В ухе студента стрельнула резкая боль, как будто его прищемили прищепкой, укусила оса и одновременно прижег утюг.

Он пытался дернуться, но чуть не потерял сознание.

— Тетенька, за что? Что я вам сделал?

Сараиха сжала ухо парня своими толстыми пальцами с покрытыми красным маникюром «когтями», длинными и острыми.

Она перестала напоминать паука, который метнулся к мухе, попавшей в паутину, и расслабилась, сжимая только ухо.

Мощные плечи, покрытые выцветшим платком, нависли над тонким, угловатым тельцем студента.

В голове Петра стремительно нарастало ощущение нереальности происходящего. Ручеек мыслей превратился в бурный поток.

— Зачем ты это сказал моему сыну? — прошипела она.

Смачный шлеп и шмяк раздались сзади. Сараиха отпустила ухо, а студент отпрыгнул.

— Ммм-а-а-а… Ммм-а-а… — раздалось за спиной Сараихи. Это ее сын Василек упал на землю, продолжая смотреть на мать.

Одна половина лица Василька была искажена, а другая — расслаблена. Он пытался встать на костыль, которым только что толкнул Сараиху.

— Зачем ты сказал моему сыну, что можно было не колоть вакцину? — повторно обратилась она к Петру.

Студент убегал, струйка слюны стекала из уголка рта Василька. Над Сараихой кружился слепень.

***

Летнее марево. Воздух накатывает теплыми волнами и достает до нутра прохожих в селе. Участковый лениво бьет себя по левой щеке, жирный слепень отваливается.

— Ты смотри — выжил гад! — в пространство бормочет Семеныч.

Участковый еще раз прошелся рядом с трупом. Снова набрал номер начальника.

— Да подъезжаю уже… — и гудки из трубки.

Семеныч три года назад решил, что с него хватит. Но на пенсию выйти не дали — не наработал стажа.

Еще раз поразмыслив, что же можно сделать до приезда районных, он побрел к Сараихе. «Вот поди ж ты, прозвище», — подумал полицейский.

Дело было в огромном сарае, построенном дедом.

— Говори, зараза, — чего паренька-то?

— Семеныч, и не знала я, что дохлый он такой. Случайно толкнула — а он возьми, да испусти дух! Такая молодежь пошла. Городские — одно слово.

От жалости к себе Сараиха начала всхлипывать:

— Дура я, дура — зачем бабкины гробовые взяла, — меня и покарал Бог!

Семенычу показалось, что слова Сараихи звучат как фонограмма современных звезд. Интонации повторяются, в нужном месте роняется слеза.

— Гражданка Синицина, почему вы убили студента Павлова?

Раздался голос — высокий старушечий голос соседки Сараихи — Петровны:

— Да ведь понятно, почему. Правдоруб студентик был. Вакцину-де враги придумали. Не понимал, с кем связался.

Петровна подошла, сторонясь трупа, и тяжело села на завалинку.

— Дура ты была, еще когда купила пластмассовый китайский телефон за три бабкиных пенсии. Когда ходила с Васильком на холм заниматься по удаленке. Когда платила за репетиторов. Он же не поступил никуда. Даже на бесплатный колледж не набрал.

Сараиха аж взвизгнула.

— Да что ты понесла, остолопка? Он у меня с детства умненький был, и всегда его учительница хвалила.

Петровна сочувственно взглянула на Сараиху.

— И где твоя учительница? Вместо нее чинуша из министерства себе машину новую купил. А тебе — китайский телефон, холм и удаленка.

Послышался звук далекого мотора. Поднялся столб пыли. Участковый повел усом и, казалось, прибавил в росте.

Петровна порывалась пойти домой, чему полицейский сразу же воспрепятствовал.

Сараиха медленно и осторожно оглядывалась по сторонам. Уже слышала она скрип засова и крик «Девятнадцатая — тебе передачка».

— Дура я, дура! Зачем бабкины гробовые взяла? Вот меня и покарал Бог! — потянув голосом, повторила она.

Петровна злилась на себя за то, что не выдержала и пришла. Она посмотрела еще раз на Семеныча, а тот всё поедал глазами пыль приближающейся машины.

— Говорила же я студентику: не руби ты правды, целее будешь, — напомнила Петровна.

Лежавший на земле слепень грузно взлетел и сел на лоб студента.