Интервью со специалистом по точному земледелию, членом-корреспондентом РАН, доктором сельскохозяйственных наук Вячеславом Якушевым
Корр.: Расскажите, как Вы оцениваете ситуацию с российским зерном?
Вячеслав Якушев: Сейчас мы делаем четвертый-пятый класс зерна. Считается очень круто, когда мы сделали третий класс. А в советское время при той же самой урожайности в РСФСР второй-третий класс был основной, четвертый и пятый — фураж, а первый мы всегда покупали. Потому что по климатическим условиям всё равно приходилось покупать. Но в хлеб шел первый и второй. Третий иногда примешивался. Четвертый и пятый — это фураж, точно шел скоту. А сейчас из четвертого-пятого хлеб печем.
Корр.: В чем отличие между классами зерна?
Вячеслав Якушев: Качество зерна определяется по множеству показателей. Их там чуть не под тысячу можно насчитать. Но есть основные: клейковина, содержание белка, сахаристость и прочее. Класс зерна определяется не только по питательности, но и по безопасности. Например, наличием заражения этого зерна микотоксинами. В комплексе это всё определяет класс, их всего пять. Первый класс — самый высший, второй — очень хороший, третий — тоже пригодный для изготовления хлеба. Четвертый и пятый считается фуражом у нас по ГОСТам. В 1990-х годах у нас отменили закон, который требовал соблюдения ГОСТов. Сейчас можно делать по ГОСТу, а можно не делать по ГОСТу — тебя никто за это не накажет.
Когда этот закон был, то в хлеб по ГОСТу просто запрещено было класть четвертый-пятый класс зерна, только первый, второй, третий. Второй и третий мы производили сами в стране. Первого не хватало, он обычно получался на Алтае. На всю страну не хватало, мы его закупали.
Корр.: То есть СССР, напротив, закупал зерно?
Вячеслав Якушев: Да, мы зерно покупали. Не продавали, а покупали. Потому что четвертый-пятый класс у нас собственное поголовье скота съедало, а сейчас столько зерна у нас есть особо некому.
По свиноводству у нас более-менее стабильная ситуация, а с крупным рогатым скотом и по другим видам животных мы далеки от самообеспечения. То есть мы в основном фуражное зерно производим и его продаем. Но поскольку покупатель тоже не хочет покупать плохое зерно, он старается у нас взять лучшее зерно, а у нас самое лучшее — третий класс.
Мы, получается, в таких ножницах: нам надо продать, покупатель требует качество, и мы продаем лучшее, а худшее, фуражное, зерно у нас идет на внутренний рынок — на еду, на хлеб. Причем зараженное всякими микотоксинами.
Корр.: Почему снизился класс производимого зерна?
Вячеслав Якушев: Классность низкая потому, что не выполняется агротехнология. Нужно применять пестициды, гербициды, удобрения. Нужно выполнять агротехнологию для защиты растения, чтобы зерно было здоровым. Причем нужно строго соблюдать научный подход. Понятно, если мы применяем агрохимию в большом количестве, мы наносим вред, то есть это тоже загрязнение. Все средства нужно применять в том количестве, в каком нужно, должно быть строгое соблюдение норм. Тогда экологическая безопасность и будет на должном уровне.
На самом деле в этом сейчас есть большой задел для развития. Это направление называется «точное земледелие». Агротехнологию не соблюдают многие хозяйства, получается низкое качество зерна.
Корр.: А почему не соблюдают?
Вячеслав Якушев: Во-первых, просто потому, что многие не умеют соблюдать. Просто нет квалифицированных людей. А главное, что на этом экономят. Например, Германия примерно по широте как Московская область. Климат примерно такой же, хотя чуть севернее, но у них теплее. Они делают от трех до пяти азотных подкормок. Четвертая и пятая азотные подкормки, да и третья тоже, работают не на урожай, не на количество получаемого зерна, а на качество.
