Человек и ковид… Ковид там, где надо прекратить человека. А прекратить его надо потому, что если человек — это константа, описанная Достоевским в «Записках из подполья», то его необходимо уничтожить.

Как только исчезает динамический каркас — каркас стремительного синергийного восхождения человека, каркас соборности и Человека с большой буквы (тянется ли он к Богу или к собственному высшему состоянию — это другой вопрос, но он не тянется к собственной константе и к ее оптимизации) — как только этот каркас отсутствует, наступает фатальная экзистенциональная проблема, перед которой меркнет всё: экология, финансы, климат — всё это уходит на второй план. А процитированный мною текст «Записок из подполья» оказывается актуальной повесткой дня для XXI века. И тогда говорится: «Ах, человек таков? Тогда давайте перезагружать так, чтобы человека не было. Если он есть это, пусть лучше будет робот. Пусть будет, что угодно. Человек не хочет подчиниться желанию превратить его в фортепианную клавишу? Пусть другой подчинится — постчеловек».

В этом затея тех сил, которые не господином Швабом или Гейтсом маркируются, и не фармакологическими компаниями, и не мировым бизнесом, и не мировой информационной сферой. Там есть другие хозяева с другими ресурсами.

Среди людей, занимающихся этой проблемой (это узкий круг людей, и это не конспирологи, это люди, которые занимаются и специсторической тематикой, и философской одновременно), всегда (я имею в виду примерно последние 120–130 лет) особое внимание привлекал проект, который назван «Великий инквизитор». Иначе он называется «Счастливое дитя». Это существенно иезуитский проект, который иезуиты пытались в Парагвае осуществлять на практике. Его в разных видах описывала научная фантастика, тот же Ефремов, который говорил о коротко- и долгоживущих людях, и так далее.

Ну, а раз так, то нужно же посмотреть, что это за Великий инквизитор. А в сегодняшней нашей жизни уже просто сослаться на «Братьев Карамазовых» недостаточно, поэтому я прочитаю фрагмент из «Братьев Карамазовых», где Иван Карамазов описывает, что такое для него этот Великий инквизитор.

Кому-то может показаться, что я пытаюсь подменить аналитику Большой игры адресациями к великим литературным произведениям, например, к творчеству Федора Михайловича Достоевского. Но в чем суть-то этой Большой игры?

Она в том, что в ней тем или иным образом решаются фундаментальные проблемы человеческого бытия. Они могут решаться самым зловещим образом, и чаще всего решаются именно зловещим образом, но они должны решаться, они и только они. Это первое.

И второе. В том, что касается стремления определенным образом решить эти проблемы, субъекты Большой игры проявляют удивительное постоянство. Они не проявляют этого постоянства в том, что касается средств достижения своих целей, но цели не меняются. Они не меняются, я бы сказал, и столетиями, и тысячелетиями. В этом суть Большой игры. Не было бы удивительного постоянства целей — повторяю, чаще всего крайне мрачных, — не было бы и самой игры.

Так что такое ковид? Это очередное средство достижения целей. И если цель имеет отношение к Большой игре, то эта цель состоит в том, чтобы осуществить проект каких-то игроков, ведущих эту Большую игру. А проект такой, он же цель, очень устойчив, он не меняется со временем. В том, что касается целей, повторяю еще раз, проявляется удивительное постоянство.

Игроки ведь не потому только играют, что им это нравится, они по необходимости играют. Представьте себе корабль, внутри корабля огромная пороховая бочка, к ней подведен фитиль, и кто-то понимает, что этот фитиль вот-вот зажгут. Тогда бочка взорвется, корабль разнесет вдребезги — и всё.

Так вот. То, что описывает, например, Римский клуб, это примерно нечто сходное. Есть корабль под названием «планета Земля». Внутри этого корабля — можно сказать, в его трюме, а можно сказать, в его капитанской рубке, это не имеет значения, — находится пороховая бочка под названием «вид Homo sapiens». Это нечто совсем иное, чем вся остальная природа. Это вот этот самый двуногий зверь с разумом, огромными ядерными зубами (или ковидными, биологическими, не важно какими) и ненасытностью. Потому что обычный зверь убил — наелся. А тут ненасытность в том, что касается этих убийств, огромна.

Значит, пороховая бочка есть, и фитиль есть. Нарастают конфликты между различными частями рода человеческого. Нарастают возможности технологические и т. д. А всё это вместе говорит о том, что фитиль вот-вот зажгут, бочка взорвется, и с кораблем произойдет что-то крайне неприятное.

Вот эта необходимость вынуждает к Большой игре. Понятно, что такое вот состояние «пороховой бочки» обусловлено в том числе и тем, что классовое устройство общества — господство и подчинение, капитализм, основанный на нем, посткапитализм, к которому сейчас всё переходит, — непрерывно усиливает взрывоопасность того, что находится в бочке. Что эта взрывоопасность, конечно, коренится отчасти в самой природе человека: это разум, это способность неограниченного роста и т. д. Но она же не только в такой способности коренится. Эту способность можно направить и в совершенно другую сторону.

Но принцип господства и подчинения может быть сохранен только в том случае, если этой «другой стороны» — она же восхождение рода человеческого (не важно, к богу или к Человеку с большой буквы), динамическое восхождение к счастью, к благу, — не будет. Потому что это всё не должно существовать в обществе господства и подчинения, это несовместимо с таким обществом.

