вещь в себе, и гегелевский абсолютный дух, и даже провозглашавшаяся в пределах так называемого диалектического материализма абсолютная истина познания.

И вот мы оказались в таком мире, где нам говорят, как мы видели, что все неотмирное — и Бог, и вещь в себе, и истина — не что иное, как «пропуск», «дыра», пустое место в ткани нашего языка. И выражает оно не более, чем наше стремление помыслить или захотеть чего-то такого, что мы сами не можем описать! Есть язык этих описаний, язык, на котором мы говорим и мыслим, бесконечный континуум слов — и наше желание иметь нечто, что к нему не сводится. Но это желание нельзя исполнить, и именно эта травматическая невозможность, эта дыра и есть ядро человека. «Человек — это „природа, тоскующая по смерти“, потерпевшая крушение, сошедшая с рельсов, соблазнившись смертоносной Вещью», — говорит Жижек. Эта «смертоносная Вещь» — и есть то возвышенное, что человек мыслил себе и ради чего жил многие века.

Читайте также: Страшная дорога свободной личности. Жижек и кастрация

В конечном итоге есть лишь один способ оспорить эту идею нереальности высшего, отсутствия и пустоты на месте идеального — это обнаружить это высшее и идеальное эмпирически, причем так, чтобы это обнаружение было не индивидуальным достоянием, а общим, социальным. Чтобы оно произошло не в откровении, а в ходе нового способа познания. Тогда концепция «пустоты» окажется опровергнута на практике.

Однако для того, чтобы такая перспектива стала возможной, ее надо сначала обосновать. Нужно осуществить критику тех идей, которые определяют доминирующее сегодня мировоззрение, для того чтобы появилось пространство для иначе организованного мышления, которое и сможет создавать новую перспективу для человечества. Представляется, что без такой критики никак нельзя обойтись, что она является шагом, который никак нельзя пропустить. Карл Маркс, этот человек-титан, сумевший создать новое пространство мышления, в котором родилась радикально новая перспектива, опирался на фундамент критики и двигался вперед через критику современных ему идей.

Итак, мы имеем оформленную концепцию, являющуюся действенным орудием против патриархата как универсального способа существования человечества в космической упорядоченности и постоянной устремленности за свои пределы уже существующего, непосредственно данного в опыте. Именно эти две черты мужского принципа — космическая упорядоченность и устремленность за пределы непосредственно данного — являются важнейшими. При этих двух параметрах пребывает на сегодняшний день, за небольшим исключением, почти все человечество. Просто в силу устройства порядка жизни, института брака и того технического развития, которое мы пока что (подчеркнем — пока что!) наблюдаем на планете.

На пороге, несомненно, другая реальность. Мы стремились дать представление о ней через интерпретацию фильмов Ларса фон Триера. На мой взгляд, из современных западных художников именно фон Триер чувствует приближение этой реальности наиболее точно, передавая его более общим способом, нежели изображением какого-то конкретного, апокалиптического или не апокалиптического сценария, который, конечно, невозможно достоверно предсказать.

Читайте также:

Страшная дорога свободной личности. Ларс фон Триер и гностический экстаз

Страшная дорога свободной личности. Ларс фон Триер и тайна женоубийства

Страшная дорога свободной личности. Фон Триер предлагает нового Бога

Описать эту надвигающуюся новую реальность можно лишь в общих словах, причем таким языком, который нельзя заимствовать из одной определенной традиции или религии, как и сегодняшнюю, так как эта новая реальность так же универсальна, как и сегодняшняя. Человечество в значительной степени универсализировалось через развитие техники и массовой коммуникации. Эту реальность можно описать — хотя я и не уверен в своей способности найти здесь подходящие слова, — как поглощение космического порядка неупорядоченной бездной и отсечение всякой устремленности к чему-то, чего нет в земной природе. Эта реальность связана с торжеством специфического характерного для Запада темного женского начала.

