— Не нравится мне эта стойка, — говорил Иваныч, уже дважды отказавшийся выходить на пенсию техник аэропорта в русском городе средней величины. Он осматривал шасси.

— Тебе еще погода не нравится и всё, что по телевизору показывают. Ты зарплату получать хочешь? Десять раз уже с этой фигней взлетали и садились, — ответил «старший», розовощекий и довольно беззаботный парень.

Всё равно Иваныч ничего не подписывал. Он мог только сказать «старшему».

Командир воздушного судна Алексеев ушел из армии незадолго до момента, когда он мог там понадобиться. Ушел не потому, что не любил начальство, отчеты или еще что-то, а потому что а) решил заработать и б) решил как бы пожить.

Конечно, на новой работе летчик сохранил прежнюю внимательность и организованность, а самое главное — подтянутость, и выделялся этим среди других.

В комфортабельном отеле во время отдыха после рейса он читал сообщения от бывших сослуживцев о боевых вылетах, о том, как «отработали по хохлам», о том, что такое на практике «Пэтриот». На это он всегда внутренне отвечал: «У них своя работа, у меня — своя». Но почему-то, глядя на расслабленных, иногда до нахальства, людей в аэропорту, ему приходилось заставлять себя думать: «А какими они должны быть? Что здесь не так-то?» Всё равно после двадцати лет военной базы, отнюдь не похожей на Спарту, видеть подобное было для него непривычно.

От неисправностей, с которыми допускали самолеты до полетов в его авиакомпании (не самой плохой), у него иногда глаза лезли на лоб. Несколько раз он справлялся с ситуациями, с которыми обычный парень из современного училища неизвестно как бы сладил. Но Алексеев думал про это, как про людей в аэропорту: «А чего еще ждать-то от этой жизни?»

В сорок лет у него не было семьи. Наверное, потому что он считал ее рекой, в которую типа все входят одинаково (хотя неизвестно, как именно), и он эту надобу исполнит, когда придет срок. Сделает так же, как поднимает самолет, как поднимала его масса летчиков до него и будет — после.

Тем не менее бортпроводницы — то, что больше всего нравилось Алексееву в гражданской авиации. Он был настолько чувствительным, что от недостатка внимания мог расстроиться на день, два, а то и на всю неделю. За три года новой службы летчик испытал симпатии к доброму десятку сотрудниц.

Он всегда думал, что те, кто поднимается в воздух над мутной Украиной, понимают его выбор и запросто могли бы быть на его месте. Просто воля случая, что он здесь, а они — там.

Снег бил в стекло, дворники чистили снег. Еще при взлете Алексеев услышал непривычный лязг при уборке шасси. Об этом лязге он забыл через пять минут, когда в кабину вошла Олеся.

Это была абсолютно пустая девушка, у которой, кроме тела, не было ничего, но на командира воздушного судна (да и не только на него) она почему-то производила впечатление. Сама она со всеми сотрудниками мужского и женского пола говорила одинаково «докультурно».

— Олеся, какой у нас сегодня кофе? — спрашивал Алексеев, как будто повторяя бред из фильмов.

— Латте с кленовым сиропом, — лепетала стюардесса.

Напарник Алексеева улыбался. Это был простой парень из провинциального городка, которого в жизни всё устраивало. Тоже неженатый, но по другой причине — как бы еще не отгулял.

Объявили, на какой высоте летят, подали обед, предложили сделать покупки. Рейс близился к завершению, и Алексеев уже предвкушал, как чем-то угостит стюардессу после рейса и поухаживает за ней, а потом вернется на отдых и будет читать сообщения от друзей (были люди, которых можно так назвать) и знакомых. А также новости, новости спорта, блоги про охоту и рыбалку.

Чувство опасности, маячившее на краю сознания, когда он поднимался в кабину МиГа, давно покинуло его. Он отдался расслабону автопилота — это можно сказать про всю его жизнь.

До Москвы оставалось минут десять, переднее шасси не выдвигалось. Он понажимал на все кнопки, попереключал рычажки во всех возможных последовательностях, но ничего не менялось. Алексеев сообщил на землю.

Он «спал», как было уже многие годы, и особенно — последние два, но как не хотят проходить сложный уровень в компьютерной игре, он сейчас не хотел садиться на фюзеляж. Командир воздушного судна оставался мешком, сидящим за штурвалом.

Как в той же игре, он повел экипаж в помещение под салоном. Военная организованность тем не менее заставила его, когда он начал работать на лайнере, изучить устройство. Алексеев быстро нашел и открыл люк, через который можно было добраться до шасси.

Пока второй пилот оставался в кабине, он бил, и бил, и бил железной палкой по заклинившей детали. Он потел, и с каждой секундой всё больше возвращался в жизнь, и одновременно — видел что-то.

Вот он в детстве бежит по лужайке в поле одуванчиков и рвет, рвет, рвет их, всё время смотрит, как из стеблей выходит сок.

Вот он в шалаше с дочерью сторожа, рассказывает ей про модели самолетов.

Вот он с отцом в горах, и высота кружит ему голову, а отец вопит из-за того, что он остался на второй год.

Вот старшеклассник, уже дерется с четырьмя парнями, которые хотят отнять у него куртку.

Экзамен в училище… он не верит, что сдал, но будто какая-то сила ранним утром поднимает его, он вбивает адрес сайта и узнает, что экзамен сдан.

Первый полет в качестве ведущего пилота… Он не может поверить, что справится, но стоит ему выйти на взлетную полосу — что-то начинает помогать…

— Вадим Витальевич! — бешеный голос бортпроводницы.

— Пробить не удалось, сажусь на фюзеляж, — сообщил он на землю, поднявшись в кабину. Он говорил это, уже точно зная, что не играет в игру.

Направляя груженную людьми машину брюхом на взлетную полосу, он направлял свою жизнь, в которой он так же нес кого-то на борту: хотя бы тех, кого мог чему-то научить, помочь, в конце концов, спасти.

Очнувшись в больнице, Алексеев был уверен, что произошло что-то страшное. Прежде всего — с ним: типа инфаркта, большой и непоправимый вред здоровью. А самолет, наверное, сгорел вместе со всеми пассажирами. А он чудом выжил.

— Вадим Витальевич, вы представлены к государственной награде, — по голосу Алексеев понял, что с ним говорит очень хороший московский врач. — И еще: ваши коллеги, экипаж хотят видеть вас.

Впервые за долгое время ему захотелось говорить.

— А можно… без этого?

— Никаких проблем! Я скажу, что вы плохо себя чувствуете.

— А что со мной?

— Обычный шок. Для военного даже стыдно. Вы, видимо, совсем перестали тренироваться, — сказал врач.

— Да, перестал, — внимательно глядя на доктора, ответил Алексеев.

В больнице он узнал, что его друг разбился, выполняя боевую задачу. Это было первое полученное на смартфон сообщение. А первое отправленное — о том, что он возвращается.

Алексеев, конечно, пришел, когда экипаж «проставился», обмыл награду и даже обнимал Олесю, но все его мысли были уже там.

Добрый командир хохотал, приветствуя «блудного Вадима», и несколько раз повторил: «Ну как, Витальич, заработал нам на новый самолет, не? Щас отправим еще зарабатывать!» — «Нет, идите сами!» — с матом отвечал ему летчик.

Самолеты на аэродроме стояли, но ему казалось, они, как знакомые собаки, бегут навстречу, и больше всего на свете он хочет их обнять.