Ответ о. Вадима Коровина на мое интервью выполнен достаточно корректно с точки зрения этики и уважительности тона. В то же время следует отметить, что автор, к сожалению, достаточно часто прегрешает против научной корректности.

В ряде вопросов автор, обладая известной компетентностью, к сожалению, приносит ее в жертву старообрядческим мифам, например, в вопросе относительно сугубой аллилуйи — то есть конечного славословия «Аллилуйя. Аллилуйя. Слава Тебе Боже». С упорством, достойным лучшего применения, автор игнорирует тот факт, что слово «Аллилуйя» означает в переводе с еврейского «Хвалите Господа». Он настаивает на том, что будто бы конечное славословие в древней церкви всегда было сугубым. Однако великий русский церковный историк Евгений Голубинский показал, что это далеко не так (Голубинский Е. История Русской Церкви С. 443–449). Авторитет преп. Максима Грека, выступившего в защиту сугубой Аллилуйи, также не является абсолютным: новейшие изыскания показали, что целый ряд предъявленных ему догматических обвинений со стороны митр. Даниила, к сожалению, являлся обоснованным (см. напр. Фроянов И. Я. Драма русской истории. СПб. 2018). Показательно, что митрополит Макарий не рискнул освободить Максима Грека и тем более снять с него обвинения.

Что же касается двуперстия и его датировки V веком, то о единоперстии ― обычае креститься одним перстом и осенять им только лицо, свидетельствует целый ряд древних отцов Церкви и церковных писателей: Тертуллиан, Епифаний Кипрский (Против ересей. 30.12), Григорий Великий (Диалоги. 1), Феодорит Кирский, Сократ, Созомен, Иоанн Мосх. Соответственно, если становиться на точку зрения старообрядцев, что введение троеперстия явилось нарушением древнего порядка, бесчинием и насилием над совестью двуперстников, то, соответственно, и замена одноперстия двуперстием может характеризоваться сходными чертами. Характерны, кстати, истории, распространенные среди сторонников монофизитства: ярые борцы за веру в «единую природу Сына Божия воплощенную» отрубали себе палец на правой руке, лишь бы не креститься двумя перстами. Чем это отличается по духу от самосожжений старообрядцев? Но всё же переход от одноперстия к двуперстию, растянувшийся, кстати, на столетия, в целом был свободен от таких страшных эксцессов, какие творились в Московской Руси. Совершенно отсутствовало сопротивление введению троеперстия и в греческом, и в арабском, и в славянском мире в XIII–XV веках. Так в чем же дело? Очевидно в том, что в одних случаях возобладали любовь, единомыслие и здравый смысл, понимание того, что обряд может меняться, а в русском случае по ряду причин их не хватило, отметим ― с обеих сторон.

Что касается латинского духа Никоновской реформы, то о. Вадим не приводит ни единого серьезного доказательства связей реформаторов с Ватиканом ― одни общие рассуждения. Кстати, тот же Ватикан и в обрядовой, и в догматической сфере ревниво отстаивал букву католического учения и богослужения против протестантов. Единственно, что, пожалуй, было общим, так это действительно ― дух ненависти по отношению к еретикам и стремление их убивать, что правильно отметил о. Вадим в творчестве Стефана Яворского. Однако задумаемся, так ли были безобидны, благостны и беззащитны старообрядцы? В нашем предыдущем материале мы уже приводили цитаты из Аввакума, где он мечтает о том, чтобы, подобно пророку Илии, порубить своих оппонентов-никониан. Разговоры о том, что он был сожжен за веру, а не за политику ― беспочвенны. Формулировка приговора ему гласит: «За великие на царский дом хулы», и считать его мифическим означает не считаться с фактами. Причиной сожжения Аввакума явилась связанная с ним провокация: во время Великого освящения воды на Богоявление 1682 года в присутствии царя и патриарха на молящихся сверху посыпались берестяные грамотки, содержавшие ругательства и оскорбления не только в адрес правившего тогда самодержца Федора Алексеевича, но и его отца ― Алексея Михайловича. При такой очевидной антиправительственной демонстрации власти бездействовать не могли. Начался сыск, который показал, что за этой акцией стоял Аввакум. За эту провокацию он и был сожжен. Отметим, что царь Алексей и Феодор терпели Аввакума с его агитацией целых двадцать лет, рассчитывая на его покаяние и присоединение к Церкви, что, кстати, опровергает миф о кровавом тираническом царском режиме.