Однако здесь невозможно и принципиально недостаточно говорить только о мужском и женском начале, при всей принципиальности и фундаментальности этого вопроса. Комплекс идей, которые подводят черту под существующей реальностью и вталкивают нас в другую реальность, и без критики которых невозможно развернуть альтернативную перспективу, огромен и частью не касается этого вопроса совсем. Вскоре нам нужно будет оставить тему мужского и женского и двинуться дальше.

Но перед этим хотелось бы коснуться одного важного вопроса — как случилось, что представления о мужском и женском на Западе так быстро и принципиально изменились? Как случилось, что рассмотренные нами концепции Вейнингера и Эволы, представляющие собой своего рода гимн патриархата, вдруг оказались так быстро замещены агрессивным феминизмом, провозглашающим нормой всё новые виды сексуальных извращений, а также теорией, гласящей, что родиться мужчиной означает оказаться в ущербной, травматической социальной роли?

Если можно найти что-то воинствующе противоположное во всех отношениях идее сексуальной революции, то это, конечно, философия Вейнингера. Напомню, что он считает бытие женщины целиком и полностью сосредоточенным вокруг сексуальности, и высказывается об этой якобы тотальной сексуальности женщины с глубочайшим презрением. Он объявляет «сущностью женщины и ее смыслом во вселенной» сводничество: женщина везде и всегда пытается организовать половой акт, причем не обязательно со своим участием. Эта «сущность» оценивается им столь низко, что он лишает женщину непрерывной памяти, логики, этики, и, наконец, всякого собственного Я.

Читайте также: Страшная дорога свободной личности. Отречение от рода

Сексуальность в целом рассматривается им как грехопадение. Это грехопадение мужчины, в результате которого и была создана женщина. Разрешить эту ситуацию Вейнингер предлагает через полное отрицание сексуальности. В результате женщина уничтожится, мужчина же умрет как «физический человек» с тем, чтобы получить «полное существование» как «духовный человек».

Напомню, что Вейнингер категорически отрицает искренность опасений о вымирании рода из-за сексуального воздержания. Он доказывает это риторическим вопросом: «Совершал ли кто-нибудь половой акт, руководствуясь тем соображением, что он обязан предотвратить гибель человечества, или считал ли кто-нибудь когда-либо справедливым упрекнуть целомудренного человека в безнравственности его поступков?»

Мы назвали позицию Вейнингера отречением от рода. Мы отмечали, что она есть крайняя форма расщепления индивида и человеческого рода, крайняя форма тщеславного возвеличивания индивида, отдельного Я, опирающегося на заключенный внутри него моральный закон. «Единственная цель человека — это он сам, — говорит Вейнингер. — Нет другой вещи, ради которой он живет… В глубине под ним где-то затерялось человеческое общество, провалилась социальная этика. Человек — один, один».

Мы отмечали также, что утверждение патриархата было тесно связано со становлением отдельной личности, формирования этого самого Я. Об этом пишут авторы, рассматривающие переход от матриархата к патриархату. Центром и стремлений этой личности была частная собственность, отдельное хозяйство, которое отделялось от общего родового хозяйства.

Теперь хотелось бы подчеркнуть, что философия Вейнингера представляет собой особую точку в эволюции всей патриархальной цивилизации, черты которой мы определили как космическую упорядоченность и устремленность за пределы непосредственно данного. Точку ее «надлома», структурного кризиса. Я, сыгравшее ключевую роль в структуризации патриархата как социальной системы, в которой само это Я стало одним из элементов, объявляет здесь, что оно ни в чем не нуждается, кроме себя самого, и выводит себя за пределы системы патриархата.

