30 декабря 2022 года. Предназначение. К 100-летию СССР

Рассматривать какие-либо юбилейные даты, и особенно 100-летие со дня создания Союза Советских Социалистических Республик, вне происходящего сегодня мне кажется неправильным. Потому буду обсуждать сразу и нашу текущую жизнь, и это столетие, которое, как говорил когда-то Маяковский по совсем другому поводу, «не объехать, не обойти». И обсуждать буду на самом простейшем уровне. Чтобы даже те, кто пытается делать вид, будто не видят очевидного, — увидели.

Сейчас перед каждым из нас и перед Россией как тем целым, что нас объединяет, стоит одна задача: выиграть в неядерной — конвенциональной, как это называется, — войне, ведущейся на территории Украины. Уже даже не в войне с бандеровской Украиной, как все мы понимаем, а с Западом, мертвой хваткой вцепившимся в эту Украину, превратившим Украину в живой товар. Омерзительное украинское руководство с удовольствием приняло такие правила, получая в ходе торговли бюджет, оружие и еще многое.

Итак, в конфликте с коллективным Западом, конфликте нарастающем и приобретающем всё новые очертания, нам надо не просто выстоять. Нам надо победить. Причем победить, я подчеркиваю, без применения ядерного оружия, про которое Запад воет со всё большей силой — так, что становится ясно, что ему именно это нужно, к этому подталкивает.

Победить в этой большой конвенциональной войне должно наше государство. Государство под названием Российская Федерация — такое, как оно есть. Оно может быть слегка «отредактировано» в ходе войны, но это оно передвигает 500-тысячные массы воюющих солдат и офицеров. Это оно поставляет колоссальное количество боеприпасов, горючего и всего, что нужно, чтобы война могла быть успешной. Это оно предъявляет какие-то стратегии. Это оно производит военную технику и прочее.

Это огромная неповоротливая инерционная система. Замены которой нет.

О ее несовершенствах можно скорбеть. Что-то можно по ходу исправлять. Но воевать будет оно — то, какое есть. И нам до зарезу надо, чтобы оно выиграло, потому что у нас другого государства нет. Мы живем в том, что есть, а всё остальное — фантазии. Поэтому в условиях войны какие-либо конфликты с этой государственностью, противопоставления ей другой, что у нас так любят делать, мне представляются глубочайше несвоевременными, чтобы не сказать провокационными.

Я выступаю как лидер оппозиционного патриотического движения «Суть времени», у которого много вопросов к данному государству и к данной власти, но они должны быть сняты на данном этапе, потому что если мы сейчас не победим — а победить должно это государство, — то России просто не будет.

Это вовсе не означает, что мы не должны обсуждать концептуальные вопросы. Честь и хвала нашим военкорам, которые, рискуя жизнью, освещают текущие события и говорят правду о происходящем, в том числе нелицеприятную, если они критикуют с патриотической страстью и стремлением улучшить ситуацию. Это необходимо, и тем, кто критику осуществляет, надо сказать спасибо, так же, как и всем, кто просто защищает наше право говорить о происходящем на Украине с патриотических позиций. Таких, между прочим, сейчас большинство. Это не времена НТВ Гусинского, которое выло по поводу «ужасов», якобы творимых нами в Чечне. С удовлетворением могу сказать, что сейчас ничего подобного нет.

Но нельзя не обсуждать ключевые вопросы, как бы ни было важно говорить о том, что именно происходит в таком-то населенном пункте, который российские войска героически штурмуют.

Факты до зарезу необходимы, однако кроме фактов есть смысл, и этот смысл надо обсуждать не с позицией злопыхательства по поводу несовершенств существующего государства (их очень легко найти), а с позиций концептуальных.

И танцевать, как от печки, надо от того, что говорит, собственно, сама власть, в руках которой сейчас действительно находится судьба России. Это вопрос серьезный. Так вот, власть сказала нам, и я с большим удовлетворением это услышал, что на предыдущем этапе она сама — и власть в целом, и ее глава — очень хотела войти в западную цивилизацию. Считала это крайне важным, единственно благотворным и делала всё для того, чтобы это происходило.

Давайте я еще раз зафиксирую, что мне очень нравится, что это, наконец, произнесено. Мне искренне это нравится. Но давайте попытаемся разобраться в том, что именно сказано, причем с каких-то простейших позиций.

Вот на официальном уровне сказано — я же не ослышался, — что мы сейчас будем превращать такие-то и такие-то бригады в дивизии. И перечислено, где и как именно мы будем осуществлять это. Но ведь у нас дивизии были! Потом их превратили в бригады, а теперь бригады превращают снова в дивизии. Я прав? Давайте я это прямо графически зафиксирую (рис. 1).

Но и прежний переход, осуществлявшийся во времена Сердюкова, и нынешнее возвращение не являются совсем уж безыздержечными. Это — и то и другое — чуть-чуть посложнее, чем переставить мебель в квартире. Хотя даже при перестановке мебели, когда вы сначала поставили так, потом по-другому, а потом вернулись к исходному — означает, что вы совершили какую-то ошибку, да? Вы что-то недоучли, произошло какое-то досадное недоразумение. И это вы всего лишь переставляете мебель в квартире.

А обратная трансформация армейской структуры — которую, подчеркиваю еще раз, я приветствую — она тем более не бесплатна. Почему-то сколько-то времени всё это существовало в формате бригад, потом что-то вдруг поняли и поменяли назад (стрелка на рис. 1.). При этом переходе тоже надо что-то раскурочить (линия 1, зачеркнутая на рис. 2.), что-то поменять, что-то переставить, и это не просто шкаф и столы, это огромные изменения (рис. 2).