У нас эти вещи редко делают. Одна-две подкормки проводятся. То есть получили урожайность, и бог с ним. А за качество мы особо не боремся, экономим на этом, потому что каждая операция — это деньги, и денег много.
Агрохимия стоит дорого. Техника, бензин, люди — из этого всего складывается стоимость операции. Если у тебя 100 тысяч гектаров, ты большой холдинг, то ты огромные деньги экономишь на одной операции. На даче ты полил, потратил 20 минут, а здесь, когда эти тысячи гектар — это огромные деньжищи. Их экономят. Поэтому мы получаем продукцию низкого качества. Вот это проблема самая главная.
То есть мы кормим своих детей зерном для скота. Отсюда болезни, отсюда куча всяких заболеваний, нетипичных для детей, которые сегодня появились — раньше их не было. Каждый божий день мы едим опасную еду.
Если вернуться к нормам Советского Союза, до 70% еды окажется непригодной. У нас сразу начнется дефицит еды. Конечно, легче отменить контроль, чем сделать качественную еду. Вот его и отменили в свое время, а теперь у нас магазины забиты опасными продуктами. Мы называем это изобилием и радуемся, а потом начинаем болеть, вплоть до онкологии.
Корр.: Почему зерно считается главным сельскохозяйственным продуктом?
Вячеслав Якушев: Потому что на зерне основано многое другое. Зерном кормят животных. То есть практически всё мясо — это зерно. В молоке стоимость кормов — 70%. То есть молочка — это корма, а корма — это, как правило, зерно плюс сено, сенажи и так далее.
Качество зерна — это вопрос национальной безопасности. И качество зерна у нас сегодня очень низкое.
Корр.: Такая ситуация возникла ведь не в связи с СВО, не из-за западных санкций, не с изменением каких-либо внешних условий, и это уже давно так происходит? Это допущено для поддержания и роста экспорта?
Вячеслав Якушев: В целом да, но есть нюансы. Если бы мы делали зерно более качественное, мы бы всё равно экспортировали, даже, может быть, получали от этого больше денег. Потому что чем выше качество зерна, чем выше его классность, тем выше ценовой сегмент.
Если мы продаем четвертый-пятый класс — это одна цена, третий класс — совсем другая цена, а второй и первый — это уже премиум-сегменты. Если мы будем делать выше качество зерна, будем получать больше денег.
Надо бороться, конечно, за мировые рынки. Тем более у нас сейчас всё равно были бы излишки, потому что у нас животноводство столько не тратит внутри страны, сколько раньше. Но я считаю, лучше бы мы чуть-чуть меньше продавали, но по более высокой цене. И больше качественного зерна нужно оставлять для собственного потребления.
Низкое качество зерна и низкий уровень агротехники у нас, конечно, не из-за СВО. Конечно, это не связано. Такая ситуация сложилась пару десятков лет назад, и здесь комплекс причин.
У нас было общее собрание Академии, выступал сенатор Митин. Он говорил, что зря отменили закон, требующий работы по ГОСТам, это было неправильно, а новый закон по техрегламентам не работает так, как должен работать. И техрегламентов этих не так уж много. Чтобы разработать техрегламент, это примерно так же сложно, строгий как ГОСТ. Хоть и проще, но всё равно, чтобы его разработать, нужно усилие ученых, должны работать институты. Не один институт, а институты, чтобы это разработать, потому что массу параметров нужно учитывать.
Это очень непростая работа, сегодня просто нет людей, которые могут ее сделать. У нас институтов практически не осталось на этом направлении. Буквально две недели назад президент Академии наук Красников Геннадий Яковлевич перед общим собранием 7 декабря на Межведомственном координационном совете РАН, посвященном кадровому обеспечению сельского хозяйства, заявил, что хочет обнародовать страшную цифру. С 2013 по 2023 год количество ученых, занимающихся сельхознауками, сократилось на 33%. Если сохранить такой тренд, еще через 10 лет аграрной науки не будет вовсе. У нас в основном ученые во всех науках — это возрастные люди. Они просто начнут умирать, а молодых нет.