Оригинальность и значимость Вейнингера не в его теории половых промежуточных форм — хотя она была своеобразным открытием. И не в том, что он выразил мизогинические взгляды на женщину и предложил установить тотальный целибат. В конце концов, он был не первым, кто заявлял подобное. Что-то из этого заявлялось неоднократно в мировых религиях, и в первую очередь в христианстве, которое всячески ограничивало сексуальную сферу (принципиальное, хотя и упрощенное и неоднозначное описание такой позиции христианства дал русский философ Василий Розанов). Однако христианство и другие мировые религии заявляли это с иных позиций, связанных с самими религиозными учениями. Только Вейнингер осуществил отрицание женщины и половой жизни с позиции самовосхваляющего, самодостаточного в своем одиночестве отдельного Я.

Напомню, он ссылается при этом на «Критику практического разума» Канта. Но в «Критике практического разума» Кант ничего подобного не предлагал. И не объявлял, что трансцендентальное Я ни в чем не нуждается, кроме себя самого. Наоборот, в этой работе он размышляет над принципами этики и в качестве высшего из них вводит свой знаменитый «категорический императив»: «Поступай так, чтобы максима твоей воли могла бы быть всеобщим законом».

Можно, конечно, объявить Вейнингера с его ранним самоубийством сумасшедшим и тем проблематизировать философское значение выраженного им «надлома патриархата». Но, во-первых, напомню, что он был выпускником факультета философии Венского университета и в свои 22 года получил степень доктора философии. Он был невероятно начитан и владел к этому возрасту рядом древних и новых языков. Во-вторых, надо принять во внимание, как оценивали значение его работы современники. Сошлюсь здесь на русского мыслителя Николая Бердяева, который откликнулся на появление книги Вейнингера статьей под названием «По поводу одной замечательной книги».

Выражая несогласие с выводами Вейнингера относительно женщины, Бердяев называет самого Вейнингера «сыном немецкой духовной культуры», в котором «чуется дух Канта, Шопенгауэра, Шеллинга, Рихарда Вагнера», «замечательным психологом, ясновидцем душевных стихий», чьи «заслуги перед психологией будут еще признаны». Далее Бердяев комментирует интересующий нас аспект теории Вейнингера, связанный с отречением от рода и выведением Я из системы патриархата:

«У Вейнингера есть также напряженное, страстное чувство личности, чувство „я“, и не менее страстная, негодующая вражда к роду. Все безличное, стихийное, животное, родовое ненавистно ему. В этом Вейнингер стоит на очень высокой ступени сознания, и книга его гениально отражает тот кризис родовой стихии, который так болезнен для современного человечества. Самосознание личности, сознание высшей природы человека восстает против рабства у безличной родовой стихии. Вейнингер потому так и ненавидит Ж (то есть женщину, женский принцип — И.Р.), что видит в этом начале стихию, враждебную личности, враждебную разуму и совести, привязывающую к роду, к родовой производительности, стихию, враждебную бессмертию. Чувство личности и жажда бессмертия приводят Вейнингера к отрицанию материнства. Он развенчивает материнство, так как видит глубокую противоположность между творчеством новых поколений и творчеством духовных ценностей. Для него материнство есть бессознательный, животный инстинкт и потому не возвышающий женщины».

«Родовая производительность», «безличная родовая стихия»… Мужчина, ненавидящий женщину и презирающий мать (в том числе, разумеется, и собственную мать) за то, что она не более чем «производитель», выполняющий алгоритм «животного инстинкта»… может ли такой мужчина сохранять роль опорного элемента семьи, социальной системы, общества? Каким бы он ни обладал «трансцендентным Я», как бы он ни был направлен на «духовные ценности», он лишает себя такой позицией своей роли в реальном человечестве. И подталкивает весь существующий порядок реального человеческого бытия к взрыву, под обломками которого первым окажется он сам. Таким видится значение кризисной точки, связанной с именем Вейнингера.