На любые изменения в любой системе уходит много энергии и ресурсов. Если вначале они потребовали ресурс R0, то потом они потребуют ресурс R1. R0 плюс R1 — это уже серьезный ресурс R — и материальный, и организационный, и временной, — правда (рис. 3)?

И что же мы должны сказать? Что жил-был нехороший министр обороны Сердюков, который всё расфигачил, а потом пришел хороший и теперь всё это собирает назад. Но так не бывает.

Сердюков возник не при Ельцине. Правда же? Он возник почему-то, он осуществлял некоторые трансформации, которые были чем-то мотивированы и поддержаны. Что это всё за кино-то? Как оно соотносится с тем, что сейчас происходит с государством Российским? Что это за государство? Как оно возникло? Правопреемником кого и чего оно является? Как оно рассматривает собственное правопреемство? Разве это всё не называется одновременно обсуждать текущий день с его трагизмом, — я не буду искать другое слово, именно трагизмом, — и историю? В том числе и столетие со дня создания Союза Советских Социалистических Республик. По-моему, это — два в одном. И иначе это обсуждать нельзя.

Теперь я перехожу от этих очевидных вещей к справедливому и, — конечно, запоздавшему, но всё-таки лучше поздно, чем никогда, — высказыванию президента России, что вот, мол, хотели войти в западное сообщество, и потом оказалось, что то ли нас туда не берут, то ли мы сами не хотим… в общем, возник ряд условий, при которых не вошли. Хотели войти — но не вошли.

Как это выглядит на методологическом уровне? Вот — западная цивилизация. Вот здесь стоял некий Х, именуемый Российская Федерация, которой хотелось туда войти — вот в эту дверь. Потом этот Х то ли обнаружил, что войти не дают, то ли сам не захотел, то ли сумма того и другого, но он повернулся и теперь существует себе как тот же Х, в новом состоянии (рис. 4).

Но нельзя рассматривать произошедшее, просто невозможно, в виде такой схемы. Эту схему необходимо уточнить. Иначе говоря, надо спросить себя, чем и как мы заплатили за время стояния у парадного подъезда западной цивилизации? Мы у этого подъезда просто стояли?

Нет. Мы у этого подъезда совершали некие действия, нацеленные на то, чтобы дверь открылась. Мы зарабатывали входной билет (рис. 5).

Иначе говоря, у этой двери в западную цивилизацию стояла одна сущность под названием Советский Союз. И говорилось: «Эта сущность сюда точно войти не сможет. Давайте мы ее преобразуем в такую сущность, которая туда войти сможет. Давайте отсечем вот это, потом вот это, потом вот это, это и это, тогда будет вот такая сущность. Мы отсекли ненужные наросты советизма, и вот полученное нечто — оно уж точно войдет» (рис. 6).

В рамках этого осуществлялась масса действий, в том числе и действия с теми самыми бригадами. То есть за стояние у парадного подъезда Запада была заплачена определенная цена. И эта цена в принципе называется усечения, они же — оптимизации (кружок «Оптимизации» на рис. 6).

К чести нынешней власти должен сказать, что она никогда не соглашалась на то, чтобы осуществить полное ядерное разоружение или даже очень сильное умаление нашего ядерного потенциала. В начальном ельцинском периоде такое умаление было. Потом нарастили. В целом же нынешняя власть, как это говорится на жаргоне, «термояд не сливала», понимая, что как только сольем — кранты.

Никогда эта идея вхождения не была до конца самозабвенной. Никогда голову не отсекали ради того, чтобы потом осуществилось вхождение. Так далеко никогда не шли. А те, кто предлагал так идти — например, один олигарх, потом долго занимавшийся освоением профессии швеи-мотористки, — были отторгнуты сразу всей элитой, самыми разными ее частями.

Но это же не означает, что проводимые, так сказать, «оптимизации» не были очень далеко ведущими. И очевидно, что не только бригады возникли в качестве подобной оптимизации, но и мечты о покупке «Мистралей», которые должны были стать основой нашего военно-морского флота. И очень-очень многое другое.

Власть целенаправленно работала на вхождение Российской Федерации в западную цивилизацию. Она не ждала, возьмут или не возьмут, она работала на вхождение по очень многим направлениям. Она усекала неловкое, по ее мнению, грубое, избыточное государство, являющееся прямым наследником Советского Союза, избавляла его от всех лишних наростов, которые, по мнению власти, мешали войти в западную цивилизацию.

Говорилось следующее: западное государство является идеальным, и чем более мы будем к нему приближаться, тем лучше. Мы берем его за ориентир и всё, что у нас есть лишнего в сравнении с этим ориентиром, мы удаляем (оптимизируем). Мы вестернизируем государство, превращаем его в максимально прозападное, копируем Запад, насколько это можно. Но держим где-то там у себя в подсознании память о том, что по нам могут грохнуть, и поэтому термояд лучше оставлять.

Такова примерно была концепция, и в рамках этой концепции вхождения, возможно, бригады были и разумны. Возможно, что и покупка «Мистралей» была разумна. Возможно, что многое другое было разумно — вот только вхождение не состоялось.

И тогда вдруг возник вопрос, что мы-то из Y превратились в X, а этот Х планировал вхождение, но вхождения нет (рис. 6). А напротив, есть такой конфликт, которого не было в 1970-е годы и в 1980-е тем более. Так вот, было ли всё, что мы так старательно в себе «исправляли», целесообразным с точки зрения невхождения?

Для невхождения или даже антивхождения, то есть противопоставления, эта конструкция была правильной или неправильной? Советская модель просто неэффективна и убога с точки зрения некоего абсолютного рационального варианта, олицетворяемого Западом? Или же советская модель для противостояния, для невхождения и антивхождения являлась близкой к оптимальной, а для вхождения была совершенно избыточной и ненужной?

