Советского и российского оперного певца — тенора, солиста Большого театра с 1974 по 2002 годы, народного артиста Российской Федерации Александра Михайловича Ломоносова можно назвать самородком, вышедшим из народа. Не имея профессионального образования, радиотехник по профессии, в 1975 году артист стал солистом Большого театра
На сцене Большого Александр Ломоносов исполнил множество ведущих оперных партий, и даже выступал в легендарном театре Ла Скала. ИА Красная Весна пообщалось с заслуженным оперным певцом и педагогом.
ИА Красная Весна: Как вы пришли в профессию?
Александр Ломоносов: Запланирован я был в Москве, а на свет появился, когда родители поехали отдыхать. Мама хотела. Вот и отдохнули… (смеется— прим. ИА Красная Весна) Поэтому в военном билете записано, что родился 1 февраля 1939 года, Берёзовая Лука, Полтавская область, УССР. Где-то уже в двухмесячном возрасте родители привезли в Москву, и вся жизнь прошла там. Поэтому считаю себя коренным москвичом. Школу закончил в 1958 году. У меня мама, ее три сестры и брат — все пели. Когда я приезжал к ним туда на Украину — все время слышал их пение. Так что это тоже какое-то влияние оказало. Еще я пел в детском садике «Мишка косолапый по лесу идет». Крестная жила в Лыткарино, и мы шли пешком до Москвы. И всю дорогу я пел.
Потом закончил школу и ушел в армию. Как я стал ротным запевалой, не помню, но было и такое. У нас был хороший небольшой оркестр. И мы выступали со своими концертами у себя в части. Это был пересыльный пункт, город Несвиж в 120 км от Минска, западная Белоруссия. В радиусе 50 км по комсомольской линии мы давали концерты. Нас благодарили тем, что запускали в избу, картошечки наварят, поросеночка зарежут… Вот так мы отмечали эти концерты.
Потом тоже участвовал в концертах и много пел. Пел баритоном и не имел представления, что я могу так громко петь. Напевал, а не пел. А когда пришел с армии в 1961 году (тогда служили три года), я стал искать своего одноклассника, который нам на выпускном вечере играл на баяне. Он учился в Институте культуры на улице Левобережной. А я хотел по вокалу дальше развиваться, почему-то тянуло на гуманитарный. И наконец-то я встретился с ним.
Перед армией как раз я много играл на гармошке и на баяне. Он мне говорит: «Давай две пьески подготовим на баяне, и будешь поступать на дирижерско-оркестровый». У него было два друга, один тенор, другой баритон, и оба ходили к Александре Николаевне Стрельниковой заниматься. Я к Александре Николаевне заявился в 1962 году. Тогда она жила в Сокольниках, недалеко от того места, где я жил, на Рубцово-Дворцовской. Когда я пришел к ней, она послушала меня и говорит: «Заниматься надо». Ну, заниматься — так заниматься, и началось…
На Фортунатовской был Научно-исследовательский институт полупроводникового приборостроения, там я проработал до 1967 года, после чего пошел прослушиваться по конкурсу в качестве солиста в Московское объединение художественных коллективов (позднее — Московский камерный музыкальный театр под руководством Б. А. Покровского).
Была гастрольная опера при Московском объединении художественных коллективов (МОХК). Там была оперетта, опера, оркестр симфонический, был драматический коллектив театра, а также чтецы и актеры. Впоследствии его передали в Росконцерт, а МОХК развалился.
И на базе нашей гастрольной оперы работал Покровский. А так как возглавлял Росконцерт бывший ведущий режиссер Большого театра вместе с Покровским, то у нас был хороший репертуар. Мы его возили по всему Союзу. В репертуаре были «Травиата», «Риголетто», «Русалка» Даргомыжского, «Царская невеста», «Онегин», «Фауст», «Мадам Баттерфляй». В общем, такой хороший комплекс целый опер, и везде мы проходили на ура.