Это не означает, что Вейнингер заразил своей точкой зрения современников, и этот взрыв произошел, — речь идет о чисто философском значении его построения. Он создал констелляцию крупного кризиса патриархата. Примерно то же самое сделал автор второй значимой работы о мужском и женском принципе, которую мы ранее затронули только бегло и которая обладает принципиальным концептуальным сходством с книгой Вейнингера, несмотря на принадлежность к другой традиции и значительные различия в подходах. Я имею в виду работу итальянского неонацистского эзотерика Юлиуса Эволы «Метафизика пола».

Читайте также: Страшная дорога свободной личности. Эмансипация женщины и «сосущая смерть»

Вейнингер рассматривает себя по преимуществу как ученого-психолога и считает, что работает над созданием научной характерологии. Это отражается в названии его книги — «Пол и характер» — и, как видно из слов Бердяева, акцептируется современниками. Эвола же видит свою роль иначе. Он посвящает в некое почти тайнознание тех, кто стремится к такому посвящению.

Его текст демонстрирует элитистский подход и в основном представляет собой обзор проявлений мужского и женского в религиозных традициях, мистических и посвятительных практиках и, в меньшей степени, в философии. Кроме того, между выходом в свет одного и другого сочинения прошло более 50 лет, за которые мир принципиально переменился. «Пол и характер» увидел свет в 1903 году, «Метафизика пола» — в 1958 году. Тем интереснее выявить общее в этих работах, являющихся наиболее крупными западными текстами о мужском и женском.

В первую очередь обратимся к теме «родовой производительности», к отречению от рода, заявленному у Эволы еще более полно и категорично, чем у Вейнингера.

Обращаясь к платоновскому диалогу «Пир», в котором собеседники Сократа и он сам на пиру высказываются об эросе. Эвола особо выделяет высказывание Диотимы, которая описывает продолжение рода как единственный доступный человеку способ обретения бессмертия. «Зачатие и рождение суть проявления бессмертного начала в существе смертном, — говорит она. — Ведь у животных, так же как и у людей, смертная природа стремится стать по возможности бессмертной и вечной. А достичь этого она может только одним путем — порождением, оставляя всякий раз новое вместо старого».

Эвола категорически отвергает эту идею. Он считает такое «бессмертие» миражом и называет продолжение рода «безнадежно-тщетным вращением в „круге рождений“», у которого «есть своя метафизика. Это метафизика нисхождения». Пытаясь обрести бессмертие через череду порождений, человек все более и более низводит себя к положению животного. Любовь становится плотским вожделением, затем животным инстинктом.

Эвола дает самые уничижительные оценки обыденному сексуальному опыту, связанному с продолжением рода. Это жажда, утоление которой не гасит ее, это «жижа, которая именуется удовольствием». «В минуты соития род празднует победу над личностью», — пишет Эвола. По его мнению, для цивилизации, которая ставит во главу угла продолжение рода, понятия личности вообще не существует. «Если даже оно как-то присутствует, то в чахоточном, эфемерном состоянии».

Понятие «личности» здесь близко к «трансцендентному Я» у Вейнингера. Ее путь Эвола видит не в полном целибате, а в слиянии мужчины и женщины в изначального андрогина, существование которого является для него несомненным. Подтверждения этому он ищет в тех религиозных традициях, которые указывают на первоначальную неразделенность полов и разделение их вследствие греха. В частности, он приводит каббалистическую интерпретацию Библии, в которой отделение Евы от Адама увязывается с его грехопадением. То есть, как и у Вейнингера, появление женщины оказывается следствием греха мужчины.

Но главным источником здесь, конечно, служат гностические евангелия. Эвола приводит отрывок из Евангелия от Египтян, где Саломея спросила Господа: «„Доколе же будут умирать мужи?“, и Господь ответил: „Дотоле, пока вы, жены, рожаете“; и тогда она прибавила: „Лучше бы я не рожала“. Господь же ответил ей: „Ешь всякую траву, но не ешь ту, которая имеет горький вкус смерти“. И спросила Саломея, когда будут явлены знамения вещей, о которых она вопрошала, и Господь сказал: „Когда одеяние позора падет к ногам и двое станут одним, а муж и жена — ни мужем, ни женой“».

