Первая статья цикла — об апатии. Но начну я не с того, как враг добился, чтобы значительная часть населения нашей страны погрузилась в апатию. А с того, что такое апатия. Ведь мы хотим преодолеть неспособность к сопротивлению. А преодоление невозможно без осознания проблемы.

Фотографии, хранимые в семейных альбомах, частных или общественных архивах, могут многое сказать о духе того времени, в которое были запечатлены глядящие на нас со снимков люди.

Есть времена, когда общество находится на подъеме, восходит. Обязательными признаками восходящих обществ являются наличие образа будущего и устремленность в это будущее. Накаленная устремленность в будущее создает напряженность и динамизм. Восходящие общества бурлят энергией.

А есть времена спада. Как правило, такие времена совпадают с разрушением опор, на которых прежде зиждилось общество, с утратой прежних смыслов и ориентиров. И с отсутствием образа будущего. В такие времена «энергетический пульс» общества еле прощупывается.

Ошибиться, в какую — восходящую или нисходящую — эпоху сделан фотографический снимок (особенно, если речь идет о групповом фото) фактически невозможно.

Фотография 1922 года. Девушки в косынках (фото черно-белое, но понятно, что косынки красные — такие носили в то время). Молодые, красивые, веселые и решительные. Девушки только что закончили педагогические курсы и направляются по районным центрам, чтобы преподавать в начальной школе. Им по 16 лет (среди них — моя бабушка 1906 года рождения), но у них очень взрослые лица.

Фотографии времен Великой Отечественной. Вчерашние десятиклассники в военной форме. И сходное впечатление: в лицах есть та определенность, дооформленность, которая бывает только у внутренне зрелых людей.

Фотографии начала пятидесятых годов ХХ века. Юноши-первокурсники, чье детство пришлось на годы войны, выглядят взрослыми мужчинами — фактически такими же взрослыми, как их старшие братья, ушедшие на фронт. С чем связана эта человеческая внятность и зрелость, понятно: дети войны — особая категория. Голод, лишения. Работа (зачастую наравне со взрослыми) на производстве или в поле. Работа по дому — та, которую, не будь войны, выполняли бы отцы. Ранняя ответственность.

Все это — люди восходящей эпохи.

В Откровении св. Иоанна Богослова сказано: «Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих».

Люди восходящей эпохи всегда горячи. В них много огня. Много любви — к своей Родине, к своему народу, к будущему. Много воли — к тому, чтобы это будущее стало явью.

Люди нисходящей эпохи... Сравните, к примеру, современные фото — и фото советского периода, в особенности периода, когда красный огонь еще не начал угасать: с 1917 года до середины пятидесятых. Лица современных 25–30-летних мужчин и женщин сплошь и рядом инфантильны. Это лица слегка постаревших подростков. Мало того, что зачастую трудно определить возраст запечатленных на фото людей. Не всегда удается идентифицировать и их пол. Но главное — ощущается отсутствие энергии: жизнь не бурлит, не бьет ключом, а еле теплится («ты тепл, а не горяч и не холоден»). Представить, что этот человеческий тип способен сопротивляться, крайне затруднительно.

О чем свидетельствуют такие фотографии? О том, что широчайшие слои постсоветского общества находятся в состоянии глубокой подавленности. А подавленность блокирует в человеке энергию, то есть сковывает возможность развития. Невыросшие подростки, недозрелые личности, не способные ни на сильную страсть, ни на смелый поступок.

Надо сказать, что охваченность общества чувством подавленности характерна отнюдь не только для постперестроечной эпохи. Подавленность присуща всем эпохам спада, когда прежние ценности обесценены, прежние ориентиры потеряны, но ничего внятного взамен не предложено, образ будущего отсутствует (вспомним хотя бы Веймарскую Германию). Противостоять духу своего времени могут лишь единицы. Это явление — воздействие духа эпохи на каждого отдельного человека, воздействие неминуемое, хотя и не всегда осознаваемое индивидуумами — описано, в частности, Томасом Манном в романе «Волшебная гора». (Напомню, что действие романа разворачивается накануне Первой мировой войны.)

«Человек живет не только своей личной жизнью, как отдельная индивидуальность, но — сознательно или бессознательно — также жизнью целого, жизнью современной ему эпохи... Перед отдельным человеком могут стоять самые разнообразные задачи, цели, надежды и перспективы, и он черпает в них импульсы для более высоких трудов и усилий; но если в том внеличном, что окружает его, если, несмотря на всю внешнюю подвижность своей эпохи, он прозревает в самом существе ее отсутствие всяких надежд и перспектив, если ему открывается ее безнадежность, безвыходность, беспомощность и если на всё — сознательно или бессознательно — поставленные вопросы о высшем, сверхличном и безусловном смысле всяких трудов и усилий эта эпоха отвечает глухим молчанием, то как раз у наиболее честных представителей человеческого рода такое молчание почти неизбежно вызывает подавленность [выделено мною — А.К.], оно влияет не только на духовно-нравственный мир личности, но и каким-то образом на ее организм, на ее физический состав. Если эпоха не дает удовлетворительных ответов на вопросы «зачем», то для достижений, превосходящих обычные веления жизни, необходимы либо моральное одиночество и непосредственность, — а они встречаются редко и по существу героичны, — либо мощная жизненная сила».

Итак, если эпоха не дает человеку ответа на вопросы «о высшем, сверхличном и безусловном смысле всяких трудов и усилий» (либо — в «перестроечном» и «постперестроечном» случае — не только не дает ответа на указанные вопросы, но и пытается обессмыслить труды, усилия и жертвы предшествующих поколений), то человек испытывает чувство подавленности. При этом меняется не только его духовно-нравственный мир, но и его физический состав.