Это катастрофическая ситуация. Поэтому качество продовольствия, которое мы делаем, тоже падает — нет людей, способных агротехнологию выполнить.
И всё же проблемы с качеством решаемы. Когда озаботились качеством минеральной воды, то создали законодательную базу для контроля качества воды. По меду похожие меры приняты, навели порядок. Ввели определенные стандарты меда, добились соблюдения.
Так надо сделать с сельскохозяйственной продукцией, начиная с самой главной позиции — с зерна. Да, это не комплексная работа, какая в Советском Союзе велась. Советский Союз на науку денег не жалел. Но хотя бы точечно сейчас можно сделать.
Корр.: Кто сейчас является основным производителем? Если раньше это было государство, колхозы, то сейчас это уже нечто корпоративного типа?
Вячеслав Якушев: Безусловно. У нас практически вся земля частная, частные фирмы. Государственная земля есть, но ее немного. Основную долю продукта производят частники, и это, как правило, холдинги. Появляются даже настоящие латифундисты, владеющие огромными площадями земли. Причем их владельцы не всегда живут в России.
Большие агрохолдинги производят около половины продовольствия в России. Оставшуюся половину производят мелкие, средние хозяйства и дачники. Но если говорить именно про зерно, то это средние и крупные хозяйства.
Государство на них не может напрямую влиять. Оно не может дать разнарядку, что нужно выполнять какую-то технологию. Частнику плевать, что там ему говорят, он может какую угодно технологию применять. Но всё-таки государство как регулятор сегодня имеет рычаги, позволяющие на них влиять.
Корр.: Как государство может на них оказать влияние?
Вячеслав Якушев: Государство может воздействовать региональными законами. Например, в Краснодарском крае приняли закон, чтобы подсолнечник был не более 30% в структуре севооборотов. То есть у тебя, например, 100 гектаров, не более 30 гектаров должен быть подсолнечник, остальное должно быть закрыто другими культурами.
Государство закон приняло, и оно может проверить. А проверить сейчас несложно, потому что есть беспилотники, есть космические снимки. Человек, не выходя из своего кабинета, может получить снимок, как это военные любят говорить, средствами объективного контроля. Посмотрели, обнаружили столько-то подсолнечника — закон нарушен, земля отнимается.
Подсолнечник очень много вытягивает из земли полезных веществ. Земле надо восстановиться. Если у тебя треть подсолнечника в структуре севооборота, то на это самое место подсолнечник при четырехпольном севообороте вернется только через три года. И земля вновь там будет восстановлена по этим питательным веществам, и ущерба никакого нет. То есть мы плодородие земли сохраняем таким образом — просто научно обоснованным подходом к выращиванию культуры.
Хозяйства, нарушая этот закон, выжимают из земли всё, и как выжатый лимон ее продают. Это вред, который можно и нужно контролировать, у государства есть для этого все рычаги сегодня.
Корр.: Каким еще способом можно стимулировать хозяйства соблюдать агротехнологии и добиваться более высокого качества урожая?
Вячеслав Якушев: Сейчас все операции, которые могут проводиться на поле с внедрением технологии точного земледелия, роботизируются. А значит, их можно посчитать. Можно увидеть, делал ты обработку, например, от заболеваний, от вредителей или не делал. Компьютер, датчик всю информацию передаст, и хозяйство может отчитаться, что обработка делалась.
В таком случае государство может эту операцию даже субсидировать. Управляя этими субсидиями, мы можем управлять в какой-то степени предприятиями. Давать субсидии больше тому, кто выполняет технологию, а значит, получает более качественный продукт, и мы с вами получаем на стол более качественный хлеб.
А кто не выполняет нужные операции — им меньше субсидии давать, или вообще не давать, или землю отнимать. В Краснодарском крае, если ты подсолнечником засеял больше допустимого — могут отнять землю. Потому что нарушаешь закон.