«А как сохранить господство и подчинение, одновременно усилить его, а взрывоопасность бочки уменьшить?» — вот о чем думают все основные игроки. И такие мысли, которые у игроков всегда воплощаются в действия, не сулят ничего хорошего человечеству. Потому что, повторю еще раз, настоящее, подлинное благое решение состоит в том, чтобы обеспечить восходящую динамическую устойчивость вида. Ту, которая предполагалась гуманистами, верящими в проект восхождения человека, — подчеркну еще раз: к Богу, к собственной родовой сущности, к Человеку с большой буквы — не важно.

Но игрокам-то это не нужно! Им нужно обезвредить бочку, создать ситуацию, при которой ее содержимое, оно же вид Homo sapiens, не будет столь взрывоопасным, и одновременно усилить свою власть. Как это сделать?

Есть определенное количество возможностей, то есть проектов, осуществляемых определенными очень мощными группами. Меня не интересуют тут проекты, которые снятся разным конспирологам, или о которых можно узнать только из научной фантастики. Меня интересуют только те проекты, которые уже достаточно проявили себя в том, что касается и человеческой практики, и определенных элитных самообнаружений.

Вот проект под названием «Великий инквизитор», он же иногда называется проект «Счастливое дитя», — он себя засветил. Я не могу сказать, что он находится в центре обсуждения мировыми средствами массовой информации или даже мировой интеллектуальной элитой. Отнюдь нет. Он спрятан, но он спрятан так, что его видно через определенные прорехи, через определенные высказывания, через поведение определенных достаточно мощных групп.

Проект этот нашел отражение в творчестве Достоевского, а перед этим в творчестве Шиллера. Но вопрос же не в том, что данные гениальные авторы нечто отразили. Вопрос в том, что именно было отражено. А отражена была определенная реальность.

Шиллер и Достоевский были непростыми людьми, и не только крайне умными, но и достаточно осведомленными. И они понимали, что проект «Великий инквизитор» — это проект мощных сил, располагающих огромными ресурсами.

Так вот, такие силы — это не Швабы с их форумами и не Гейтсы с их заморочками, и даже не фарма с их интересами. Это другой масштаб возможностей.

Это власть над миллионами и миллионами, а иногда и десятками миллионов, сотнями миллионов людей, которые готовы нечто выполнить — либо как прямую директиву, либо по отношению к ним применяется «управление по тенденции».

Это сплоченное сообщество людей, которые готовы поступиться всем, чем угодно, лишь бы их совместный замысел был воплощен.

Это люди, скованные железной дисциплиной, готовые наследовать некое целеполагание, не превратить достижение собственных целей в грызню за власть.

Такие возможности существуют редко. И ими обладает то, что можно назвать ядром господствующего класса.

Сам господствующий класс этими возможностями не обладает. Но господствующий класс, как и любая система, не существует сам по себе, у него есть ядро.

Ядро разбито сейчас на сегменты. Не важно в данном случае, является ли этот господствующий класс еще капиталистическим или уже посткапиталистическим. Речь идет об очень долговременных целях, постоянных целях — и при феодализме, и, может быть, при рабовладении они тоже были.

Важно, что подобного рода проекты реализует не сам класс, который отчасти руководствуется интересами, даже если он господствующий, отчасти представляет собой некий фантом, то есть такую рыхлую совокупность людей, которые движутся кто куда, а, как говорил Маркс, сумма этих случайных движений создает какой-то вектор (с какой стати она его должна создавать, никто мне, например, не объяснил).

Всё становится возможным, сама история становится возможной только тогда, когда у господствующего класса есть ядро. И чем бы ни руководствовался сам господствующий класс, и сколь бы он ни был разнообразен, и сколько бы там ни было дерганий в разные стороны, это ядро все дергания вводит в какие-то берега, в какие-то русла, в какие-то потоки, движущиеся к каким-то целям.

Повторяю, ядро разбито на сегменты, и один из сегментов этого ядра именно рвется к реализации проекта «Великий инквизитор», он же проект «Счастливое дитя». Это факт.

Те, кто подобного рода проектами занимается, — а это не конспирологи, это специсторики, которые обладают достоверной информацией и умеют отличать химеры от реальных проектов, — убеждены, что именно на этот проект сориентировано опять-таки не всё ЦРУ (что такое всё ЦРУ? — бюрократическая организация), а некая элита этого ЦРУ и других ведомств, которые, являясь силовыми, не входят в чисто военную элиту.

А та часть военной элиты, которая находится опять-таки в ядре правящего класса, но в другом сегменте, ориентирована на другие проекты. Я здесь их обсуждать не буду, притом что эти проекты ничуть не менее мрачные, чем проект «Великий инквизитор».

Почему я не буду обсуждать другие проекты? Потому что сейчас, в настоящий момент, ковидные инструменты используются в основном теми, кому желанна реализация проекта «Великий инквизитор». Запускает ковидный процесс, или точнее, Большую игру вокруг серьезного, но не столь масштабного заболевания, именно этот сегмент правящего класса. А все остальные как бы пристраиваются, или что-то слепо исполняют, или руководствуются своими частными интересами, хватательными инстинктами, бог знает чем еще, стремлением приспособиться.