Я утверждаю, и думаю, сейчас уже все это понимают, что советская модель для невхождения была близкой к оптимальной. А для вхождения — абсолютно уродливой. Она не была уродливой как таковая, как вещь в себе, она была уродливой применительно к определенному целеполаганию. И неуродливой применительно к другому.

С конца 1980-х годов и по настоящее время не было вообще ни одного умеренно либерального экономиста, который не обсуждал бы, насколько «по-идиотски» Сталин начал строить всю новую промышленность от группы А, то есть от тяжелой промышленности, от станкостроения. И насколько правильно было всё строить по-бухарински — от группы Б, от легкой промышленности. И как мягко и безыздержечно мы бы тогда превратились в индустриальную державу лет этак за 50–70.

Но у Сталина не было 50–70 лет! Он прямо сказал, что у него есть 10 лет, «иначе сомнут». А с точки зрения десяти лет и противостояния колоссальному блоку западных держав, именуемому гитлеровским рейхом, оптимально было строить от группы А, т. е. от тяжелой промышленности.

И в дальнейшем, поскольку Советский Союз существовал за железным занавесом, и нужно было осуществлять всё в пределах определенного варианта самодостаточности (ввозя болгарские помидоры, лечо или что-нибудь еще, а также какую-нибудь технику из ГДР), — оптимально было строить всё так, как оно было построено. А с точки зрения того, чтобы сосуществовать, войдя в глобальную цивилизацию и быть наравне с Англией, Германией и так далее, — так существовать было глупо до отвратительности.

Нет идеальной модели существования «вообще». Есть модель существования, оптимальным образом соответствующая целеполаганию: вхождению, невхождению и антивхождению.

С точки зрения этого антивхождения, определяемого железным занавесом и многим другим, конечно, было правильно иметь идеологию, согласно которой там за бугром — дьявол, а мы — святая земля. Ровно то же самое делали американцы. Они говорили: «Мы — град на холме, святое государство демократии, а там — чудовищный тоталитаризм». А мы говорили: «Там город желтого дьявола, а у нас благое государство».

И не первый раз так происходит в истории, это аксиома. Причем, когда это делается всерьез, то это насыщается определенным содержанием, достаточно убедительным для населения. Мало просто сказать, что там сатанизм и справедливо ткнуть в гендер или во что-нибудь еще. Надо развернуто, убедительно и долго говорить о том, почему там минус, а также предъявить какой-нибудь плюс.

В руководстве Советского Союза на последнем его этапе были люди, с которыми я строил глубокие человеческие и дружеские отношения. Один из таких людей, член Политбюро, в какую-то паузу между обсуждениями серьезных вопросов, вдруг рассказал, что его учитель, секретарь одного из райкомов, после выхода на пенсию сказал ему: «Слушай, ты учись ходить пешком и ездить на троллейбусе. Потому что я вот разучился: всё черная „Волга“ да черная „Волга“. А потом вышел на пенсию, сел в троллейбус, начал спускаться по ступенькам, упал и ногу себе сломал». Такие секретари райкома действительно были. Но дальше человек, который мне это рассказывал, говорит: «А когда я стал членом Политбюро, то меня начали возить на Старую площадь, перекрывая улицы», — дальше он добавил: «И мне это очень понравилось». Потом он сделал паузу и сказал: «Мне это так понравилось, что, придя на работу, я это всё отменил, потому что вспомнил слова своего учителя. И больше никогда не ездил с перекрытыми улицами».

Человек, о котором я говорю, после ГКЧП уехал в деревню и стал своими руками строить себе бревенчатый дом. Он не уехал в какую-нибудь западную страну, чтобы там реализовывать нажитые деньги. А ему ничего не стоило бы нажиться. Он просто не хотел, он был органически глубоко порядочен, умен, честен и способен вот на такие размышления. Это ведь говорит что-то о человеке?

И таких людей было много. Я не хочу сказать, что они были идеальными, потому что если бы они были идеальными, то государство бы осталось цело.

У них был очень сильный технократический сдвиг. Они были всё-таки в основном технократами. Но какими технократами? Это были люди, которые с горящими глазами рассказывали, сколько они построили детских садов, школ, заводов, как они улучшили градостроение в городе, сколько построено квартир, сколько людей переехало — они жили этим! Вот этим изменением, совершенствованием материальной среды для всех. Материальной, справедливой среды для всех! Я специально говорю о самом простом. Это же было! Я это видел. Я свидетельствую! Но и это не всё!

Существовала определенная, очень суровая и некомплиментарная для правящего класса иерархия в советском обществе. Какова была эта иерархия, я много раз говорил.

Пока я был младшим научным сотрудником без степени и работал в академическом институте, у меня была очень маленькая зарплата, по-моему, 105 рублей. Как только я защитил диссертацию, моя зарплата удвоилась. У меня было 195 в академическом институте. Если бы я просто стал старшим научным сотрудником, не говорю уже заведующим лабораторией, то зарплата еще в полтора раза увеличилась бы. Если бы я защитил докторскую, она увеличилась бы еще в полтора раза.

Но важнее другое. Став доктором, профессором, я бы принадлежал уже к высшим стратам советского общества, а становясь член-корром или академиком, находился бы на вершине, на олимпе. Рядом с этим научным олимпом стояли директора крупнейших заводов, министры и так далее, а также генералы, маршалы, а также деятели культуры высшей категории, которые, между прочим, культуру создавали, и очень серьезную.

Что касается пресловутого ЦК КПСС, и того, что оно было на каком-то суперолимпе — это очень трогательно. Я посещал «цековский» буфет — он был суперскромным. Подчеркиваю, супер! Была приличная вареная колбаса и подобные же «деликатесы». Наверное, в распределителях что-то давали. Наверное, были государственные дачи, причем большие. Но дачи были только пока люди были на постах, а потом не было ничего.