Плодородная земля — это богатство, которое мы должны оставить нашим потомкам. Если люди из-за жажды прибыли готовы ее убивать, значит, это преступники, они готовы убивать наше потомство. Надо их в этом деле ограничивать.
Проблема еще в том, что субсидируется наше сельское хозяйство очень мало. Если сравнивать с Европой, там средний размер субсидии в пересчете на один гектар примерно 500 долларов. У нас примерно 50 долларов. В Америке примерно 350 долларов. Надо увеличить поддержку сельхозпроизводителей. Ее недостаточно. Но и контроль тоже нужно усиливать.
Современные средства дистанционного контроля позволят превратить сельское хозяйство из черной дыры, когда деньги вкладываются непонятно куда, в абсолютно прозрачную отрасль. Где видно, сколько удобрений внесли, кто вносил, кто не вносил, кто обрабатывал средствами защиты растений.
Сегодня роботизация, интеллектуализация и цифровизация в этом плане могут помочь. Не как панацея, а как дополнительный инструмент для производителя.
Корр.: Кто в основном сейчас продает зерно на экспорт?
Вячеслав Якушев: У нас торговлей зерна занимаются частные компании, которые до недавнего времени, насколько мне известно, в основном были в собственности иностранцев. Российским зерном торговали англичане и все кому не лень, но только не русские. Какая сегодня картина по зернотрейдерам, надо смотреть, но точно это не государственные компании.
На внутреннем рынке тоже всё частное. Я считаю, что зерном торговать в основном должны государственные компании. Сегодня, насколько мне известно, структура зернотрейдеров серьезно поменялась, и сейчас больше российских компаний. Но не всегда это легко понять, потому что этих данных часто просто нет в открытом виде.
По результатам 2023 года многие производители обанкротятся. Потому что цена на зерно очень низкая, она не покрывает затраты. Люди закредитованы выше некуда. У нас отрасль всем должна, и это большая проблема. Потихоньку эти хозяйства будут банкротиться, переходить в собственность банков. А надо еще посмотреть, кто собственники банков.
Сельское хозяйство — это крайне инерционная система. Падает она медленно, но надежно. И она сейчас падает. Зернопроизводители воют, чтобы отменили экспортные пошлины, потому что очень цена низкая, производители не покрывают свои затраты.
Корр.: Получается, что государство подталкивало производителей работать в первую очередь на экспорт, а теперь эта концепция потерпела крах из-за СВО и ограничений?
Вячеслав Якушев: В отличие от советского периода, где приоритетом было наше автономное внутреннее потребление, сейчас приоритет был в том, чтобы продать на внешних рынках максимум своего зерна и импортировать то, чего нам не хватало.
Но мы должны руководствоваться официально принятой доктриной продовольственной безопасности. Она подразумевает, что мы основными видами продуктов питания должны себя обеспечить. В результате политики прошлых лет мы себя не обеспечиваем. Мы зависим со страшной силой в птицеводстве от импорта. Зависим в животноводстве, особенно по крупному рогатому скоту. Генетический материал мы в основном закупаем. Практически полностью зависим в овощеводстве. Овощи у нас все из импортных семян.
Мы доктрину продовольственной безопасности не выполняем. К счастью, удается пока эти семена как-то завозить. Сейчас возникла проблема с инкубаторным яйцом. Вот вам результат: яйца подорожали. А почему? Потому что у нас своих нет. Мы это всё покупаем. Импорт прижали, и у нас сразу подорожал социально значимый продукт.
Сейчас идет работа по импортозамещению, идет мощно, и есть успехи. Надо это поддерживать и уделять этому внимание. В 2021 году 46% мясных ресурсов дало птицеводство, 12% инкубационного яйца завезено, остальное инкубируем сами. Разработаны отечественные кроссы птицы. Идет внедрение. Деньги должны были выделить в 2020 году, но до сих пор отрасль должным образом не финансируется.
