Громкие мировые и национальные события, такие как эпидемия китайского коронавируса или же бесконечные поправки к Конституции России, обрушились на голову рядового российского гражданина в последние месяцы, затмив ранее сильно разогретую тему внедрения в наше правовое пространство прозападного законопроекта «О профилактике семейно-бытового насилия» (далее — законопроект о СБН).

Но тем важнее именно сейчас, на холодную голову, попытаться еще раз осмыслить, что же из себя представляет даже не сам законопроект (с ним-то все ясно — он невероятно деструктивен, поскольку изобилует так называемыми коррупциогенными факторами), а тот образ нашего общества, который параллельно с лоббированием закона пытаются по факту «инкриминировать» русскому народу.

Отработав из мощных информационно-психологических орудий в лице главы Совфеда РФ Валентины Матвиенко, а также сделав залпы из калибра поскромнее, в лице той же гражданки Оксаны Пушкиной, лоббизм законопроекта о СБН отдали на аутсорсинг мелкокалиберным информорудиям.

Совсем недавно известная новосибирская чиновница, близкая в свое время беглому экс-депутату Илье Пономарёву и ныне являющаяся вице-мэром Новосибирска, а также главой департамента культуры, спорта и молодежной политики мэрии города, Анна Терешкова не смогла удержаться и высказалась на тему СБН.

Чиновница поделилась своими мыслями по поводу законопроекта о СБН, отметив, что ее лично тема насилия в семье беспокоит постольку, поскольку «отношение к женщинам „хоть бита“ в русской традиции подается с усмешкой». А такое, якобы существующее отношение Терешкову «раздражает», в связи с чем она и настаивает на необходимости принятия законопроекта о СБН.

Этот тезис Терешковой вполне укладывается в ставшую мантрой в феминистических кругах, продвигающих законопроект, формулу «Бьет — значит любит», которая якобы является традиционной для русского отношения к женщине.

И здесь, при переходе на юридический язык, возникает стойкое ощущение грубого «инкриминирования» некоего преступного деяния, осуществляемое коллективным прокурором в отношении русского народа. Однако совершенно непонятно, на основании чего самопровозглашенные обвинители решили, что в деле наличествует событие и состав преступления?

Русские поговорки и пословицы, возможно, не самый объективный источник информации об отношении к женщине, бытовавшем в среде простого русского народа. Но и сбрасывать со счетов этот источник тоже нельзя, ибо где фольклор, там недалеко уже и миф. А уж он-то может рассказать о коллективном бессознательном очень и очень многое.

Обратившись к собранным Владимиром Ивановичем Далем поговоркам о женщинах, можно найти крайне много интересного по этому вопросу. Разумеется, любой фольклор будет содержать элементы «смеховой культуры», но ведь только ею он не ограничивается. Среди русских поговорок о женщинах можно увидеть немало язвительного: «Без жены, что без кошки, а без мужа, что без собаки»; «В людях — ангел, не жена, дома с мужем — сатана»; «Все девушки хороши, но откуда злые жены берутся?» и так далее.

Однако даже в этих поговорках не транслируется насилие как единственно верный вариант действий с женщинами. Образ же злой жены уходит в глубокую древность, и вряд ли фигуру той же Ксантиппы, как кошка с собакой жившей с Сократом, можно трактовать в качестве железобетонного доказательства того, что вся классическая западная культура сформировалась на установке «Бьет — значит любит».

А вот позитивный образ женщины в русских поговорках имеется сплошь и рядом (и это мы еще не касаемся великой русской культуры!): «Без мужа, что без головы; без жены, что без ума»; «Видал ли ты беду, терял ли ты жену?»; «Где любовь да совет, там и горя нет»; «Доброю женою и муж честен»; «Жена без мужа — вдовы хуже»; «Жена не рукавица, за пояс не заткнешь»; «Муж пьет — полдома горит; жена пьет — весь дом горит»; «У плохого мужа жена всегда дура»; «У хорошей жены и плохой муж будет молодцом»; «У черта и жена ведьма» и так далее.