Старообрядцы стоят за Разинским мятежом, который стоил России немало крови, и это не только и не столько убитые разинцы, но и их жертвы, в том числе и Астраханский митрополит Феодосий, сброшенный по повелению Стеньки Разина с астраханской стены. Сам Разин был беспоповцем: показательно, что в ответ на просьбу разрешить венчание одной пары он сказал: «Да зачем вам поп? Пропляшите вокруг куста, вот вам и венчание». Старообрядцами было устроено Соловецкое восстание (1668–1676), вокруг которого существует своя мифология, а именно, что будто бы все захваченные участники (несколько сотен человек) были жестоко казнены через подвешивание на крюк за ребро, повешены вверх ногами и т. д. На самом деле из нескольких сотен бунтовавших монахов было казнено лишь 29 наиболее активных участников мятежа, остальные были разосланы в Кольский и Пустозерские остроги (Фруменков Г. Г. Соловецкий монастырь и оборона Поморья в XVI–XIX в. Архангельск. 1975). Однако позднее старообрядцы прославили в лике святых несколько сотен соловецких мучеников, таковыми на самом деле не являвшихся (к вопросу о старообрядческой святости). Для того чтобы читатель оценил меру «свирепости» никониан, отметим, что мятежные монахи во время «сидения» убили не менее 100 царских людей, далее, в течение 5 лет осада практически не велась: царь Алексей Михайлович запрещал стрелять по монастырю, рассчитывая на мирное решение вопроса, и обещал царское прощение бунтовщикам, если они сложат оружие.

Наконец, старообрядцы причастны к так называемой Хованщине ― стрелецкому выступлению 1682 г., которое началось с избиения царских родственников Нарышкиных и ряда знатных бояр. А продолжилось диспутом попа Никиты Пустосвята с патриархом Иоакимом и сопровождавшим его духовенством, во время которого Никита ударил по лицу пытавшегося что-то ему объяснить митрополита Холмогорского Афанасия со словами: «Ты что, нога, выше головы ставишься? Я не с тобой говорю, а со святейшим патриархом!» Можно себе представить, что бы он натворил, если бы победил. Но победить ему не было дано. Позиция царевны Софьи и верных ей стрельцов Стремянного полка переломили ситуацию. Никита Пустосвят был казнен.

Восстание Кондратия Булавина, участники которого пролили много крови, было по преимуществу старообрядческим: примечательно, что уцелевшие участники восстания, так называемые некрасовцы, ушедшие во главе с Игнатом Некрасовым на Кубань к туркам в 1709 г., положили держаться старого обряда, греческих и русских «никонианских» священников не принимать.

Наконец, Емельян Пугачев был старообрядцем: по замечанию Пушкина, «Пугачев, будучи раскольником, в церковь никогда не ходил». Пугачевщина обошлась России в несколько десятков тысяч жертв.

Во время старообрядческих «гарей» старообрядцы в ряде случаев активно отбивались от правительственных войск, при этом используя правильно обдуманные методы. При самосожжении в Палеостровском монастыре вождь раскольников Емельян вначале пытался подкупить начальника правительственных войск, однако не преуспел в этом. И тогда в досаде он сказал: «А теперь мы вас свинцовым горохом угостим». И приказал начать обстрел правительственных войск. Те двинулись было к стенам монастыря, впереди катили возы с сеном для защиты от пуль. Однако тонкий лед во рву проломился, а на дне были понатыканы косы, на которые напарывались солдаты, пытаясь спастись от пуль. Всего погибло 20 солдат, ранено 40. И это лишь один из случаев.

Если говорить о гарях, то вожди старообрядцев проявляли недюжинный профессионализм при подготовке сожжения и предельную жестокость относительно своей паствы. Когда крестьянин попросил вождя самосжигателей отпустить его жену, тот со злобой сказал ей: «Уйдешь ― руки-ноги вам переломаем». Большинство становилось жертвой страшного зомбирования, лукавой агитации, что-де в мир пришел антихрист и самое лучшее ― покончить с собой и через это взойти ко Христу. При этом вожди старообрядцев толкали своих последователей на страшное нравственное преступление с христианской точки зрения: по учению Церкви самоубийство ― непростительный грех хотя бы потому, что в нем невозможно покаяться. Мученики, принадлежавшие к Вселенской Церкви, не шли на самоубийство, тем более на массовое, даже при жесточайших пытках. Соответственно, вожди старообрядцев повинны в смертном грехе организации массового суицида, самоубийства, проще говоря. А тех, кто в последний момент проявлял здравый смысл, по большей части они загоняли в свои «гаревые дома» силой. При этом некоторые организаторы массовых самоубийств умудрялись спастись для продолжения своей страшной миссии, или даже для беспечального жития. Один из наиболее колоритных, хотя и поздних случаев ― Федор Ковалев, тираспольский старообрядец, прославившийся тем, что в 1896–97 годах заживо закопал в землю 25 человек своих единоверцев, в том числе своего брата, сестру, жену, мать, желавших избежать всероссийской переписи 1897 г. как якобы дела антихристова. Освободившись в 1905 году, женился заново, имел троих детей. Отметим, кстати, что протопоп Аввакум старообрядческие гари, то есть массовые самоубийства, одобрял и, более того, призывал к ним. Комментарии излишни.