А раз так, то давайте вчитаемся в знакомый многим, но отнюдь не всем, текст из «Братьев Карамазовых», в котором Великий инквизитор подробно описывает содержание собственного проекта. Достоевский сделал всё для того, чтобы имело место подробное описание чего-то такого, что он хорошо знает. Это вчитывание, поймите, не имеет ничего общего с обычными литературными забавами. Речь идет о попытке ответить всерьез на вопрос о том, что же все-таки стоит за тем, что человечеству сейчас предлагается в виде спасительных действий, притом что спасать надо от ужасной напасти под названием COVID-19.

Кто за этим стоит? Каждый раз, когда внутри этого вопроса возникают паллиативные ответы — «Гейтсы», «Швабы», «форумы», «фармакологии» и так далее, и тому подобное, всегда возникает ощущение недостаточности подобных ответов. А когда начинается разговор о каких-нибудь заговорах, то возникает просто ощущение стыда за то, что люди болтают впустую.

Как ответить более конкретно?

Я не хочу сказать, что зачтение определенного фрагмента из произведения Достоевского является абсолютно конкретным ответом. Я, возможно, в дальнейшем и конкретизирую эти ответы. И такая конкретизация возможна с опорой на имеющуюся информацию, причем вполне достоверную.

Но все-таки желательно иметь, когда ты движешься в подобном тумане, какие-то маяки. И я твердо убежден в том, что монолог Великого инквизитора из «Братьев Карамазовых» является таким маяком, или одним из них. Я, естественно, не буду зачитывать весь этот монолог, я просто вкратце изложу его содержание и затем приведу самые яркие моменты, заслуживающее внимания в связи с обсуждаемой нами ковидной проблематикой.

Великий инквизитор в романе «Братья Карамазовы» ведет диалог с Христом, явившимся на землю и арестованным инквизицией.

Христа арестовали, привели в тюрьму. Туда приходит глава этой инквизиции и начинает разбирать ошибки Христа, не согласившегося сотрудничать с дьяволом, которого Великий инквизитор называет тайным духом, великим духом и так далее.

По мнению Великого инквизитора, ошибки Христа состоят в том, что Христос не согласился построить мир на основе чуда, тайны и авторитета. Что он сделал ставку на некую человеческую свободу. Что он не захотел опереться на общество потребления как основу собственной власти, то есть, говоря словами Великого инквизитора, не захотел обратить камни в нагой раскаленной пустыне в хлебы. Что он не обольстил совесть человеческую. Что он не взял меч кесаря. И так далее.

Разобрав эти ошибки Христа, инквизитор далее говорит о том, что люди рано или поздно поймут, что свобода и хлеб земной для всякого — вместе немыслимы, и что люди в своем большинстве (а он-де, мол, заботится именно об этом большинстве) никогда не смогут быть свободными, ибо они, я цитирую: __«… малосильны, порочны, ничтожны и бунтовщики».

Здесь лукаво умалчивается о том, что их сделали такими. «Нет, такова природа среднего представителя вида Homo sapiens. Он таков органически, сущностно, непоправимо», — в этом мысль Великого инквизитора.

Далее инквизитор, уже рассказав Христу о его ошибках, противопоставляет широкие человеческие массы таких малосильных, порочных, ничтожных бунтовщиков меньшинству, готовому к тому, чтобы вынести невыносимость предлагаемой Христом свободы, чтобы нести на себе крест этой свободы.

Назвав это меньшинство тысячами и десятками тысяч, инквизитор спрашивает Христа о том, «что станется с миллионами и с десятками тысяч миллионов существ», которые груза этой самой свободы, в ее понимании Христом, не выдержат.

Он спрашивает о том, неужто Христу дороги только те, кто вынесут эту свободу, а остальное большинство должно стать только материалом для вынесших, неким навозом, удобряющим почву.

Тем самым инквизитор обвиняет Христа в высокомерии. В том, что он не любит тех слабых, ради которых якобы он пришел в мир.

А вот мы, говорит инквизитор, в отличие от тебя, их любим.

Нам дороги эти слабые, говорит инквизитор. Тебе они не дороги, а нам дороги.

Да, говорит инквизитор, «они порочны и бунтовщики, но под конец они-то станут и послушными».

Под конец-то порох в бочке превратится во что-то не взрывоопасное (это я от себя). А почему они станут под конец (что это за конец?) послушными? Потому что, говорит инквизитор, они попытаются сначала обустроить свою жизнь без меня и таких, как я. То есть без ядра правящего класса. Но потом, попытавшись так обустроить жизнь (а мы будем на это смотреть спокойно и даже помогать), они сорвут резьбу.

И инквизитор подробно описывает, как именно сорвется эта резьба. Как всё опрокинется во всеобщую вражду, разврат, темный оккультизм, хаос. И тому, чтобы всё обратилось в это, будет оказана соответствующая помощь. По сути, инквизитор подробно и удивительно точно описывает сегодняшний день человечества как то, что предшествует моменту утверждения инквизиторской власти.

Его описание звучит удивительно злободневно — ну прямо один к одному сегодняшняя наша действительность. А что должно возникнуть по ту сторону этой действительности, которая доведет человечество до ручки? По мнению инквизитора, должна возникнуть новая, принципиально новая реальность, основанная на власти тех, кто давно уже тайно находится не на стороне Христа, которого инквизитор считает жестоким и обезумевшим, а на стороне разумного и респектабельного антагониста Христа, то бишь Антихриста.