Напомню, мы упоминали гностические евангелия, когда обсуждали «Меланхолию» Ларса фон Триера. Основная их идея заключается в том, что мир произошел из-за ошибки и есть некоторые избранные, которым дано обрести тайное знание об этом и спастись. Иисус в гностических евангелиях, принадлежащих первым векам нашей эры, обращается не ко всем людям, а именно к этим избранным, причем иногда прямо сообщает им об их избранности по сравнению с другими людьми, благодаря которой они могут спастись при неизбежном конце света.

Восстановление андрогина как изначального мужчины, от которого женщина не была еще отделена, — на поверку есть то же самое, что у Вейнингера называется «дать полное существование духовному человеку» через прекращение продолжения рода. Разница в том, что Вейнингер постулирует это как голый тезис, а Эвола тщательно описывает эротические практики, через которые «избранные» могут приблизиться к этому результату.

По существу, основное устремление обоих авторов — аннигиляция женского начала. Вейнингер как выразитель пуританской морали предлагает идти к этой цели через полное подавление эротической сферы. Эвола как нацистский эзотерик — через полное отделение эротической практики от продолжения рода и превращение ее в инструмент очень специфической и зловещей духовно-психологической трансформации человека.

Частично мы уже обсуждали понимание женского начала у Эволы и видели его воплощение у фон Триера. Он «впитывает» его из различных религиозных и культурных традиций. Приведем его вкратце в более обобщенном виде.

Ж — это первоматерия, способная воспринять любую форму, не повреждаясь в своих последних глубинах. Ключ к уразумению женской психологии, главные черты женского архетипа — символизм Вод и изменчиво-лунная природа. Влажность, текучесть воды отражает способность принимать любую форму. Лунность связана с неясно-переменчивой природой женских эмоций и предрасположенностей. В то же время символом Ж можно считать огонь — обжигающий огонь желания и согревающее и питающее пламя.

Ж — это субстанция, «сотканная из желания» (таков перевод слова kamino, которым называют женщину в Индии). «Женщина всегда и всюду остается kamini, субстанцией сексуальности. Все остальное для нее — периферия сознания, в глубине своей она живет сексом, думает о сексе, сама и есть секс», — пишет Эвола. По природе женщины более жалостливы, чем мужчины, но и более жестоки: «Если их „спустить с цепи“, они необузданны как в любви-сострадании, так и в совершенно звериной, разрушительной жестокости».

Это во многом совпадает с построениями Вейнингера, но главное, чем это дополняет Эвола и к чему он снова и снова возвращается, — это то, что во взаимодействии с мужчиной женщина направлена на поглощение его «трансцендентной мужественности». Притягивание, поглощение семени в половом акте, имеющее множественные физиологические выражения, является в то же время выражением большего — стремления Ж поглотить тот самый элемент внеприродного, неотмирного, который М вносит в земную природу.

Последствия этого мистического устремления женщины Эвола наблюдает в практике ее отношений с мужчиной. Мужчина, «до встречи с женщиной целостно-наполненный… становится „полумужчиной” — он теряет свою самостоятельность, внутреннюю вертикаль», — говорит Эвола, ссылаясь на Кьеркегора.

Он подчеркивает, что было бы иллюзией рассматривать успешный процесс «соблазнения» как победу мужчины. Вот как это описывается: «Как это ни парадоксально, но именно женщина всегда „соблазняет“, а мужчина — жертва: он следует за ее магнетическим воздействием. Войдя „в орбиту“ женщины, он подчиняется ее силе. Перед лицом мужского желания женщина чаще всего — „чистое превосходство“. Она никогда не „даст“, если сама не захочет… „Приапический мужчина“ (то есть „самец“, „соблазнитель“ — тип, характерный для западной культуры — И. Р.) считает, что, если женщина ляжет с ним в постель, она — „его“. На самом же деле „побеждает“ она — ведь это ее триумф и „растворение“».