Личная дача, принадлежавшая члену Политбюро, председателю Комитета госбезопасности Владимиру Александровичу Крючкову — это был дом, во всем сходный с тем, что мы видим в поселке Александровское. А не хоромы.

Дело не только в том, что сам правящий класс был аскетичным или недооплаченным, как его называла Татьяна Заславская — академик и советница Горбачева.

Дело в том, что научно-техническая интеллигенция и прочие высокообразованные слои понимали, что они находятся на вершине некоей социальной пирамиды. И понимали они это а) в силу материальных условий, они же заработная плата, и б) в силу условий социальных, культурных и прочих — они соль земли.

Теперь, если нам нужно вернуть какой-нибудь полноценный самодостаточный промышленный контур, то вопрос не столько в том, как мы его усекли, а откуда мы добудем всё, что мы выкинули?

Мы уже сделали это. А теперь нам надо назад прирастить не бригады, а этот промышленный комплекс (рис. 7). Откуда мы его возьмем? Как прирастим?

Я думаю, что бригады превратить обратно в дивизии гораздо проще, чем придать самодостаточность нашей промышленности. Но это же нужно сделать, если мы хотим долговременно выстаивать. Как мы это будем приращивать?

Поясню свою мысль. После Великой Октябрьской социалистической революции, после развернувшейся Гражданской войны примерно через четыре года, плюс-минус, начался восстановительный период. Еще в ходе Гражданской войны Ленин, который бредил индустриализацией, говорил, что надо строить Волховстрой, а потом сразу был план ГОЭЛРО и всё прочее.

Каковы были параметры системы, которая так себя героически достраивала, чтобы потом выстоять в Великой Отечественной войне, и которую называли идиоткой, нарушившей все законы мирового существования и развития? Что использовала система?

Большая часть наиболее интеллектуального и дееспособного военного комплекса Российской империи, его кадрового состава, оказалась у большевиков. Даже перечислять незачем: Сергей Сергеевич Каменев, Брусилов, Шапошников, Бонч-Бруевич… Этих людей было очень много. Большевики собрали в РККА значительный офицерский корпус, большую часть Генштаба российской имперской армии. К этому были присоединены талантливые самородки — вахмистр Буденный, который громил генералов Шкуро и Мамонтова, Василий Иванович Чапаев и многие другие.

Этих самородков стали обучать. Обучали их очень талантливые и высококомпетентные царские офицеры и генералы. Возник симбиоз новой и старой армии, причем симбиоз улучшенный.

Один царский генерал, перешедший потом в Красную Армию, объяснял тем, кого он тоже позвал служить в ней, следующее. Он объяснял это очень нелицеприятно, знаю это по семейным преданиям: «Вот эти князья и все прочие, элита, они уже никакой независимой России не хотят. Им плевать, под какую оккупацию она пойдет — Антанты, Германии — им лишь бы свои поместья восстановить, деньги и положение в обществе. Им уже армия не нужна», — говорил он, глядя на военных.

Далее, он продолжал: «А этому Троцкому, — с гримасой, — вы же видите, как она нужна! Она же ему нужна! И он что-то в ней понимает. Она ему нужна для каких-то идиотских целей, какой-то мировой революции. В сущности, какая разница, господа, она ему нужна. Он ее хочет. Ну давайте сделаем ему эту армию, — глубокая пауза, — а когда мы ее сделаем, — финальная часть монолога, — не будет никого Троцкого».

К чему я всё это говорю? К тому, что так и случилось. А также к тому, что очень разные люди из имперского генералитета, из имперской профессуры, из других слоев имперского общества отпахивали по полной программе на то, чтобы обучить приходящих к ним молодых советских офицеров из низов общества, всему, что они знали. Они сочетались с советской элитой — с Красиным, Кржижановским — безумно хотевшей технического прогресса, и они имели в своем распоряжении очень специфических «варваров» — те впитывали всё как губки, они были молоды, энергичны и достаточно талантливы. И хотели учиться. Ленинский тезис «учиться, учиться, учиться» не был пустым.

Это сразу же закреплялось в определенной иерархии советского общества, меритократической, при которой эти варвары, обучаясь, становились советской элитой — и возникала ясная иерархическая лестница и ясные каналы вертикальной мобильности. Они были небезупречными, их вполне можно было критиковать по многим параметрам, но они были заведомо эффективны.

Значит, старый яростный имперский корпус педагогов учил новую яростную варварскую советскую молодежь, научил ее, передал ей эстафету, она стала это всё развивать, возникли Королёвы и прочие. Что я здесь описываю неверно? Молодой советский инженер, вышедший из низов, был счастлив тем, что он делал будущее — у него были идеальные мотивы. В стихотворении Слуцкого говорится:

И какое нам было дело,

Чем нас кормят в конце концов,

Если будущее глядело

На меня с газетных столбцов?

Под развернутым Красным знаменем

Вышли мы на дорогу свою.

И суровое наше сознание

Диктовало пути бытию.

Какая антимарксистская фраза — ведь бытие определяет сознание, да? Но и бытие этого молодого инженера было приведено к тем же стандартам. Оно было лучше, чем у других. Он понимал, что его нужность обществу подкрепляется его большим, чем у других, материальным достатком. Сравнительно с другими слоями он был приподнят.

Теперь давайте всмотримся в то, что мы имеем сейчас. За тридцать лет — а это не три-четыре года Гражданской войны — советская профессура, которая была уже не ахти какая к 1991 году, а более или менее в кондиции находилась где-нибудь в 1980-м, так что можно тут отсчитывать и сорок лет — она была на полном износе. Мощные преподаватели высшей школы формируются к сорока-пятидесяти годам. Так что сейчас это либо люди восьмидесяти с лишним лет, либо они уже ушли в мир иной, либо это люди, которые сильно маргинализовались и отчаялись, либо это люди, уехавшие за рубеж, либо это люди, вписавшиеся в постсоветскую специфическую жизнь, лишенную всех тех критериев, которые я только что перечислял.