Инквизитор говорит Христу, я цитирую: «…слушай же: мы не с Тобой, а с ним — вот наша тайна! Мы давно уже не с Тобою, а с ним, уже восемь веков. Ровно восемь веков назад как мы взяли от него то, что ты с негодованием отверг, тот последний дар, который он предлагал Тебе, показав тебе все царства земные; мы взяли от него Рим и меч кесаря и объявили лишь себя царями земными, царями едиными, хотя и доныне не успели еще привести наше дело к полному окончанию».

Дергается этот «порох», артачится человечество. К полному окончанию дело не приведено, признаёт Великий инквизитор. «Но кто виноват? — говорит он. — О, дело это до сих пор лишь в начале, но оно началось. Долго еще ждать завершения его, и еще много выстрадает земля, но мы достигнем и будем кесарями, и тогда уже помыслим о всемирном счастии людей».

О каком же счастье идет речь? О том счастье, о котором говорили коммунисты, мечтая о воссоединении человека со своей родовой сущностью, о преодолении отчуждения, о восхождении Человека с большой буквы, или о том счастье, о котором мечтают религиозные люди, говоря о живой жизни как соединении с богом? Нет, речь о другом.

«У нас же,  — говорит инквизитор, — все будут счастливы и не будут более ни бунтовать, ни истреблять друг друга, как в свободе Твоей, повсеместно. О, мы убедим их, что они тогда только и станут свободными, когда откажутся от свободы своей для нас и нам покорятся. И что же, правы мы будем или солжем? Они сами убедятся, что правы, ибо вспомнят, до каких ужасов рабства и смятения доводила их свобода Твоя. Свобода, свободный ум и наука заведут их в такие дебри и поставят пред такими чудами и неразрешимыми тайнами, что одни из них, непокорные и свирепые, истребят себя самих, другие непокорные, но малосильные, истребят друг друга, а третьи, оставшиеся, слабосильные и несчастные, приползут к ногам нашим и возопиют к нам: «Да, вы были правы, вы одни владели тайной Его, и мы возвращаемся к вам, спасите нас от себя самих».

Дальше всё прямо-таки по Швабу, только неизмеримо более жестко, крупно и определенно. И в этой жесткости, крупности и определенности вся суть, осознав которую, можно ощутить разницу между настоящими хозяевами, такими как Великий инквизитор, и теми, кто кривляется, как Шваб или Гейтс, изображая себя хозяевами. Шваб кривляется, а инквизитор нет.

Вот как описывает инквизитор сердцевину собственного проекта: «…мы разрешим им и грех, они слабы и бессильны, и они будут любить нас, как дети, за то, что мы им позволим грешить». Вы оглянитесь вокруг! Происходит уже именно это.

«Мы скажем им, что всякий грех будет искуплен, если сделан будет с нашего позволения…» То есть если средства массовой информации опишут подробно, как именно хорошо заниматься извращением. «…позволяем же им грешить потому, что их любим, наказание же за эти грехи, так и быть, возьмем на себя. И возьмем на себя, а нас они будут обожать, как благодетелей, понесших на себе их грехи пред Богом. И не будет у них никаких от нас тайн». К вопросу о базах данных.

«Мы будем позволять или запрещать им жить с их женами и любовницами…» Или любовниками, или «групповиком».

«…иметь или не иметь детей, всё судя по их послушанию, — и они будут нам покоряться с весельем и радостью. Самые мучительные тайны их совести, — всё, всё понесут они нам, и мы всё разрешим, и они поверят решению нашему с радостию, потому что оно избавит их от великой заботы и страшных теперешних мук решения личного и свободного. И все будут счастливы, все миллионы существ, кроме сотни тысяч управляющих ими. Ибо лишь мы, мы, хранящие тайну, только мы будем несчастны. Будет тысячи миллионов счастливых младенцев и сто тысяч страдальцев, взявших на себя проклятие познания добра и зла. <…>

То, что я говорю Тебе, сбудется, и царство наше созиждется. Повторяю Тебе, завтра же Ты увидишь это послушное стадо, которое по первому мановению моему бросится подгребать горячие угли к костру Твоему, на котором сожгу Тебя за то, что пришел нам мешать. Ибо если был, кто всех более заслужил наш костер, то это Ты. Завтра сожгу тебя. Dixi».

Я не хочу сказать, что в мире есть только этот проект «Великий инквизитор», но это проект. И вот ради этого проекта можно закладываться на многое. И внутри данных смыслов сосуществуют и взаимодействуют очень яростно и самоотверженно, и одновременно беспощадно и подло, огромные миллионы людей, одни из которых это знают, других дергают за ниточки, но они понимают, что их дергают в эту сторону. И церковно, конечно — это царство Зверя. Это царство Антихриста. И прямо об этом заявлено, и заявлено было бог знает когда.

Но еще интереснее то, что, написав эту главу «Братьев Карамазовых», Достоевский очевидным образом адресуется к некоей традиции. И внутри этой традиции существует Шиллер и его «Дон Карлос, инфант испанский», где Великий инквизитор разговаривает с королем. И когда король его спрашивает: «Кому я оставлю царство?» — он говорит: «Тленью, но не свободе».