По теперешним меркам, у нас был очень хороший крепкий коллектив. Все группы были заполнены — сопрано, меццо, колоратуры, басы, баритоны, тенора — всё было укомплектовано. Свой оркестр — 24–30 человек. И нас было 24 солиста. Сегодня я пою сольную партию, завтра я стою в хоре. Дальше у нас хора не было, а сами солисты оформляли хор. Вот такая была заменяемость. Ездили по всему свету. В Магадане были, на Южном Сахалине, во Владивостоке, Хабаровске, Новосибирске, да везде.
Я покупал значки гербов городов, где я побывал. Где-то у меня есть толстенькая коробочка с этими значками. А потом я записывал в свой гроссбух всё с первого дня моего выступления. Первый спектакль был «Чио-Чио-Сан» (японская трагедия в трех действиях на музыку Джакомо Пуччини) в Кургане. Прилично спел, они меня взяли, и вот так я разъезжал до 1972 года.
Примерно в 1970 году пробовал поступить на вечерний факультет Московской консерватории, прослушивался у Г. И. Тица. Однако вскоре вечерний факультет был ликвидирован, а на дневное отделение, куда получил приглашение, идти отказался.
В 1972 году пришел на прослушивание в Большой театр в стажерскую группу, но они меня в стажерскую не взяли, а дали задание выучить Собинина в партии «Иван Сусанин». И спектакль этот не шел три года. А все 200 лет спектаклем открывался каждый театральный сезон — народно-патриотический репертуар. А уже 25 января 1973 года я выучил партию, всё сделал, спел спектакль, и меня долго еще Покровский не хотел отпускать от своего театра. Дебютировал на сцене Большого театра в партии Собинина из оперы «Иван Сусанин» М. И. Глинки. По окончании института был включен в состав оперной труппы театра и оставался в ней до 2002 года.
В 1975 году окончил вокальный факультет Государственного музыкально-педагогического института имени Гнесиных, где учился у Евгения Белова, солиста Большого театра и Московской филармонии, заслуженного артиста РСФСР. За это время сыграл более 30 ролей в операх русских, советских и зарубежных композиторов, выезжал на гастроли по стране и за рубеж: в Болгарию, Румынию, Германию, Аргентину.
С Покровским мы записали фильм-спектакль по опере «Нос» (дирижер Г. Н. Рождественский, 1974). Работали в Московском камерном музыкальном театре на Никольской, это бывшая улица 25 Октября. Поставили оперу, когда подумали: «Вот немцы поставили, а мы что ж?»
Нам дали задание и сделали маленькую дотацию для театра. Спектакль хорошо прошел, мы везде его возили. Партия Носа очень высокая. А Покровский еще говаривал: «На партию Собинина очереди не наблюдается»… И в «Сусанине», и в «Носе» были очень трудные партии.
Потом в 1973 я спел «Аиду», потом «Чио-Чио-Сан». И как начал петь…
Всего Верди я перепел. Это и «Травиата», «Риголетто», «Дон Карлос», «Бал-маскарад», в общем, все спектакли Верди я знал. Самозванца в «Борисе Годунове», Шуйского тоже пел. «Сказание о граде Китеже» пел, одну из главных партий. Спектакль «Жизнь за царя» мы ставили, Мусоргского, Прокофьева, всё советское. «Фауста» тоже спел.
Репертуар Большого театра тогда был очень хороший, а потом сузился совсем в 90-е годы…
ИА Красная Весна: Кто-то продолжает сейчас советскую традицию русского театра?
Ломоносов: Сейчас на периферии также ставят классические спектакли. А у Покровского был репертуар из советских композиторов и старых — XVII–XVIII век, старых композиторов брали. Например, «Так поступают все женщины» Моцарта, «Золото Рейна» Вагнера… Не счесть алмазов в каменных пещерах, я столько перепел.
Пел партии Леонато в опере «Много шума из-за сердец» T. Н. Хренникова по пьесе Шекспира, Врача в опере «Сокол» Д. С. Бортнянского, Скупого в одноименной опере В. А. Пашкевича, Володи Гаврилова в опере «Не только любовь» Р. К. Щедрина, Носа в одноименной опере Д. Д. Шостаковича, много гастролировал по стране.
ИА Красная Весна: Кто был вашими учителями? Кого вы считаете главными наставниками?
