В какой-то момент я для себя сформулировал: «Политика — это решение о том, как жить». Познакомившись с дискуссией вокруг новых законов о семье, готовящихся к принятию осенью и вытекающих из поправок к Конституции, подумал: «Как это странно — отдавать дискуссию о семье в России на откуп так называемым экспертам, не включая в нее всех граждан, все общество».

Депутатов выбирали. По Конституции голосовали. И все же нет ощущения полноценного участия. Ведь и те же самые эксперты говорят о кризисе представительной демократии. Может быть, интернет и СМИ способны помочь делу?

Выскажу, по крайней мере, свои соображения.

Те, кто пытается представить семью как что-то из книжки про старину, может быть, и есть главные антисемейные пропагандисты. Семья как инерция, семья как обывательская будничность… А заваливаешь все «семейное» — поднимаешь «антисемейное», вплоть до гей-браков.

Сейчас любят говорить о свободе. Так вот в чем же свобода — в том, чтобы искать образ классической семьи для будущего или в том, чтобы поставить на этом образе крест, либо сказать, что семья будущего — это семья трансгендеров/лесбиянок? Свобода предполагает некую открытую перспективу или нет?

Семья в России менялась, когда формировался городской уклад жизни, когда ослабевала религия и на ее место приходили светские ценности. Когда распадалась Российская Империя и создавался Советский Союз. При этом от раза к разу в культуре передавался некий «семейный код», сущность которого в том, что семья, этот элемент традиции, ориентирован на развитие и творчество. В конечном счете, творчество историческое.

Не утратилась эта направленность и сейчас — ее не уничтожили ни Хрущев, ни застой, ни перестройка, ни лихие девяностые, ни далее — «тучные» нулевые.

И поэтому не только уже создавшие свои семьи люди, но и многие молодые граждане, кто этого пока не сделал, воспринимают все антисемейное как покушение на свой личный уклад. Как требование отказаться от того, чему тебя научили родители. Такое ведь мало кому понравится. Это оскорбляет, унижает и вызывает настоящий протест.

Протест в конечном счете против вхождения в мировое сообщество. Протест, живущий в курилках и на кухнях, в соцсетях и даже, наверное, на «корпоративах». Он пока не вышел на площади, как это произошло в Черногории во время защиты церкви, но это не значит, что его нет.

Все испытания, выпавшие на долю Российской Федерации: нищета 90-х, войны в Чечне, коллапс здравоохранения и образования и другие, — вытянули на своих спинах российские семьи. Это у этих семей в конечном счете оказалось достаточно энергии, чтобы страна сохранилась, и единственная в мире реально сопротивлялась, пусть несовершенно, «глобальному помутнению».

России предстоит исторический выбор: прекратить свое существование, продолжив развиваться в рамках существующей модели, либо сменить ее. И этот выбор принадлежит семьям, точно так же, как однажды эти семьи выбирали, сражаться ли с Гитлером не на жизнь, а на смерть, или жить под его игом. Великий — немецкий, кстати, — композитор Вагнер, говоря о народе, вводил понятие нужды, согласно которой народ существует. Вагнер настолько емко сформулировал важнейшие для нашей темы вещи, что лучше привести его слова полностью:

«Не являемся ли мы все — от нищего и до князя — народом?

На этот вопрос следует ответить с нынешней всемирно-исторической точки зрения так.

Народ — это совокупность всех, связанных общей нуждой. К нему принадлежат все те, кто воспринимает свою нужду как всеобщую или коренящуюся во всеобщей; все те, кто ищет облегчения своей нужды в облегчении общей нужды и направляет все свои силы на облегчение своей нужды, которую он считает всеобщей; ибо только крайняя нужда является истинной нуждой; только такая нужда является источником истинных потребностей; только всеобщая потребность является истинной потребностью; только тот имеет право на удовлетворение своих потребностей, кто испытывает действительные потребности; только удовлетворение истинной потребности является необходимостью и лишь народ действует согласно необходимости — поэтому неудержимо, победоносно и единственно правильно. Кто же не принадлежит к народу, кто же его враги? Все те, кто не испытывает нужды, чьи жизненные побуждения сводятся к потребностям, не достигающим силы нужды и, следовательно, воображаемым, ложным, эгоистическим; к потребностям, не только не связанным с общими, но прямо противоположным им, ибо они являются лишь потребностями в сохранении избытка, и только такими и могут быть потребности, не достигающие силы нужды».

В этом смысле выжить в постсоветские десятилетия, конечно, было этим минимумом, этой нуждой. Но мы же не верим, что этим все ограничится! И мы точно не верим, что русский народ сможет остаться собою и двигаться вперед, отказавшись от собственной идентичности. В самом ядре его идентичности — представление о том, что спасение возможно только всем миром, сообща. А этот благой мир складывается весьма определенным образом: малая семья (задающая моральные устои) — большая семья (община, помогающая выстоять) — великая семья (человечество, которое не раз Россия ставила своей целью спасти). Примерно так видится.