Вопрос первый, кто теперь будет учить и кого? Вопрос второй, будет ли это (рис. 7) пониматься как первоочередная задача? И вопрос третий: как это сочетается с инерционным оставшимся вестоцентризмом?

Гонка вооружений — очень неприятная вещь. И если мы в числе 140–150 миллионов можем выстоять против миллиардного Запада, имея отнюдь не вторую по мощи сильно милитаризованную экономику мира, как СССР, а немилитаризованную шестую экономику, то это замечательно. Просто я не понимаю, как это сделать. Но я — согласен. Я против этого возникать не буду.

Но прошел определенный элитогенез (2-й элемент на рис. 6).

Соль земли — это теперь богатые люди, предприниматели, частично проводящие свое время с семьями за границей, достаточно прочно идентифицирующие себя в западном ключе, имеющие соответствующее потомство, которое так же себя идентифицирует. Прекрасно, что сейчас прозвучали слова о том, что солью нашей земли являются те, кто воюет в Донбассе и на Украине в целом, что они герои, и что этот героизм нужен. Но это такой же культурный нарост, как группа А является экономическим наростом, а дивизии — военным наростом.

У нас нет профессуры развития. У нас нет этих жаждущих людей из низов, которые знают, что, если они придут и обучатся, они будут и хозяевами будущего и материально привилегированными группами. Они знают, что даже если они обучатся, им надо либо ехать за достатком на Запад, либо тут их место отнюдь не наверху, отнюдь! То же самое касается всех слоев общества.

Следовательно, если мы хотим всерьез выстаивать и находиться в идеологическом ключе, согласно которому мы есть плюс, а они есть минус, то наше выстаивание — в верно проартикулированном противостоянии. Если оно возвращается, и с этим возвращается построенный (теперь уже с их стороны) железный занавес и многое другое, то должны ли мы считать, что советский опыт — это опыт рухнувшего абсурда, «совка»? Мол, сейчас у нас ситуация намного лучше, и мы будем ее еще улучшать, и нам выстоять — всё равно что зубы почистить?

Боюсь, что это является избыточно благополучной точкой зрения. А лучше иметь точку зрения избыточно неблагополучную, чем избыточно благополучную. Мы же уже имели благополучную точку зрения, когда началась мною всячески поддерживаемая специальная военная операция на Украине. Она же осуществлялась исходя из того, что никакой мобилизации не будет. Эта избыточно благополучная точка зрения не привела к оптимальному результату, правда же?

Я не говорю, что мы всё проигрываем, ибо это не так, но мы и не выигрываем. Мы выстаиваем. Выстаиваем, где-то даже переходим в наступление, что-то отвоевываем из того, что потеряли перед этим. И это говорит о том, что подсистема, которой является сегодняшняя армия — не полное барахло, иначе бы украинцы были в Москве, правда? Но она и не то великолепие, которое описывалось.

Эксперимент что-то показал, не надо теперь посыпать голову пеплом и извиваться в мазохистской боли — надо работать. И мы видим, что работают. Я лично считаю, что с ноября по конец декабря произошли какие-то изменения к лучшему, очень скромные, черепашьи, но ведь не к худшему, а к лучшему. И, может, это и правильно, что люди, которые осуществляют эти изменения, настроены оптимистически.

Но я-то сейчас обсуждаю другое. Я обсуждаю издержки официального заявления о том, что мы стояли у парадного подъезда Запада, хотели войти, а потом оказалось, что надо отходить. Я просто спрашиваю: «Какова была цена стояния?»

И если эта цена стояния привела к тому, что мы из потенциала «один» перешли в потенциал «два», и при этом потенциал «два» намного меньше, чем потенциал «один», то как восстановить назад потенциал «один»? И такими ли идиотами были Кржижановский, Красин, Ленин, Сталин и другие, когда они строили государство определенным образом? Или они понимали, что им придется строить государство для фундаментального противостояния с огромной мощной западной цивилизацией?

Мы сейчас говорим: «А что нам этот Запад, он вообще загнивает, а на самом деле поднимается могучая Азия». Поднимается, поднимается — всё правда. И Запад нокаутировал сам себя, когда обеспечил подъем Китая и Индии, а также и других государств Юго-Восточной Азии, которые вполне присягают идее догоняющего развития. Еще так будут догонять, что мама не горюй.

Всё правда. Но только эти государства отнюдь не рвутся поддержать Россию прямо и сказать: «Вот это — желтый дьявол, а мы, наконец, присоединяемся к русским», как это было при СССР в той же Индии и Китае, не обладавших тогда такой мощью, но однозначно присоединявшихся к полюсу добра против полюса зла. Эти государства сегодня ищут выгоду — свою, национальную. Если им выгодно, чтобы осуществлялся некий баланс между Западом и нами, они в этой формуле баланса и существуют. Если им выгодно получить от нас что-нибудь по меньшим ценам, они и получают. Если им выгодно поставить нам не самое лучшее, а то, что мы съедим, они это будут поставлять. Они выжидают. Они обнаружили, что мы оказались на острие этого противостояния, они аплодируют этому противостоянию, они внутренне нам симпатизируют, они не хотят совсем переходить на сторону Запада, но они хотят сосать двух маток. И они будут это делать.

Значит, всё-таки речь идет о том, что противостоять придется нам — с небольшой численностью населения, с очень неухоженной страной, малозаселенными территориями, с этими отсекновениями, которые были проведены в течение тридцати лет, с огромным количеством проблем — нам надо будет фундаментально противостоять этому Западу. А тут советский опыт не является ли тем, что следует использовать? Не плюй в колодец, пригодится воды напиться.