Ломоносов: Профессиональную подготовку начал у Александры Стрельниковой, педагога-вокалиста Центрального дома культуры железнодорожников (ЦДКЖ) в начале 1960-х годов. В ЦДКЖ впервые выступил в качестве солиста, дебютировав в партии Кассио из оперы «Отелло» Дж. Верди. Стрельникова Александра Николаевна и ее мать много занимались дыхательной гимнастикой, и это очень помогало. А дыхание — это наша основа, наш вокальный фундамент. Потому что если ты не хозяин дыхания — не проживешь долго. Это надо запомнить навсегда.
У меня как такового музыкального образования не было, а я в 1970 году, еще будучи в Камерном театре, пошел получать диплом. Ребята в основном попадали после музыкальной школы, училища и консерватории. У меня этого ничего не было. Как только я попал к Александре Николаевне, так и учил партии. Попробовался в Гнесинку, в институт меня не взяли, хотя баллов набрал норму — 23. Они взяли двух человек с техническим образованием, про которых было непонятно, будут ли они петь. А ведь я уже в театре проработал 6 лет, уже спел несколько партий — «Русалку», «Травиату».
Вот такая жизнь моя была. Месяц дома, два катаемся по гастролям. Хорошие отзывы были, хороший коллектив. Дирижера Святославского частенько вспоминаю, первый мой дирижер профессиональный. С ним начал свою профессиональную деятельность. Александра Николаевна поставила на путь истинный, а не всякий доходит до конца.
ИА Красная Весна: Какие ценности Стрельникова передавала своим ученикам? Что она исповедовала?
Ломоносов: Она, например, пробовалась в консерваторию преподавать, и ее не взяли, потому что не было диплома. Она труднейшую арию Аиды взяла и спела. Подошла к фортепиано, взяла ноту и пела всю арию, труднейшую, из третьего акта. Закончила так же точно, ни на йоту не ушла в тональности. У нее голос был не такой сильный, но правильное пение очень впечатляло, и голос был очень богатый.
После окончания вокальной карьеры я преподавал шесть лет, из Большого ушел сам. Правда, говорят, что сами не уходят, но я ушел в 2002 году. А в 2012 году мне позвонила дочка Володи Атлантова. Она преподавала в Российской государственной специальной академии искусств (РГСАИ). Вот и попросила меня преподавать, и даже устроила заведующим кафедрой. Детишки слепые, глухие, немые, глухонемые, с ДЦП — институт для детей с ограниченными возможностями. Мне говорили: «Как тебе не страшно, не боязно?». Отвечал: «Я знаю свою специальность. Они хотят овладеть этой специальностью». И у них получалось. Один сейчас в Питере, приезжает иногда ко мне заниматься. В основном они в храме пели. Другой мальчик был еще постарше. Когда их отчисляли с 4 курса, я сказал, что их беру. И в результате девочка получила четверку в дипломе. Еще был слепенький мальчик — у него было обучение игре на баяне, а он захотел петь. И он тоже закончил, получил диплом. Я недавно был у него на концерте, у него три хора в разных районах, с которыми он занимается. И преподает, еще и хором управляет — аккомпанирует.
ИА Красная Весна: Что случилось после развала СССР? Разрушили советскую традицию или что-то сохранилось?
Ломоносов: Ничего не удалось им разрушить, конечно, всё это сохранилось, но я ужасно не люблю это осовременивание. Я в Дрездене пел партии из оперы «Отелло» Верди. А они сделали эту оперу очень искусственной. Во-первых, у Отелло любви никакой нет — он милитарист, солдат. А они предполагали какие-то мизансцены, которые я не мог себе позволить. И режиссер, который ставил спектакль, побежал к директору: «Вот Ломоносов не хочет выполнять». Я потом встретился: «Что ты побежал? У меня совсем другое отношение к этому. Почему вы картину известного художника не осовремениваете? А композитор? А тексты? Зачем? Там есть ваши все приемы? Нет». Меня там прозвали «господин „Нет“».
ИА Красная Весна: А зачем они осовременивали?
Ломоносов: Я тоже их спрашивал, зачем. Они так это видят — товарищи современники осовременивают. Например, в Большом они ставили спектакль «Руслан и Людмила», голых мужиков показывали в 2012 году. Что это дает уму и сердцу? Глубина мысли… (смеется).