Всё это показывает тщетность попыток о. Вадима представить старообрядцев невинными жертвами и всю вину возложить на сторонников богослужебной реформы. Да, с их стороны были проявления и нетерпимости, и агрессии, и стремления сделать всё быстрее, ломать о колено, но наряду с этими временами они стремились кончить дело миром. Однако чаще всего мирные проявления наталкивались на отказ и агрессию. Так что представление о старообрядческом миролюбии, увы, миф.

Да, кстати, о мифологии. Отец Вадим вроде бы серьезный знающий человек. Не понимаю, как он мог высказать следующее: «Ну насчет „ничтожных сравнительно мучительств Никона“ можно поспорить (число казненных в период опричнины, по разным оценкам, составило от 4–5 тысяч человек до 15–20 тысяч человек, а убыль населения России во время никонианских гонений и казней оценивается от 2 миллионов до 12 миллионов, по разным источникам)». Для справки: всё население России в 1670 году насчитывало не более 12 миллионов человек. Вопрос: как же тогда Россия жила дальше?

Какова же всё-таки численность людских потерь в результате раскола? Число казней старообрядцев правительством было невелико: судя по тому же Соловецкому мятежу, вряд ли оно превышало сотню человек. Приговор к сожжению выносился только после долгих увещаний, при этом он, как правило, применялся только к вождям старообрядчества. Гораздо больше погибло в результате гарей, начавшихся в 1670-е годы, кстати, с санкции протопопа Аввакума. До конца XVII века в них сгорело около 8200 человек. Еще около 4000 погибло в XVIII в. Как вы сами понимаете, это не двенадцать миллионов и даже не два. Вполне сопоставимо с жертвами от опричнины. Даже если мы приплюсуем к этому жертвы от восстаний Разина, Булавина и Пугачева (в общей сложности с обеих сторон не более 60 000 человек), то опять-таки на двенадцать миллионов не наберется.

В завершение рассмотрим причины раскола. Для его объяснения о. Вадим приводит цитату из Владимира Соловьева: «На престол митрополита-мученика сел патриарх-мучитель — и народ, терпеливо сносивший страшные мучительства царя Ивана, не вынес ничтожных сравнительно мучительств патриарха Никона». Уважаемый о. Вадим как-то забыл, или не знал, что опирается на филокатолика: в 1888 г. Соловьев тайно присоединился к католичеству и издал манифест русского католицизма ― книгу «Россия и вселенская Церковь», где переписывает всю церковную историю в духе папизма.

Ну ладно, оставим биографию В. Соловьева: будем разбираться по существу. Во-первых, за исключением достаточно темной смерти митр. Павла Коломенского, никакими «мучительствами» Никон не занимался, почти все они происходили после его ухода, а затем и низвержения с патриаршего престола. Во-вторых, именно Никон прославил мученика-митрополита святителя Филиппа Московского. В-третьих, как мы говорили, особых доказательств латинства архиереев представлено не было. В-четвертых, как мы видели, русский народ, а точнее ― его часть, не столько «в отчаянье стал бегать по лесам и болотам, засел в трущобах и полез на горящие костры», сколько шел на «окаянных никониан» с ножами и топорами, и спал и видел, как бы стряхнуть с себя не только патриаршую, но и царскую власть.

И вот здесь мы подходим к разгадке раскола. Он является законным чадом Смутного времени, яростной жажды воли и власти, охватившей в начале XVII в. все сословия Московской Руси. Когда Соловьев рассуждает о том, что-де терпели свирепого Ивана Васильевича и не стали терпеть сравнительно умеренного Никона, то он как-то забывает серьезный сдвиг в сознании в сторону свободы выбора, в том числе государя. В. О. Ключевский замечает: «Русский посол Григорий Волконский, посланный в Польшу в 1606 г., после убийства Лжедимитрия объявил, что „люди Московского государства, осудя истинным судом, вправе были наказать за злые и богомерзкие дела такого царя, как Лжедимитрий“. Князь Григорий сделал еще более смелый шаг: он прибавил, что хотя бы теперь явился и прямой, прирожденный государь царевич Димитрий, но если его на государство не похотят, то ему силой на государстве быть не можно. У самого князя Курбского, политического либерала XVI века, дыбом встали бы волосы, если бы он услышал такую политическую ересь». Действительно, в эпоху Грозного подобные рассуждения были невозможны, но они стали вполне реальны в эпоху Смуты и после Смуты. Еще вопрос, стали бы современники Никона терпеть Иоанна Грозного и его опричнину? Что касается Самозванца, то он стал знаком и знаменем бунта и мятежа и, возможно, мало кто задумывался о его истинности.