Собственно говоря, на эту особенность указывает не только Томас Манн, но и многие психологи. Подавленность фактически всегда сопровождается физическим истощением. У подавленного человека падает иммунитет. Он легко заболевает и медленно выздоравливает. Он чрезвычайно быстро утомляется. Его работоспособность снижается настолько, что даже выполнение простой работы становится для него проблемой. В какой-то момент человека начинают утомлять не только физические действия, но также собственные мысли и особенно чувства. Избегание сильных чувств и эмоций приводит к развитию бесчувственности.

Подавленность заразительна. Даже человеку, сполна наделенному тем, что Томас Манн называет «моральным одиночеством и непосредственностью» (которые позволяют человеку противостоять духу эпохи), либо тем, что тот же Манн называет «мощной жизненной силой», крайне сложно не заразиться вирусом подавленности. Вероятность того, что неподавленный человек сумеет преодолеть общую подавленность, гораздо ниже, чем вероятность того, что он спасует: отойдет в сторону или даже приобщится, в конце концов, к общей подавленности.

Состояние бесчувственности, эмоциональной пассивности, бездеятельности, отсутствие влечений и желаний, которое развивается у подавленного человека, имеет свое название: апатия. Слово «апатия» происходит от греческого «apatheia» — бесстрастность.

Ряд специалистов, в том числе известный американский психиатр и психоаналитик Ральф Гринсон (1911–1979), считают, что у апатии есть и положительные стороны. В экстремальных ситуациях она срабатывает как защитный механизм. Некоторые острые переживания — например, чувство безнадежного отчаяния — разрушают и истощают психику. Апатия является механизмом нейтрализации этих разрушительных переживаний. Однако, надев «панцирь» защиты, человек не всегда способен потом его снять. В результате утрачивается способность к нормальному проявлению эмоций.

Другой американский психиатр и психоаналитик, Гарри Стек Салливан (1892–1949), рассматривавший способность младенцев на раннем этапе жизни впадать в апатию, считает апатию адаптационной реакцией на внутреннее напряжение, вызванное той или иной нереализованной потребностью. Однако, по Салливану, «апатия, будучи способом избежать стремительно растущего напряжения, кульминационной точкой которого является ужас — исключительно энергозатратное состояние». К тому же этот защитный механизм не всегда эффективен: находясь в состоянии апатии, человек лишается возможности адекватно реагировать на возникновение экстремальной опасности.

Поскольку определяющим свойством апатии является обеднение эмоций — и в первую очередь высших эмоций, связанных с нравственными, эстетическими, интеллектуальными и религиозными потребностями (жалость, терпимость, благодарность, уважение, великодушие и др.), — апатию называют иногда «эмоциональной тупостью». Эмоционально тупому человеку безразличны не только окружающие, но и собственная судьба. У него отсутствуют мотивы для какой-либо деятельности, планы на будущее. В связи с этим апатию называют также «эмоционально-мотивационным параличом».

Чтобы преодолеть состояние апатии, необходимо прежде всего осознать, что это состояние наличествует. А осознав, оценить масштаб катастрофы. Ведь пребывание целого народа в таком состоянии означает, что враг добился своей цели. Потому что апатичные люди не способны ни к сопротивлению, ни к целеполаганию.

Между тем о том, что апатия — состояние крайне опасное, а потому требующее преодоления, известно с давних времен. В христианстве подавленность и апатия считаются внешними признаками унылого духа. В Библии («Книга Притчей Соломоновых») сказано: «Веселое сердце благотворно, как врачевство, а унылый дух сушит кости». (К вопросу о том, что у подавленного человека меняется не только духовно-нравственный мир, но и физические свойства.)

Святые отцы Церкви зачастую объединяли в понятие «уныние» такие состояния, как упадок духа, подавленность, отвращение. Признавалось, что хотя в земной жизни есть множество поводов для уныния, человек обязан избегать уныния и подавленности, ибо умение принимать страдания — один из краеугольных камней христианства. На долю каждого выпадают испытания, и каждый должен нести свой крест не пассивно, уступая унынию, а действенно, сохраняя духовную бодрость.

В православной традиции уныние — один из восьми смертных грехов, шестой по счету: чревоугодие, любодеяние (блуд), сребролюбие, гнев, печаль, уныние, тщеславие, гордость. Уныние связано с леностью, духовным и телесным расслаблением. Оно парализует добрые намерения и духовные устремления человека.

Святитель Феофан Затворник приводит слова псалмопевца Давида: «Воздрема душа моя от уныния». Святитель пишет, что у человека, охваченного унынием, «пропадает охота и в церкви стоять, и дома Богу молиться, и читать, и обычные добрые дела исправлять». Унынию, продолжает он, свойственно охлаждение, которое начинается с забвения: «Забываются благодеяния Божии, и Сам Бог, и свое в Нем спасение, опасность быть без Бога, и память смертная отходит — словом, закрывается вся духовная область». Охлаждение происходит иногда невольно, а иногда — «от внешних развлечений, беспорядочных разговоров, сытости, излишнего сна» и многого другого.

Что же он советует «охладившимся» (тем, кто не холоден и не горяч)? «Поостерегитесь и поспешите страх Божий восстановить и душу разогреть» (выделено мною — А.К.).

Борьба с унынием в православии подразумевает понуждение себя к труду, и прежде всего — к труду на пользу других. Ибо считается, что бесы уныния никогда не приближаются к тому, кто не знает праздности.

Разговор о разлагающем воздействии апатии на отдельного человека и общество в целом мы продолжим в следующей статье.