Если бы денег дали, как обещали, то через три года, то есть уже практически к данному моменту, мы смогли бы выйти на 100% самообеспечение кроссами птицы.
Так же надо решать вопросы в других отраслях. Тогда продовольственная доктрина будет выполняться, и мы будем независимы. То есть мы должны вернуться к самообеспечению, это в первую очередь мы должны сделать. А во вторую очередь, и это тоже интересно, мы должны продавать на экспорт продовольствие.
Уже в 2017 году экспорт продовольствия превысил в деньгах экспорт вооружений. При этом почти миллиард людей на планете ежегодно голодает. Теоретически мы можем накормить этот миллиард. Мы можем, используя грамотные агротехнологии, не убивая нашей почвы, получать столько продукции, чтобы накормить этот миллиард людей и получить за это какие-то преференции. Мы можем получить влияние в мире с помощью продовольствия, диктовать свою волю, так сказать.
Для этого нужны живые хозяйства. Если они будут закрываться и умирать, кто будет работать завтра? Мне трудно представить, что банк, получив хозяйство в управление, резко что-то улучшит. Не улучшит.
Конечно, нужно решать проблемы с поддержкой частного сельского хозяйства, а оно всё частное. Государство поддерживает частников, поскольку они производят важнейшую продукцию. Но, может быть, стоит в случае банкротства хозяйства государству заходить в этот бизнес? Какой-то контрольный пакет государственный должен быть, в какой-то степени возвращающий к колхозам и совхозам. Может быть, это выход? Тогда и регулировать будет проще.
Это тоже надо всё посчитать, сельскохозяйственная экономическая наука должна нам дать какой-то ответ. При таком диспаритете цен, как сегодня, выращивать зерно многим становится невыгодно. Это большая опасность.
Корр.: Раньше говорилось, что у нас «всё в шоколаде». Что мы — экспортная сверхдержава, что мы экспортируем продовольствие, газ и энергоресурсы, продукцию ВПК и еще много чего.
Теперь оказывается, что наши трубопроводы взорваны, наш ВПК едва справляется со снабжением собственной армии, а наш аграрный комплекс с трудом покрывает наши внутренние потребности. Но все стараются делать вид, что всё по-прежнему шикарно.
Вячеслав Якушев: Да, это явный перекос, мы во многих вещах себя не обеспечиваем. Лучшее свое зерно мы продаем, оставляем себе фураж, губим себя. О том, какого качества зерно идет в хлеб, мало кто говорит. Потому что это даже поправить сложно. Рентабельность многих хозяйств уйдет в минус сразу, если мы будем выполнять технологию. Хлеб тогда будет стоить 150 рублей.
Государство должно увеличить объем субсидий на сельское хозяйство. Пусть даже целевым образом на зерно. Но увеличить надо, чтобы хозяйство могло делать зерно высокого качества и делать из него хлеб. Надо заняться качеством зерна.
Надо внедрить такие инструменты, чтобы зерно на внутренний рынок шло качественное, хотя бы не хуже, чем в Советском Союзе. При сегодняшнем уровне поддержки сельского хозяйства это недостижимо. У нас эта проблема скрытая, но она есть, и она рано или поздно проявится.
Она так же мучительно больно выявится, как выявилась с началом СВО проблема нехватки обеспечения армии. В итоге окажется, что яйца своего нет, овощей нет, мяса нет, зерна много, но плохого качества.
Корр.: Я правильно понимаю, что его теперь и за рубеж с трудом продают, и оно просто у нас где-то лежит, портится?
Вячеслав Якушев: Есть проблемы, да. Это тоже не сейчас возникло. Кто хочет покупать плохое зерно? Никто. Все хотят покупать более-менее хорошее. А чтобы хорошее зерно продавать, надо его научиться делать. А чтобы его делать, нужны специалисты и деньги. А если даже если завтра решат денег дать — у нас специалистов уже нет, сказались десять лет «реформ». Это же проблема, об этом нужно говорить! Но об этом предпочитают молчать.