«Природный воскресший царевич» ― выражение народной мечты о свободе и добром царе-отце, но без государства, без поборов, без казней и опал ― появился для того, чтобы возглавить бунт против российского самодержавия и растущего абсолютизма, против отмены Юрьева дня и закрепощения крестьян, с одной стороны. Против резкого ограничения возможностей высшей знати ― с другой и, наконец ― против неполноправного положения мелкого провинциального дворянства и злоупотреблений служилой бюрократии. Цену за этот отнюдь не бессмысленный, но беспощадный бунт Россия заплатила страшную ― разорением половины страны и гибелью трети населения ― и это заставило бунтарей притихнуть, а народ ― прильнуть к самодержавию как к своему естественному защитнику.

Однако Русь восстановилась, отстроилась, окрепла, вновь стала «Третьим Римом цветущим». Между концом Смуты и началом Никоновских реформ прошло почти сорок лет. Выросло поколение «непуганых идиотов», забывшее ужасы Смутного времени и почувствовавшее на себе тяжелую руку первых Романовых и признаки грядущего абсолютизма, прежде всего ― утверждение крепостного права согласно Уложению 1649 г., которым были недовольны почти все: и крестьяне, и Церковь, и дворянство. Масла в огонь подливало и воровство чиновничества, и непотизм на самом верху, и тяжесть налогов. Всё это подогревало «бунташные» настроения, и русскому человеку было почти всё равно, за что или за кого бунтовать — из-за соли, из-за медных денег, ради «пропавшего» царевича Алексея Алексеевича, или даже патриарха Никона, как это было во время Разинского бунта. Как писал Достоевский в «Бесах»: «Вот почему всяк про себя и ожидал скандала; а если уж так его ожидали, то как мог он не осуществиться?»

А тут судьба сама посылает такой превосходный повод для бунта ― смену обряда, которую при большом желании и сильном общественном раздражении можно принять за «латинскую ересь», порчу веры, погибель Церкви и Царства, приход Антихриста. И тогда с чистой совестью можно завопить: «Нет царя. Нет патриарха». «Нельзя молиться за царя Ирода, Богородица не велит», как постановили своим «собориком» соловецкие монахи (возможно, отсюда Пушкин взял слова для своего юродивого Николки в «Борисе Годунове»). Словом, долой власть царскую, долой власть архиерейскую, даешь власть протопопскую. Вопрос раскола ― вопрос не веры, а вопрос власти, при этом власти абсолютной, какая не снилась никакому царю, ни патриарху, ибо те не могли послать тысячу своих подданных на сожжение, а Аввакум ― мог. И самые гари ― это средство бунта и сокрушения власти, во-первых ― показать ей, что она бессильна и ей нечем пригрозить старообрядцам, во-вторых ― возбудить народное негодование до высшей точки кипения. Что будет потом, после крушения царской власти, старообрядческие вожди не задумывались. Возможно, мыслили будущее России, как некое тысячелетнее царство, управляемое Самим Христом, а конкретно ― ими как Его заместителями. Отсюда — отзывчивость старообрядцев к революционной утопии.

Однако помимо предводителей с их интересами и амбициями, а также профессиональных бунтарей, были и простые верующие с их доверчивостью, с их готовностью жертвовать, с их мечтательностью, отсутствием рассудительности, страхами и надеждами на второе пришествие, апокалиптическим соблазном, которыми искусно пользовались вожди старообрядчества. Не учитывать всего этого со стороны высшей светской и церковной власти было как минимум неразумно. Она воспринимала как нечто незыблемое и само собой разумеющееся лояльность народа, которая отнюдь таковой не была. Властные амбиции и нетерпение верхов столкнулись с нетерпением и раздражением низов, что и произвело взрыв с далеко идущими последствиями. Отчасти его последствия купировал Петр Великий, дав возможность легального существования для старообрядцев, правда, ценой двойного оклада. В благодарность они… окрестили его Антихристом. Все попытки приручить старообрядцев и интегрировать их в Российскую империю в конечном счете оказались неудачными. Они деятельно участвовали и в Первой, и во Второй русской революции.

Вопрос о расколе ― вопрос о судьбах России и русской души. Поймет ли она, что «бунтом жить нельзя», найдет ли она в себе силы для созидательной деятельности ― духовной и материальной, или растратит себя в бесполезном бунтарстве и предастся самосожжению, «на радость соседей-врагов»? Этот вопрос обращен к совести и здравому смыслу каждого из нас.