ИА Красная Весна: Кто-то сейчас продолжает лучшие традиции русской оперы? Или все с Запада берут?
Ломоносов: На Западе всё осовременивают. «Ну как же, это было когда-то, а вот сейчас…» А что сейчас? Как мне кажется, они просто ничего не могут и вот за этими штуками прячутся. Зачем, когда так прекрасны все спектакли?..
Сейчас я не хожу в оперу. Урин (Владимир Георгиевич Урин — генеральный директор Большого театра с 9 июля 2013 года — прим. ИА Красная Весна) отобрал у ветеранов ветеранские билеты, вообще лишив возможности ходить. И специальные пропуска тоже упразднил. У нас была забронирована ложа «Б», 13 ложа, а сейчас всё закрыли на распродажу.
ИА Красная Весна: У вас есть любимая партия? Что вы больше всего вспоминаете?
Ломоносов: У меня любимые партии все. Я как на праздник шел на каждый спектакль. «Пиковую даму» выше ставлю, чем «Отелло», потому что у Германа такая палитра переживаний, он и радуется, и несчастный, с ума сходит. В общем, огромный набор красок. Спел я много спектаклей.
Помню, как в «Борисе Годунове» я самозванца пел первый раз. А там сцена на Литовской границе, приходят пограничники из погранзаставы и объявляют розыск Гришки Отрепьева. А мне надо было выпрыгнуть из окна. И я ни о чем не думал, только как мне выпрыгнуть. Вошел в избу, поздоровался, идет разговор с хозяйкой этой харчевни, и у меня есть вопрос: «Как мне дойти до литовской границы?». А я только и думаю, как же мне выпрыгивать. А там большой высоты окно, если перекидным, я что-то ногой зацеплю. Декорация — изба, а на полу на самой сцене настил какой-то дощатый, на котором стоит эта изба, — к нему прикручены ручки винтообразные, которые прикрепляют этот настил к основной сцене. И там пойди-разбери, где они… Я стоял-стоял и только думал, как кувырок сделать. Вспоминаю до сих пор, как вошел в избу, все примеривался…
И так вот в спектакль входишь, всегда смотришь, как ты сделаешь, что куда, вся схема твоего поведения в этом, так и здесь. Сцена полна неожиданностей. Всё не предусмотришь.
ИА Красная Весна: А сейчас как относятся к профессии в современной школе оперы?
Ломоносов: Как сейчас относятся, я не знаю. Но слышал, что ребята недавно были на опере «Дон Карлос», плевались и ушли.
Вот еще «Хованщина» (народная музыкальная драма-опера Модеста Мусоргского в пяти действиях и шести картинах на собственное либретто, основанная на исторических событиях, произошедших в России в период между 1682 и 1689 годами— прим. ИА Красная Весна). Какой был спектакль, там еще Голицын (Юрий Николаевич Голицын — российский хоровой дирижер и композитор— прим. ИА Красная Весна) выступал. Так что были спектакли на загляденье. Это наш золотой фонд.
Всё разбомбили. Просто не ставят эти спектакли, списали и всё. Сейчас ставят новые спектакли с новыми веяниями. А что это за новые веяния? Всё равно человеческие чувства, общение остаются главными, что и обозначено в этих произведениях. А сейчас выкаблучиваются так, что в сцене с Черномором показывают голых женщин. О чем они думают? Пусть идут в порноклуб и там забавляются. Нет, стараются сделать посмешнее, почуднее…
В «Геликон» ходил последний раз. Есть что-то вроде бы нормальное, а есть и отклонения.
Мы счастливые люди, наше поколение ходило на нормальные спектакли — красавцы были. И по полтиннику или по рублю можно на галерку взять билеты на лучшие спектакли. А сейчас билеты по 12 тысяч, пойди-ка ты с семьей. Кто получает такую зарплату, чтобы можно было легко и свободно отстегнуть такие деньги?
Музыка только остается. Закрыть глаза и слушать записи, пластинки. Там хоть не навредят. Слушать музыку и исполнителей прекрасных.
ИА Красная Весна: На Западе как относились к советской опере? Ценили русскую школу?