Но мы же знаем, что наша элита во все эти тридцать лет стояния у двери… мне тут вспоминается, хоть и не люблю Стругацких, стишок из одного их произведения:

«Стояли звери около двери,

В них стреляли — они умирали».

Ничего он не напоминает из сегодняшней жизни? Написано было лет шестьдесят назад. Так вот, пока мы стояли у этой двери… мы же знаем, что именно произошло, как именно изменилось наше общество, в какие именно тяжкие оно пустилось, и сколько было создано институтов для триумфального вхождения. Все эти ВТО, Всемирная организация здравоохранения, болонская система. Это же всё уже произошло, мы же это понимаем? И мы понимаем также, что за элита сформировалась за последние 30–40 лет (элита — это правящий класс, мои дорогие, а на шею себе посадили его вы и ваши папы и мамы в «лихие девяностые» и перед этим в восьмидесятые, когда сначала ждали перемен, а потом голосовали за Ельцина на референдуме 1993 года).

Так вот, данная элита сформировалась на основе явления, которое называется «антисоветский консенсус». Тут либералы, говорящие о том, что советизм плох тем, что это тоталитаризм — нет свободы и так далее. Тут центристы, говорящие, что «коммунизм — это красивая, но вредная сказка». Тут националисты и тут же крайние правые. В момент, когда начинается конфронтация с Западом, наиболее прозападная часть отлетает, хотя и очень многое остается, центристская — начинает смотреть, куда ей поворачивать и так далее (рис.8).

Я не критикую эту логику, потому что я сейчас вообще ничего не критикую, я эту логику обсуждаю. Она такова, какова она есть. А в пределах этой логики гораздо эффективнее и разумнее говорить о том, что Ленин сделал слишком мощную Украину, то есть продолжать использовать антисоветскую лингвистику, чем говорить, в чем действительно единственное идеологическое, мировоззренческое, нравственное и прочее оправдание произошедшего.

А единственное идеологическое, нравственное, метафизическое, любое другое оправдание произошедшего заключается в простой вещи: когда право наций на самоопределение, встроенное в советскую конституцию, начало снова работать (а при советской власти оно не работало вплоть до Горбачева) — мы сумели демократическим образом при демократически избранной власти, Съезде народных депутатов СССР, принять закон о выходе союзных республик из состава СССР.

Согласно этому закону, все союзные республики должны были проводить референдумы в тех их частях, которые не хотели бы выходить. Они обязаны были обеспечить соответствующие привилегии русскому населению, точнее, его равенство со всеми остальными, титульными, нациями. Республики даже часть тяжелой промышленности, созданной СССР, не имели права приватизировать. Там был достаточно жесткий закон. По этому закону Приднестровье не входит в Молдавию, а Украина при выходе лишилась бы не только Донбасса и Крыма, но и гораздо большего в 1991 году.

Что прервало этот процесс и какова цена этого прерывания? Его прервали преступные Беловежские соглашения. На абсолютно пустом месте. Объяснение, будто дело в «преступной ГКЧП», не имеет никакой логики. В ГКЧП входили мои друзья, я считаю, что это благородные люди, которые были слишком гуманисты и жили с большими оглядками на невозможность человеческих жертв, что, согласитесь, очень оригинально для наследников Сталина, Берии и Судоплатова. Вот такие были наследники.

Но предположим, что они были исчадиями ада и они совершили мятеж, — их надо расстрелять. Предположим, что они были героями, которые совершили благое дело, — надо наградить. Но причем тут законы советского государства и само советское государство, черт возьми? Почему ГКЧП должно было означать, что отменяется советский закон, что распускается Съезд народных депутатов СССР, Верховный совет СССР и вообще все советские институты. Кто имел право это делать?

Это было абсолютно разнузданное преступление. Что стало результатом этого преступления? То, что союзные республики, которые не были государствами, вдруг незаконно стали ими — это первое. А определенная часть населения, которая ни ухом ни рылом не думала, что она будет находиться в каких-то государствах — Узбекистане, Казахстане, еще где-то — она оказалась вдруг как крепостные в этих государствах, уже после референдума о сохранении СССР, после всего. Теперь я спрашиваю: «А какое по преимуществу это было население?» А оно и было то, что на Западе называют Russian — русские. (Сейчас много ломается копий: надо говорить русскоязычные, россияне или русские, но по существу «советские» и были уже русские).

Так вот, это русское население в Средней Азии и везде, включая Прибалтику, являлось основным актором развития, модернизации. На него опиралось здравоохранение в Средней Азии, педагогика, существовавшая индустрия, вся современная жизнь.

Вместо этого республики оказались суверенными, независимыми. Что они начали делать тут же? Они стали отстраиваться в антирусском ключе. В наименьшей степени Белоруссия.

А у них не было опыта отдельного существования. Что такое великое государство Узбекистан или Казахстан? Это химера. Что такое закавказские государства? Это полухимеры, адресующие к весьма давним историческим прецедентам или неудавшимся попыткам в ходе Гражданской войны и интервенции. На самом деле определенную государственность — республики — дала им Советская власть. После развала СССР пошло становление в антирусском ключе, антисоветско-националистическом.

А Украина? Это же полная химера. Она могла только гипернационалистическим, утопическим надрывом отделяться и строиться, как нечто абсолютно автономное — «Украина це не Россия». А шо це такэ, если не Россия?!

Всюду в этих государствах поднимались волны национализма, русскоязычных изгоняли. Незаконный крах Советского Союза привел к ущемлению прав именно русского модернизационного населения и сгону его с земель, потому что его права не были ничем защищены. Эта группа превратилась в угнетаемую и ненужную.

Зачем им эти русские огромные заводы? Либо чтобы продать американцам, либо чтобы разрушить. И очень многое, в других условиях оптимальное, было разрушено. Население стало возвращаться в средневековье.