Если Достоевский, очень сильно развивая Шиллера и модифицируя его, опирался на Шиллера, то ведь и Шиллер на кого-то опирался. И все они знали, о чем они говорят.

Этот проект «Великий инквизитор» — не выдумка таких великих людей как Шиллер, Достоевский и другие. Эти люди знали, о чем идет речь. И цепочка эта не на них останавливается, идя в глубь времен. И не ими завершается, идя в современность и в будущее.

Где здесь самый большой и очевидный подвох? Потому что всё это говорится с такой силой, что многому можно поверить.

Подвох в том, что говорится: «Человек таков, вот он таков — и всё. Он слабосилен, бунтовщик и так далее».

Но ведь его таким, помимо собственного нутра, делает еще что-то.

А если он познает всё, включая это нутро, то почему оно должно оставаться постоянным? И если бы в этом нутре было только то, что тут описывают, то история человечества кончилась бы, не начавшись.

И, наконец, инквизитор апеллирует к тем сильным, которые пошли и стали как боги. Но они были людьми. И всё, что могут сделать десять, могут сделать десять миллионов. А всё, что могут сделать десять миллионов, могут сделать все. Это и есть великая мечта подлинного гуманизма, в котором религиозность и светскость сплетаются воедино.

Куда восходит человек — это один вопрос. Но восходит он из этой низости, порочности и прочего, которые ему навязаны, как Маркс считал, социальной действительностью (возможно, и чем-то большим). Он восходит к иному состоянию, которое задается определенными маяками человечества, и которое можно назвать лестницей, по которой человечество идет наверх. Или вот этим динамическим каркасом. Если этот каркас есть, у человечества есть будущее и есть судьба. Вне этого у человечества судьбы нет.

И тогда возникает вопрос, в какие модели — не нового человечества, не высшего человечества, не Человечества с большой буквы, а постчеловечества — надо переводить этот антропоморфный скот.

Во-первых, его слишком много. И это очевидно.

Во-вторых, если он непрерывно рыпается куда-то и состоит из того, что описано в «Записках из подполья», то почему бы его не стерилизовать так, чтобы он никуда не рыпался?

Для начала его надо развратить. Я со времен начала перестройки говорил авторам теории психологического развращения советских людей: «То, что вы навязываете в качестве разврата, не сделает мальчиков „дон жуанами“, оно их сделает импотентами». Пассивными, беспомощными, недомужчинами, полузверьми.

На меня смотрели и говорили: «Вы знаете, так и надо. Ведь предстоит переходный период. На этот период они должны быть пассивными. Мы для этого им и навязываем разврат, чтобы они были пассивными. Потом как-нибудь разберемся». Это говорилось прямо.

Значит, их делают таковыми. Их каждый день делает таковыми телевидение, их каждый день делает таковыми интернет, их каждый день делает таковыми индустрия разврата, расчеловечивания, всех этих перверсий, бесконечного нарушения человеческих табу, вне которых нет ни культуры, ни собственно человека как такового. Это же всё делается!

Значит, их индустрия потребления — это что такое? Это то же самое. Это обессмысливание и «опассивнивание» двуногого скота. Его надо сделать более пассивным и бессмысленным. И тогда он не будет рыпаться так, как описано в «Записках из подполья».

А он всё равно рыпается! Он прыгает в ад и так далее.

И тогда говорится: «Ну что, мы хотели просто морить, просто напичкивать такими вещами, чтобы он успокоился. Не успокоился? Ну, давайте стерилизнем! Вырежем что-нибудь в геноме. Избавим его от этой маеты и превратим в робота. А робот будет действовать рационально».

Хаксли проще и гламурнее, чем Достоевский. Я говорю всегда: уж если Русь идет вразнос, то посмотрите, чем отличаются крайние выражения этого отчаяния у Высоцкого («Первый срок отбывал я в утробе: Ничего там хорошего нет.») от таких вариантов в каком-нибудь западном исполнении — поэтическом или каком-нибудь еще: Бодлер, Лотреамон… не важно. Всё гораздо тише и гламурнее происходит, чем здесь, на этой земле. Потому что, уж если не вверх, то куда-нибудь.

И вот, чтобы не рыпался вот так человек, его надо стерилизовать. Геном его надо соответствующим способом преобразовать. Его надо рационализовать, превратив постепенно в машину и одновременно дополнив его машиной так, чтобы машина же его и контролировала. И тогда всё станет рационально.

Вот эта идея рационализации — это Великая перезагрузка. И, дорогие устроители, хозяева швабов, этих несчастных олигархов и кого-то еще — вы не дурите голову человечеству своими социально ответственными корпорациями. Вы засуньте себе это всё в одно место и прекратите это фиглярство. Вы хотите вот этого, и идете вы — туда. И никуда больше и идти нельзя, если нет динамического каркаса, если человек статичен.

И если вы каждый день вашими вонючими шопингами, вашим вонючим развратом, вашими оргиями, вашей адификацией мира превращаете человека в несчастное животное, то вы не пойте нам потом песни: «Смотрите, какое же это несчастное животное как данность!»

Это не данность — это продукт. А если даже данность несовершенна, так ведь великое свойство этой данности — одно: она себя постигает в этом несовершенстве. Она себя двигает наверх. Не стерилизует, не кастрирует, не превращает в робота, а двигает наверх. И в этом — единственное спасение человека и человечества.