На этом скромном примере можно как минимум зафиксировать, что русская традиция отношения к женщине, хоть и демонстрирует порой отношение к ней с сарказмом, но в целом зиждется на непоколебимой установке симбиотического существования мужчины и женщины в рамках семьи. Причем явным образом ответственность за разлад в семье эта традиция возлагает на обе стороны, никогда всерьез не выставляя женщину «возмутительницей спокойствия», которую необходимо обязательно физически приструнить.

Что ж, возможно, какие-то нехорошие социальные нормы относительно образа женщины сформировались в русском обществе в постперестроечное время? Такое ведь возможно? И вот здесь хотелось бы перейти от абстрактных рассуждений к предельной конкретике, хоть и завязанной исключительно на личном опыте.

Встречаясь по роду профессии уже множество лет со студентами вузов, проводя с ними на различных учебных занятиях беседы на самые разные темы, включая юридические аспекты насильственных преступных деяний, мне нередко приходилось затрагивать тему насилия в семье. Причем порой такие беседы проходили в ходе тренингов и обучающих семинаров, когда студентам предлагалось довольно глубоко вникнуть в проблему.

Так вот, лично меня всегда удивлял ответ студентов на задаваемый им вопрос о том, применяли ли родители этих студентов пресловутое домашнее насилие. Хотя бы в виде легких ударов ремнем, подзатыльников и так далее.

Подавляющее большинство молодых людей однозначно говорило о том, что такого насилия к ним никогда не применялось и максимум, чем ограничивалось репрессивное воздействие родителей, — это всевозможными запретами (вплоть до запрета в течение лета ходить гулять с друзьями в связи с полученной в школе по итогу года «тройки»). И вовсе не было похоже, что среди многих сотен полученных мною ответов на подобный вопрос была какая-то неискренность.

По живым реакциям и интонациям людей было видно, что даже умеренное, безобидное насилие ими воспринималось как нечто незнакомое. В тех же случаях, когда кто-то о таком насилии вспоминал, все как один утверждали, что были наказаны родителями абсолютно обоснованно и справедливо.

Лично для меня подобный антинаучный опрос общественного мнения показывает очень и очень многое. В конце концов, кто сказал, что популярная индукция не способна отразить какие-либо социальные процессы? На массе подобных примеров начинаешь еще больше проникаться уважением к какой-то иррациональной стойкости русского народа во всем, что касается сбережения им своей идентичности.

Тот факт, что русский народ смог пронести сквозь тридцать оскотиненных постсоветских лет непоколебимо святое отношение к семье, женщине и детям (и это на фоне тотальной деградации и поругания всех социальных норм), говорит о многом. Как минимум о том, что лживые лоббисты законопроекта о СБН говорят о каком-то своем русском народе, который, видимо, существует лишь в их злобно-воспаленной фантазии. Хотя, скорее всего, на традиции русского народа им глубоко наплевать, и задача этих субъектов, лишь сконструировать симулякр, который можно начать выдавать за реальность. Надеясь на то, что обмана никто не заметит.

К счастью, кроме личных наблюдений, в нашей стране немало и актуальных социологических исследований, которые, в частности, показывают, что с насилием в семье родителей никогда или почти никогда не сталкивалось 80% наших сограждан. Кроме того, сегодня 58% жителей России с насилием в семье (причем не только в своей) не сталкивается вообще, а еще 21% сталкивается, но редко. Здесь как минимум видно, что нынешнее поколение именно в семьях своих родителей, которые жили по тем самым русским/советским традициям, видит безопасную гавань, гарантирующую семейное благополучие.

В итоге получается странная картина, при которой для подавляющего большинства граждан России образцом семейного благополучия является именно семья родительская, а семьи современные до такой высокой планки уже не дотягивают. Но лоббисты законопроекта о СБН пытаются сыграть в наперстки и убедить жителей России в том, что вся русская семейная традиция является сплошной патологией, которую можно лишь хирургически удалить.

Именно таким хирургическим вмешательством для жителей России и является законопроект о СБН, причем ее лоббисты знают, что в процессе планируемой операции будут вырезать здоровые ткани. Здесь возникает лишь один вопрос — неужели пациент уже признал себя больным и дал согласие на операцию?