При этом оно подпиталось пещерным национализмом вместе с рафинированной вестоцентрически-националистической элитой. На кого оно окрысилось? На русских. На врачей, учителей, инженеров, поддерживавших каркас современности.

Русское население голым и босым должно было отправиться на территорию России или стать населением второго сорта, как в преступной Прибалтике. А Украина теперь бьет рекорды Прибалтики.

Это могло произойти безболезненно? Нет. Уже в момент, когда состоялось Беловежье, вся сегодняшняя и будущая кровь была заложена. Гражданская война в Таджикистане одна уничтожила несколько сотен тысяч жизней, в том числе детей и стариков. Это всё является результатом чего? Результатом советского абсурда? Нет! Это является результатом преступного Беловежья. Если бы вышли, как положено и как было закреплено демократическими изменениями и Хельсинки, то не было бы всего этого.

И правду миру надо сказать именно эту, глядя ему в глаза. Но такая правда может быть заподозрена в просоветскости, да? И, хотя уже сказано, что распад СССР — «геополитическая катастрофа», и уже сказано, что Запад «сатанинский», и уже сказано, что мы слишком долго стояли у двери, а потом отошли от нее, но до сих пор сказано не всё.

А не сказано всё потому, что вот он консенсус. Вот это всё остается вне консенсуса элит, это контрэлита, в лучшем случае, или маргиналы (КЭ и М на рис. 9). А элита-то, в сегодняшнем понимании, вот здесь. Ну так она и движется так (стрелка на рис. 9).

Мне скажут: «Вы против такого движения!» Не против я. Вы меня слышите? Я не против. Я всячески за.

Пусть эта элита при любом своем движении победит. Я никого из тех, кто сейчас воюет с преступной бандеровской Украиной, не только не демонизирую, я ни слова вообще не говорю, во что именно они окрашены. Мне всё равно это. Снявши голову, по волосам не плачут.

Главное не в этом, а в том, может ли эта конструкция удержаться, если, повторяю снова, процесс этого приращивания сомнителен и до сих пор не осуществляется, потому что говорится, что гонка вооружений не нужна (Э = СВН слева на рис. 9). Я счастлив, если она не нужна. Я считаю, что гонка вооружений — очень опасная вещь. Что определенные перекосы в этой гонке способствовали распаду советского государства. Что этих перекосов быть не должно. Что какие-то параметры благосостояния населения, даже доведенного до глубоко мещанского потребительского состояния, должны быть. Что без этого не выходит. И что это удалось сделать сегодняшнему государству в сегодняшнем виде.

Только как без советского циклопического ВПК выстаивать в острейшей конфронтации, более острой, чем в эпоху холодной войны и железного занавеса? При очень двусмысленной позиции Великой Азии и в условиях, когда вот это всё отсечено (отсеченные части на рис. 6).

Как в этом выстаивать? Мы же уже видим, что цена за это заплачена огромная. Мы просто еще не оценили, какая.

Ельцин построил некий протогосударственный субстрат. Не было никакого государства при Ельцине в полном смысле, а была вот такая субстанция. Путин придал этой субстанции государственную форму. Он ее придал, а если бы не придал, не было бы ни черта. Он отсек Березовского, Гусинского, кого-то еще, а что-то добавил. И он создал вот это, которое, как сам Владимир Владимирович говорит, было призвано войти в Запад. И на алтарь этого вхождения было принесено очень многое (рис. 10).

Скажут, зато что-то стало оптимальнее. Я последний из тех, кто хочет национализировать шашлычные или всё, что связано с товарами народного потребления или даже нечто большее, способное работать так, чтобы прилавки были полны. Мы не сошли с ума!

Дело же совершенно не в этом. Дело в том, что бесконечные ностальгийные сопли по утерянному величию, которое я бесконечно чту, также бессмысленны сегодня, как и хула. Вопрос заключается в том, куда надо двигаться.

И если действительно — а я когда-то высказал эти идеи и слышу их подтверждение на государственном уровне — нам нужна трехмиллионная армия, то эта армия стоит сколько-то. Это не три миллиона людей, получающих чуть больше, чем в провинции получают загибающиеся низы. Это три миллиона высокооплачиваемых специалистов высокой квалификации с соответствующей моральной мотивацией, образом жизни и всем прочим. Это стоит дорого. Это не два процента бюджета, и не три, и не пять, и не семь. Но если альтернативы нет, значит так.

Но это же не существует само по себе. Оно должно быть в военно-промышленном комплексе. Не в том, который сейчас есть, а в самодостаточном.

Теперь дальше. Что говорилось по поводу войны? Что большой конвенциональный войны не будет. Вот она идет. Но говорилось, что ее не будет, а что будет или ядерная, или горячие точки, для них и нужны эти бригады спецназа и всё остальное. Теперь мы получили то, что получили.

Но в пределах того, что мы получили, нужен другой военно-промышленный комплекс. И когда нам говорили: «А что это за идиоты советские, которые держали резервные мощности или двойного назначения производства — зачем это нужно, что это за уродство? Столько всего ненужного висит, потому что, видите ли, будет война! А никакой войны не будет, или будет другая!»

Теперь-то видно, что она есть! И она — такая! Значит, эти резервы нужны. Они были не совковым идиотизмом, а средством быстрого перевода на военные рельсы.

Сейчас говорится о том, что денег будет столько, сколько надо. Замечательно! Это хорошо, прекрасно, если выстояла финансовая система. Только не в деньгах счастье. Не в том, чтобы на эти деньги что-то купить, а в том, чтобы было что купить. А товары, которые надо купить, в том числе танки и ракеты, и всё прочее, производятся на этих резервных мощностях, которых нет, а значит, эти мощности надо будет создавать. А мгновенно их создать нельзя!