Гуманизм — это не нечто светское, противостоящее христианскому. Есть христианский гуманизм, исламский гуманизм.

А есть антигуманные силы, как внутри религий, так и вне их. И вот эти силы, собираясь вместе, хотят уничтожить человечество и воздвигнуть тот гламурный ад на земле, который описывает Великий инквизитор.

У военных есть другие виды на процесс — не такие, как у ЦРУ и связанных с ним структур.

Я не хочу сказать, что всё сводится к одному знаменателю. Но вот когда мы задаем такой масштаб, можно на этот ковид и на всё прочее посмотреть нормально и можно перейти от серьезного рассмотрения игры, основанной на ковиде, — великой и грязной, к неким конкретным проявлениям чего-то. Чтобы не быть голословными, и чтобы вдруг не оказалось, что мы, так сказать, можем слетать в любые небеса, но на земле грешной ничего не понимаем. Понимаем-понимаем…

И главное тут заключается в том, что вы делаете этого человека не просто порочным, жалким и слабым. Вы его делаете еще и тупым дикарем, который не может понять даже того, что именно вы с ним производите. Он инстинктивно шарахается от ваших манипуляций, он понимает, что они пахнут злом, у него инстинкт есть. Но он дальше начинает что-то дико вопить против вакцин или чего угодно еще.

Он же должен понять масштаб проблемы и начать действовать иначе. А он не может это сделать, потому что его отчуждают. Кто такой этот слабый, порочный человек? Это отчужденный от родовой сущности, так сказал Маркс, человек. И только это важно у Маркса. Только это!

Вот этот отчужденный человек обречен на то, что говорит Великий инквизитор: на стерилизацию, роботизацию и всё прочее. Но отчужденный!

Значит, либо преодоление отчуждения и живая жизнь (называется ли она соединением с родовой сущностью или Богом — это всё равно), восходящий гуманизм, высший гуманизм. Либо сюсюканье по поводу того, что гуманизм — это когда мы человечка гладим по головке. И тогда — ад.

А когда человека начинают гладить по головке и не дают брать барьеры, восходить, открывать для себя новые перспективы, так он в ад полезет. В этом природа процесса. И ковид вынырнул из этой природы.

Уже Ленин сказал, что капитализм в прошлом и начинается империализм. Называется эта его работа (блестящая, в отличие от «Материализма и эмпириокритизма») «Империализм как высшая стадия капитализма». Блестящая работа.

Но он же не один это делал. Был такой ученый Гильфердинг, который это исследовал, рассматривал. Потом об этом было сказано и Каутским — последователем Маркса и глубоким теоретиком (в советское время его знали в основном потому, что он «ренегат Каутский», как сказал о нем Ленин). Розой Люксембург и другими было сказано, что капитализм начнет производить человека. Что это будет ультрамонокапитализм, ультрамоноимпериализм.

Потом начались все современные западные теории, а одновременно с этим марксизм начала развивать Франкфуртская школа. Лукач начал развивать. Адорно, Хоркхаймер, Маркузе и прочие продолжили. Кто-нибудь из тех, кто сегодня занимается марксизмом, понимает, куда это двигалось?

Потом начались все эти технотронные и прочие общества, нетократия и так далее.

Мир далеко ушел от классического капитализма с его моральностью, религиозностью, духом развития производства, верой в единство человека и Бога. Он очень далеко ушел.

Этот капитализм был омерзителен, он действительно топил всё «в ледяной воде эгоистического расчета». Но он был еще как-то с жизнью соединим. В Киплинге была, пусть и сильно деформированная, но человечность. А дальше-то что началось?

Дальше же началось другое. Потому что только уничтожая человека, капитализм мог властвовать, преобразуя себя этим уничтожением, отрицая свою сущность, которая была вовсе не в этом уничтожении, а в специфическом и очень ущербном развитии. Только начав уничтожать человека, производя уже не вещи, не машины и не технологии, а человека, он мог сохранить власть. И он начал это делать!

Он остановил развитие, он произвел человека ничтожного и всё более ничтожного для того, чтобы удерживаться. Эта новая формация — не капиталистическая, а омерзительно посткапиталистическая, и еще более плохая, чем капиталистическая, — она этого человека уничтожает всё больше.

Она живет степенью уничтожения человека. Она, чтобы уцелеть на столько-то лет, должна во столько-то раз деградировать человека, истребить столько-то человечности в нем. Она только этим занята. Она ничем, кроме истребления человека и человечности в нем, не занята. А потом она говорит: «Смотрите! Ёлки, это ж какой-то дикарь!»

Конечно. После дистанционного образования и всего остального это будет не дикарь?

«Ёлки, смотрите, какая аморальная тварь!»

Конечно. Когда вы ее пичкаете порнографией, вашими секспросветами, вашими ювенальными юстициями, это не будет аморальная тварь?

«Смотрите же, как он слаб!»

Конечно, когда вы атомизируете, отчуждаете, замыкаете человека в фатальном одиночестве, он начинает бредить любыми «подпольями». Вы же его туда загоняете!

«Ну, раз он такой, то что же делать? Давайте резать геном. Давайте сделаем его хотя бы рациональным. Давайте сделаем миллионы счастливых младенцев и будем над ними властвовать. А для того чтобы их напугать и чтобы они на это согласились, а то уж слишком они обожрались в своих кафешках-мафешках, мы их пуганем ковидом, чтобы они обделались и согласились на всё. Дальше мы их атомизируем еще больше и начнем больше и больше приводить вот к этому знаменателю».