Итак, итог соблазнения — «растворение мужского». Мужчина, предчувствуя такую перспективу, сопротивляется ей.

«Что же до удовольствия, получаемого мужчиной от дефлорации и совращения, то оно на самом деле очень поверхностное — это всего лишь удовлетворение тщеславия и гордости. Гораздо более глубоким, хотя, конечно, тоже иллюзорным, является чувство овладения неовладеваемым, то есть именно корнем женского, может быть, и через физическое преодоление сопротивления. Доля садизма присутствует в каждом половом сношении. Но тут не простая алголагния (садо-мазо), а трансцендентальная жестокость „растопления“ трансцендентального „холода“, „наполнения ненаполняемого“, ибо в бездну женского все равно все проваливается, как в дыру. Это тщетное стремление „убить“ „оккультную женщину“, „абсолютную женщину“ в тщете овладения, все равно всегда мнимого. Ничто так не привлекает мужчину в половом акте, как само по себе обладание — на грани жизни и смерти — в пьяной горячке взаимной ненависти».

Отмечу, что такая метафизика отношений полов принципиально противоречит их пониманию, которое мы встретили у Владимира Соловьева и которое в принципе характерно для русской культуры. Однако сейчас нас интересует Запад.

Обращаю внимание, что Эвола говорит здесь о невозможности «убить абсолютную женщину» не вообще, а именно в «тщете овладения», то есть в пределах обычного сексуального опыта (он называет его «профаническим»). Однако далее, исследуя различные духовные практики, построенные вокруг секса, он находит среди них такие, которые открывают в смысле для убийства другие возможности.

Первое — это опыт инициатической организации «Адепты любви», «замкнутом круге посвященных», к которой, согласно выводам Эволы, принадлежал поэт Данте Алигьери. Необычайный опыт любви к женщине по имени Беатриче, выраженный им в своих произведениях, Эвола относит именно к практикам «Адептов любви». Женщины, с которыми соединялись члены организации, по-видимому, не существовали в реальности, а только в воображении, на «тонком плане», считает философ. «Эротическая связь» с «Дамой сердца» имела вид инициатической практики и рассматривалась как пробуждение внутренней женщины в самом мужчине, соединение с ней и выход через посредство этого на «сверхчувственный план»: «Овладение „внутренней женщиной“ становилось частью героических подвигов и похождений, духовного самоопределения».

Степени «любовного опыта» с такой воображаемой женщиной соответствуют инициатической иерархии в организации. Эвола описывает гравюру, на которой над находящимися на разных ступенях иерархии парами мужчин и женщин — то есть на самой высшей ступени этой иерархии изображен андрогин, возле которого написано: «Амор (то есть любовь — И. Р.), проведя нас высшим путем брака, соделал из двух одно».

Еще более показательно отношение Данте к смерти Беатриче. Вот что Эвола пишет об этом: «Сообщив о смерти Беатриче, Данте добавляет загадочные слова: „Мне не подобает говорить об этом событии, ибо, говоря о нем, я должен был бы воздать хвалу самому себе“… Получается, что смерть Беатриче как бы возвращает ее славу ему. Дама умирает во славу „Адепта“… Женское начало уже преодолено, оно не нужно — осуществлена полная реинтеграция».

Итак, перед нами мистическая практика пробуждения в мужчине «внутренней женщины», с которой он соединяется в особом мистическом опыте, завершающимся ее полной интеграцией в самого мужчину. Вспомним, что говорил о любви Вейнингер: в любой женщине мужчина любит только себя, идеал того, каким он хотел бы быть. Вейнингер, однако не допускал возможности еще и полного преодоления такой любви.