Раз за разом спрашиваю: Сталин мечтал только на чужой территории воевать и малой кровью, или он строил нулевые циклы на Урале? Так он же их строил! Поэтому можно было быстро перейти на военные рельсы. И заводы были двойного назначения, и резервные мощности были, и все эти «советские геронтократы» — Устиновы и прочие — держали потом эти резервные мощности, потому что они боялись, что будет война, и хотели выиграть! Они еще помнили, что это такое.

Как с этим быть теперь? Как восстанавливать ВПК? Его нельзя восстановить без большой промышленности, прежде всего без станкостроения. А для этого всего нужен инженерный корпус. Тот, советский. Нужны новые отрасли, такие как полноценная электроника. А это триллионы долларов.

И к этому инженерному корпусу нужна наука, которая будет чувствовать себя «на коне». А еще нам предстоят, видимо, биологические войны, значит, нам нужна своя наука по очень многим направлениям. Не копии западной, а своя, которая всё самое мощное западное вберет и переосмыслит.

А для этого уже нужна идеология.

И если всё это будет сделано так, потому что мы должны выигрывать в новом противостоянии, в том числе и военном, то будет новая Россия (рис. 11). И хотелось бы, чтобы ее выстроили те, кто выстроил предыдущую. Потому что любое другое выстраивание со сметанием «до основания и затем» чревато оккупацией.

Но строить-то надо это! Неужели не очевидно, что это надо строить?

А дальше возникает вопрос, что это надо строить быстро. И не о ядерном апокалипсисе идет речь, о другом. Запад не хочет уничтожать себя, он хочет уничтожить нас.

Теперь представьте себе, что поляки мобилизуются не зря, что-нибудь еще там будет прикуплено из Прибалтики, Румынии и так далее. Что чешская промышленность и другие промышленности будут работать только на эту войну (а они знают, как работать — заводы Skoda работали на Гитлера). И что с юга у нас начнутся неприятности, и с Дальнего Востока, той же Японии.

Представим себе всё это в совокупности. Нам надо выстаивать, нам нельзя допустить ядерного апокалипсиса. И мы не будем его допускать. Но то, что нам навязывается в виде большого долговременного конвенционального сражения предполагает… представьте, другое население. Потому что внутри того, что началось, нужна другая культура, другие средства массовой информации.

А шашлычные пусть остаются! И не только шашлычные. Я не издеваюсь.Любой национальный предприниматель, готовый увеличивать валовый национальный продукт, любой частник этого типа должен быть освобожден от сегодняшней слишком навязчивой опеки. Освобожден! Дайте ему больше возможностей, развяжите руки, перестаньте его бюрократически прессовать!

Но армию и ВПК постройте на государственной основе (армия и ВПК на рис. 11). Это же не может не быть государственным.

Вы хотите, чтобы те, кто будут работать в ВПК, надели погоны, а не вы их национализировали? Их выбор. Но вряд ли они всерьез выберут статус капитанов промышленности, получающих очень высокие заработные платы. Они уже вкусили сумасшедших денег. Так пусть уезжают. Пусть они очистят воздух.

Создана прозападная элита. Ее представители сегодня говорят, что «соль земли» — это те, кто воюет на Украине. Но это пиар, который должен быть подкреплен настоящими делами. А тем, кто должны осуществлять эти дела, ничтожества, сбежавшие от призыва в Казахстан или в Армению, дороже, чем те, кто пошли под призыв или добровольцами. Это же правда.

Элита не могла быть другой в условиях вестоцентричности. Но с этой иглы надо сходить. Надо уходить от пиара (рис. 11).

У нас стоят две задачи: функционирование и развитие.

Функционировать можно только с опорой на имеющиеся институты. И их придется поддерживать. Надо приветствовать каждое их мягкое реформирование в нужную сторону, однако выстоять должны они.

Но перед нами стоит еще задача развития. Потому что радикальная наша победа сомнительна. А я соглашусь на любую. Если, действительно, те области, которые перечисляются, с небольшим добавлением, касающимся приморских территорий, будут присоединены к России и на этом будет какая-то договоренность, то и черт с этим, пусть. Но ее же не будет никогда. Не будет вообще никакой договоренности.

Итак, полная большая победа сомнительна — не говорю невозможна. Может быть, существующая система, напрягая мышцы и волевой потенциал (который у нее нулевой) и мобилизуя частичную рациональность (которая у нее есть) — и может что-то выиграть. Я буду счастлив.

Но дальше предстоят еще большие сгущения. Еще большие неприятности. Они будут нарастать лавинообразно. Значит, с принципом своих и чужих надо кончать (рис. 11), надо строить внутренний консенсус. Но другой.

Это страшно трудно, это почти невозможно. И в этом надо быть такими бережными, такими аккуратными. Это настолько не имеет никакого отношения к горлопанству «сейчас всё снесем и построим». Снесёте — ничего не построите. Да и не снесете. Это другое. Это филигранный, ответственный стратегический труд.

Глядя в наше прошлое, в наше великое советское прошлое, которое поднялось до несказанного величия в ходе Великой Отечественной войны и потом позорно обрушилось; глядя в наше настоящее и в то, что эта прозападная, стоящая у чужой двери Россия вдруг стала лидером в конфронтации с Западом, на глазах у нас превращающегося в действительного врага человечества; глядя на всё это, мы одновременно смотрим в будущее, в котором или великая преемственная новизна — или смерть.

Вот почему я говорю сейчас:

Да здравствует великая годовщина столетия создания Союза Советских Социалистических Республик!

Да здравствует великое советское прошлое! Позор и тем, кто от него отрекся, и тем, кто начал строить совсем другое!

Да здравствует выстаивание нынешней России в нынешней сложнейшей ситуации!

Да здравствует наше будущее!

Нет нашей смерти!

До встречи в СССР!