Ломоносов: В Ла Скала (итал. La Scala, сокращённо от Teatro alla Scala — оперный театр в Милане, основанный в 1778 году) мы пели «Жизнь за царя», «Борис Годунов», «Любовь к трем апельсинам» (опера Сергея Прокофьева в 4 действиях (10 картинах) с прологом по мотивам одноименной сказки Карло Гоцци).
Очень хорошо принимали. Считалось, что русская школа — это хорошее пение. Когда Федор Иванович Шаляпин спел спектакль, сам Энрико Карузо (великий итальянский оперный певец-тенор— прим. ИА Красная Весна) подбежал и поздравлял, они были друзья. Конечно, от бога дается эта профессия. Музыкант и актер — всё в одном. Очень важно передавать смысл того, что ты поешь. Я старался, чтобы каждое слово очень четко пропевалось. А когда есть слово, есть и всё. У меня в РГСИ был ректор Якупов Александр Николаевич, дирижер. Я ему дал свои записи, и когда он послушал, позвонил и сказал: «Вы гениальный исполнитель. Я сколько в этой профессии варюсь, не слышал такого точного интонирования. Четкое слово».
Хорошо сказанное слово наполовину спето. Когда четко говоришь, то становится понятно то чувство и восприятие, которые ты передаешь, исполняя произведение. Когда немножко балуются тембром — это связывает. Когда скрипач берет скрипку и смычок и, едва касаясь струн, у него полился звук. Техника звукоизвлечения важна. Если он надавил на струны, не получится той легкости, той виртуозности, которая важна в исполнении. Если ты будешь давить на тембр, это вяжет дикционно. Иногда поют на русском, и спрашивают «А на каком языке он поет?» (смеется). Диапазон тоже страдает, когда связки не смыкаются, и нет свободы в голосе. Например, я брал в партии Звездочета в «Золотом петушке» ми бекар голосом, а не фальцетом. От этой певческой культуры многое зависит.
ИА Красная Весна: Какие западные течения позаимствовали в России?
Ломоносов: Да сейчас такая традиция уже, что русскую оперу показывают с подстрочником. Вообще обалдеть. Такого раньше не было никогда. Это новые веяния. В Большом театре — подзвучка, микрофоны… Когда такое было? Это пришлось делать, когда в Большом ремонт произвели и нарушили акустические законы. Выдвинули сильно часть рядов впереди партера, а потом их сняли. И вывели вперед оркестр. И что хорошего? Ведь оркестр должен быть на определенном расстоянии, чтобы встречаться с голосом. Нарушается акустика. Анна Нетребко потребовала микрофон. Недавно они на пару пели с ее мужем и так устали, что им поставили микрофон.
Когда я пел в Ла Скала и у себя, мы просто купались спокойно в звуке. В Кремлевском дворце только был микрофон, но там сцена такая большущая и 6000 зрителей.
ИА Красная Весна: С чем связана такая деградация? Это специальное влияние?
Ломоносов: Я думаю, что всё это общее падение культуры. Эти веяния… Развеяли то хорошее, что было, чтобы было приятно и слушать, и видеть. Так их воспитали, так они видят, так им разрешают. А послать бы куда подальше таких режиссеров. А есть ведь на что равняться. Своя школа хороших режиссеров: таких, как Покровский, было много. Во всяком случае, все равнялись на хорошие постановки, и у себя старались сделать лучшее. Было хорошее, а сейчас лепят эту попсятину.
ИА Красная Весна: Что вы считаете главным для артиста? Как вы готовились к спектаклям? По сколько часов репетировали?
Ломоносов: Конечно, любить. Хорошие певцы влюблены в свое дело, отсюда и такой результат. Главное — хорошо спеть, и от публики получить соответствующее вознаграждение — аплодисменты. Каждый спектакль для меня был праздником. Я никогда не чурался работать с концертмейстером в 10–11 утра. Некоторые любили поспать, приходили к 14–15, а я спокойно. В 11 репетиция, до 14. С 14 до 17 готовишься, в 17 нужно быть в театре, пока загримируешься, пока распоешься, уже в 19 спектакль. Не сильно разгуляешься. Это большой труд.