Вот что замыслил господин Шваб и его Всемирный экономический форум. Но не он это замыслил, просто ему это нравится. Он понимает, что он так может спасти посткапитализм. А его олигархи (которые все — это такая темная античеловеческая мерзость) этому подпевают. Но не они это делают! У них кишка тонка.

Теперь, возможно, кому-то может показаться, что на самом деле никакой Большой игры вокруг ковида тем не менее не ведется. Уже Шваб говорит, что ведется. «Ну, мало ли что говорит Шваб». Уже там великая перезагрузка вовсю идет. «Ну, мало ли что говорят об этом»…

Но вы всегда вдумывайтесь в простые вещи. Этот ковид, он что собой представляет? Я говорил и повторяю самое простейшее: эпидемия или пандемия — это некое отдельное явление, обладающее своими параметрами. В этом смысле эпидемиолог — это не врач. Или, точнее, это особый представитель медицинского сообщества. У него своя проблема. Он должен установить не заболевание, и не гибельность заболевания, и не факт смерти, а массовость гибельного заболевания. Массовость! И если этой массовости нет — нет эпидемии.

Умирает очень большое число людей. Если умирает не определенный процент или заболевает не определенный процент, тогда эпидемиолог разводит руками и говорит: «Я всем сочувствую, я готов плакать, есть близкие мне люди, которые погибли, но это не эпидемия, не пандемия. Эпидемия наступит тогда, когда массовость смертей и заболеваний увеличится во столько-то раз».

Численность населения России — 146 748 500, заболело 3 050 248, то есть 2%. Это эпидемия или нет? Умерло 54 778, то есть 0,03%. Это эпидемия или нет?

За каждой этой смертью — горе. Вы видите это горе. Оно иногда касается вас лично, и вы это переживаете. И я переживаю. И все мы переживаем. Ибо каждая человеческая смерть: есть утеря чего-то невосполнимого в человечестве.

Но мы же каким-то образом должны это обсуждать. Значит, 2% — это заболевшие (от населения) и 0,03% — умершие в России. Это эпидемия? Это пандемия?

Это тяжелое заболевание. Никто не имеет права это называть эпидемией. Либо надо пересмотреть все эпидемические характеристики, либо назвать другие цифры. Так нельзя!

А почему так можно? Потому что когда нельзя, но очень хочется, то можно.

А чего очень хочется? Большой перезагрузки.

Может, те, кто здесь находится, вообще не понимают, куда их ведут. Потому что они избрали себе другой Центр, став Юстасом без Центра (я вот сейчас замыкаю всё). Но их же ведут туда, вот в этот проект «Великий инквизитор». И до того надо идти туда, что можно забить болт на то, что у тебя 0,03% смертность, и сказать, что это чудовищная эпидемия.

В мире сколько сейчас населения? 7 830 458 560.

Заболевших сколько? 80 441 307, то есть 1%.

Умерло сколько? 1 759 604, то есть 0,02%.

Это пандемия?

Хорошо, предположим, что это пандемия. Предположим. Но была тогда супер-пандемия, называвшаяся «испанкой». От нее, если мне не изменяет память, умерло порядка ста миллионов. Сто миллионов, а не миллион семьсот умерло! А население было резко меньше. После нее кто-то стал говорить, что мы должны провести «великую перезагрузку» или что-то еще? Умирали, горевали, лечили.

Почему это впервые стало «великой перезагрузкой»? Потому что нужна перезагрузка, и тогда можно забить болт на все показатели и сказать, что какие бы показатели ни были, мы просто будем их так показывать по телевидению, что все испугаются. Мы будем показывать, поскольку заболевание тяжелое, умерших родственников, близких, знакомых. Все перепугаются вконец. А в этом состоянии полного испуга мы будем делать с ними, что хотим. Мы их будем упаковывать во всё, что угодно. Мы будем мять эту глину, обезумевшую от страха, потерявшую до конца человеческий облик, и придавать ей любые формы.

И отнимем у этих жалких тварей даже то жалкое, что они имели — их кафешки и прочие развлекаловки. Мы всё у них отнимем. Загоним их в одиночество, безумие, полную бредовую ситуацию и дальше будем делать из них всё, что захотим, а назовем это великой перезагрузкой.

Я не хочу сказать, что люди, которые это делают, все — семи пядей во лбу. Там есть очень умные, очень подлые люди, но их не так много. Но есть же какая-то часть среднеобразованного сообщества, которая хоть что-то должна понять в происходящем.

Дорогие сограждане, дорогое медицинское комьюнити, дорогие люди, героически занимающиеся преодолением некоего заболевания, объясните мне простую вещь. У вас процент заболевших — 1–2%, в России 2%. Как вы их выявляете? Вы же уже даже бессимптомных записываете в больных.

Вы их выявляете тестами. Вы же их выявляете как угодно, только не по факту болезни. У вас умерших 50 тысяч, это — по факту.

А вы же их выявляете не по факту. Вы их тестируете. И вы мужественно, героически наращиваете количество тестов, желая охватить всё большую численность населения. Производите эти тесты. Заодно получаете бюджетные ассигнования на это производство и делаете на этом гешефт. Бог с вами, теми, кто делает гешефт, основная масса занята совсем другим.