Следующий экскурс, самый подробный из всех и, весьма вероятно, самый значимый для себя, Эвола делает в практике тантрического секса. Они коренятся в культах и оргиастических практиках доарийского населения древней Индии. «Тантрические школы видят в каждой женщине çakti или Prakriti, „онтологически обнаженную“ женщину, а точнее, само женское начало, первичное и стихийное, не связанное ни формой, ни индивидуальностью», — пишет Эвола. При этом соединение с ней получает ритуальное значение только в том случае, если перед ее лицом мужчина ощущает «ужас космической мистерии».

Дальше смысл заключается в том, чтобы «овладеть» этим «неовладеваемым», заполнить и «преодолеть» эту бездну. Практики включали в себя, в частности, ритуальное совокупление мужчины с со стихийными женскими сущностями, считавшимися воплощениями и эманациями древней богини Дурги. Это предполагало «демонизацию» и изнасилование молодой женщины в дикой местности, на кладбище или в лесу.

Основным элементом тантрических практик является удержание семени. Благодаря этому поглощение мужского начала женским становится невозможно. Происходящее начинает рассматриваться как обратный процесс — поглощение мужчиной «женского семени» rajas через посредство поглощения женских вагинальных выделений. «Rajas — особое тонкое вещество, противоположно соответствующее vîrya у мужчины и имеющее такое же отношение к menstruum, какое vîrya имеет отношение к вещественной сперме. Эту силу древние называли „женским семенем" — по их мнению, она необходима для деторождения», — пишет Эвола.

Правило удержания семени использовалось и в алхимико-тантрическом обществе «Цепь Мириам», созданном в конце XIX века в Италии герметистом Джулиано Креммерцем. Однако, как говорится в цитируемой Эволой в анонимной монографии «Магия союзов», написанной одним из учеников Креммерца, исполнить это правило еще недостаточно. Вот что должно следовать дальше: «Достигнув этой, почти нирванической, красоты, ты должен ее отвергнуть и тем обрести силу Огня, который некоторые даже называют „Огнем против природы“. И только тогда режим Воды уже пройден. Женщина побеждена, Материя очищена от присущей ей влажности» (выделено мною — И. Р.). Произошло возвращение к чистой активности — женщина „с присущим ей ядом“ была лишь средством на пути к этому возвращению».

Победа над женщиной путем ее физического устранения — вот чего к ХХ веку потребовало патриархальное Я, которое когда-то выделилось из родовой общины, чтобы строить мир и жизнь вместе с женщиной. Почти полный синхронизм этой основной идеи у представителей двух столь разных дискурсивных и метафизических традиций, как Вейнингер и Эвола, является очень показательным. Пуритански настроенный ученый, восхищавшийся Кантом, и традиционалист, неонацист, восхищавшийся мифом, оказались едины по этому принципиальному вопросу. Предположу, что это единство выражало начавшийся фундаментальный кризис патриархата на всем совокупном Западе. Кризис этот был локализован в точке Я. В базовых устремлениях самой западной личности, которые стали взрывать существующий строй жизни — она больше не хотела существовать в этом строе, она пожелала выйти из него.

Куда? Возможно, за пределы физической формы, как говорил Мигель Серрано, которого мы цитировали в связи с фон-триеровской «Меланхолией». Но определенно — за пределы порядка существующей жизни.

Ранее ничего подобного не было. Какое бы сомнение ни вызывала женская природа у христианской церкви за 2 тысячи лет, она никогда и близко не предлагала аннигилировать эту природу.

Этот фундаментальный конфликт, выраженный в работах Вейнингера и Эволы, был одной из причин начавшегося радикального пересмотра представлений о мужском и женском. Прослеженная нами линия «сексуальной революции» начала созревать в недрах психоанализа в те самые 50 лет, когда Вейнингер уже написал свою работу, а Эвола еще не написал свою. И развивалась она в строго определенной логике, связанной с больной точкой — Я, пожелавшим выйти из мира. Начиналась проблематизация субъекта.

(Продолжение следует.)

Илья Росляков
Свежие статьи