Вы мне скажите, у этого теста есть вероятность ложного диагноза? Вот вы протестировали человека. У вас может быть какое-то число людей, которых вы протестировали, определили, что они больны, и они действительно больны. А есть какое-то число людей, которых вы ложно, в связи с ошибкой вашего теста, назвали больными. Правильно? Иначе не бывает.

Вы не дурите дичающему населению и самим себе голову арифметикой, потому что есть теория вероятности. Значит, есть вероятность ошибки вашего теста. При этой ошибке человек ложно будет определен как заболевший, а он не будет заболевшим.

Это свойство любого теста, правильно? Всюду действует вероятность, нет безошибочных устройств. Есть просто большие или меньшие ошибки. Так устроен мир. В мире нет ничего с ошибкой, равной нулю.

Какая вероятность ошибки в ваших тестах? Или какая вероятность правильного диагноза (что тест указал правильно на то, что человек болен)?

Предположим, что в 90% случаев (90% — вы видите, как я щедр!) будет указано правильно. А в 10% — неправильно.

Говорят, что там чуть ли не 30% неправильных результатов. Но я не хочу такой инсинуации на великую машину тестов. 10%!

Предположим, что 10% — ошибка. Это очень щедрое с моей стороны предположение, правильно? В сторону любителей тестов.

Предположим далее, что вы подвергнете тестам (бред я говорю сейчас, бред специально) все 8 миллиардов. И в 10% случаев ошибетесь. Сколько будет ложно диагностированных больных по тестам? 10% от 8 миллиардов, то есть 800 миллионов. А у вас заболевших 80 миллионов. Значит, вы число заболевших увеличите в 10 раз. Просто ошибками теста!

Академики, директора институтов, руководители отраслей, вы формулу Байеса знаете? Вероятность ошибки первого, второго рода… Вы понимаете, о чем я говорю?

Расширяя индустрию тестов до всеохватности, вы наращиваете ошибку. Потому что у вас процент заболевших — 1, а ошибочность — 10. И чем больше вы диагностируете, тем больше асимптота идет туда — к ошибке. Тем больше количество определенных близится к нулю по отношению к ошибочным. Это кажется парадоксальным, но это закон теории вероятности.

Для того чтобы вы действовали иначе, вам нужен тест с ошибкой 0,1%, 0,01%. Он у вас есть?! Нет!

Ну и что вы делаете? Вы вместе с тестированием, чем больше тестируете, тем больше находите ложного. Ложная пандемия возникнет тогда, когда вы всех оттестируете и ужаснетесь цифре. Но это будет цифра вашей ошибки, а не цифра заболевших.

Если вероятность ошибки выше вероятности заболевания — всё, вы не можете расширять это тестирование до бесконечности. Это тупик, вы этого не понимаете? Понимаете, вы не можете это не понимать. Если вы не понимаете, то вы люди совсем безграмотные. Но если вы понимаете, вы зачем это делаете?

Вот это простейшее.

Вы делаете это по одной причине: потому что вам приказывают, потому что есть какой-то профит с этого у кого-то, а также потому, что вам надо нагнать число больных ложнобольными. А нагнать это число больных ложнобольными вам нужно, чтобы нагнать страх и пандемию, а это всё надо нагнать для Великой перезагрузки а-ля Великий инквизитор. Или Хаксли, или что-нибудь еще — одно и то же.

Значит, всё начинается с того, что ваш вонючий капитализм провалился уже в начале XX века. Потом в середине XX века, когда от прихода фашизма спасли советские солдаты. Потом стало ясно, что он проваливается совсем — вы стали производить тварь вместо человека. Вы стали тваризировать человека. Якобы для того, чтобы он больше покупал. Не для того, чтобы он больше покупал, а для того, чтобы больше в нем было этой твари, ничтожности!

Потом вы начинаете говорить: «Вот же он каков! Батюшки! Что же нам с ним делать?! То ли ликвидировать… А как ликвидировать? Он артачиться будет. То ли от этих „сосков“ отрывать… А как его оторвать?»

Вот тут вы выдумываете всю эту репрессивную медицину с ее делами, которые я вам сейчас описал.

Дальше начинается новая страница всего этого. А почему за это время вы так мало поняли об этом ковиде? Работает всё мировое здравоохранение, все институты, все мозговые центры, всё, что только можно. Величие цивилизации XXI века, офигенные машины и черт знает что еще, великие микробиологи, вирусологи.

Что вы поняли? Что?! Ведь вопрос заключается не в том, кого вы тестируете, а вопрос в том, кого вы можете лечить.

Вы научились? Вам понятна природа заболевания? Вы можете эту природу заболевания определить? А почему не можете?

А не потому ли, в частности, вы не можете ее определить, что вам это запрещают делать, потому что наложено табу на пути поиска природы заболевания, запрещены из внешних мотивов, не имеющих никакого отношения к науке.

Если запрещены все нормальные пути поиска, а вы идете по ложным, то вы ничего и не найдете! Если стоят автоматчики и рогатки поставлены на путях нормального свободного научного поиска, говорят «кто дальше пойдет, сделает хоть шаг, будем расстреливать», как можно найти истину? Вы мне объясните! Все: российская власть, российская элита, все это мировое сообщество… Откуда рогатки?