В одном из произведений очень не любимых мною Стругацких вождь говорит своим приближенным: «Что-то скверно здесь пахнет». И один из них ему отвечает: «Правда? А я не чувствую». Вождь пропускает эти слова мимо ушей и гнет свое: «Пахнет, пахнет. Тухлятиной, как на помойке».

Разве мы не чувствуем этот запах в рассуждениях о необходимости таких компромиссов, которые сродни капитуляции, в поведении нашей прозападной элиты? И почему, понимая значение распада СССР, отдавая себе отчет в том, что это не только геополитическое, но и метафизическое падение, мы могли полагать, что не будет этого скверного запаха? Или же отмахиваться от него, считая, что он не имеет решающего значения. Так-таки не имеет? Ой ли!

Отказаться от постоянного обсуждения того, что сейчас происходит на Украине, нельзя. Но и обсуждать это всё снова и снова под разными углами зрения невозможно. Потому что происходит то, что происходит. И происходить оно будет еще долго. Повторю еще раз коротко то, что, видимо, с трудом осваивается нынешним российским общественным сознанием.

Украинское общество последние восемь лет готовили к войне, то есть намагничивали. Прежде всего идеологически, но и не только. А российское общество в течение всего этого периода не намагничивали, а размагничивали. Не мобилизовывали, а демобилизовывали. И предлагали в качестве способа жизни некое специфическое потребительство ― существенно криминализованное, скудное для большинства населения, но не перестающее от этого являться именно потребительством.

Складывалось определенное общественное бытие. И на него, образно говоря, наматывалось (или налагалось, или наклеивалось) определенное общественное сознание. Всем казалось, что жизнь будет не радикально меняться в ближайшие годы, а воспроизводиться на протяжении достаточно долгого срока. Возможно, даже настолько долгого, что ты в этом воспроизводстве проведешь всё отведенное тебе время жизни. А значит, из такого общественного бытия, воспроизводимого без каких-либо качественных изменений, следует извлечь какое-то жизненное содержание. Не извлечешь его, будет еще хуже. Жизнь пройдет, будучи лишенной всяческого содержания. Как-то, знаете ли, обидно, не правда ли?

А из предложенного общественного бытия извлечь что-нибудь ценное тоже достаточно трудно. Пережевывается какая-то жвачка в виде очень незамысловатых удовольствий, достаточно унылого зарабатывания денег, переставших ко второму десятилетию ХХI века возбуждать так, как возбуждало ранее их наличие или их отсутствие.

С одной стороны, такое пережевывание достаточно сильно раздражало очень и очень многих (на современном сленге это называется «доставало»).

А с другой стороны, ну что поделать? Такая вот эпоха. И другой для тебя не будет.

Лично мне из этого состояния пережевывания унылой жвачки, причудливым образом сочетающего в себе благополучие, возможное и при очень скудном потреблении, с очень определенным отчаянием, удалось вырваться. Но это удалось сделать, только создав коммуну, то есть осуществив внутренний исход из того общественного бытия, того способа жизни, который был предложен в качестве общепринятого.

Но в такого рода исходах участвуют всегда некрупные человеческие сообщества, почему-то называемые сектами. Лично меня это название всегда изумляло. Ведь всё зависит от того, что предложено, не правда ли? И вполне может быть модель, в которой макросоциум в виде нормы принимает пьянку, разврат, расслабуху и так далее. Почему же в этом случае группа, которая эти нормы принять не хочет, и с этой целью задает самой себе, например, сухой закон, высокоморальный образ жизни и чрезвычайные трудовые нагрузки, должна называться сектой? Кстати, была ли в этом смысле сектой группа первохристиан, ушедших в катакомбы? Ее называли сектой и, возможно, внутри ее бытия были некие переборы. Но осуществляла она внутренний исход из бесконечного гниения Римской империи, заполненного одновременно и развратом, и садизмом, и унынием.

Почему люди, которые не хотят разлагаться вместе со всеми, ― сектанты? То есть я понимаю, почему люди, которые вместе со всеми не хотят жить бурной и наполненной внутренней жизнью, могут быть названы сектантами. А если всё наоборот, то при чем тут рассуждения о сектантстве? Не было бы этих самых катакомбных христиан ― не продлила бы свое существование Римская империя после Константина, не сформировалась бы Византия, не собрался бы снова христианский Рим после эпохи разрушения Древнего Рима варварами.

И разве не то же самое происходило с большевиками, которых тоже называли сектой? Разве не они начали собирать заново Русь после маразма позднего царизма и чудовищной бесперспективности, явленной Временным правительством после Февраля 1917 года?

А кто, собственно говоря, начинал строительство США? Если верить выдающимся американским историкам, то это делали прямо-таки натуральные секты, осуществлявшие полноценный исход из Европы. Лично я сложнее отношусь к формированию зачатков будущего американского общества. Но это не значит, что роль знаменитых протестантских сект в формировании США может быть сведена к нулю.

Так что я предлагал и предлагаю не приравнивать так называемые катакомбные структуры к сектам. Катакомбные структуры вполне могут порождать всё, включая новую государственность. Потому что они яростно отказываются от жизни в собственном соку. А сектам такой яростный стратегический отказ свойственен далеко не всегда. И потому они вполне могут стать не зачинателями новой яркой макросоциальности, а либо частью общего гниения, либо даже элементом добивания остатков мало-мальски живого макросоциума.

Но как бы то ни было, не катакомбность и не сектантство составляли содержание российского макросоциального бытия в период, который по аналогии с украинской бандеризацией можно назвать последним восьмилетием российского существования.

Настоящее содержание этого бытия состояло в многообразной размагниченности, идеологической прежде всего, но и не только. Я прекрасно понимаю, что настоящее содержание жизни в России создает провинция. Но в рассматриваемый мной период уже не было особого различия между размагниченностью какой-нибудь ярославской, саратовской, красноярской жизни и размагниченностью жизни столичной. При всей многообразности существовавшей размагниченности ее совокупный образ, конечно же, задавала Москва с ее знаменитой собянинской плиткой, собянинскими праздниками, собянинскими декоративными арками, загораживающими великие памятники, и так далее.

Ничего такого особенно плохого Собянин не делал. Утверждая это, я не хочу сказать, что Собянин делал что-то хорошее. Я всего лишь хочу сказать, что он ничего особенного не делал. То есть делал всё то же, что и другие губернаторы. Просто у московского мэра возможностей было больше для того, чтобы делать то же самое. Вот он и стал лицом, задающим некий тренд рассматриваемого мною периода. Еще раз предлагаю читателю сопоставить этот тренд с восклицанием одной из героинь чеховской драмы «Три сестры», которая выдала интеллигентным доходягам свое новое мещанское кредо: посажу-де, мол, цветочки, и будут пахнуть. Ну так цветочки были посажены и пахли.

По мне, так этот запах вполне можно называть смердящим. Или запахом тлена. Но кому-то он нравился. И тротуары, уложенные плитками, нравились. И цветочки нравились. И кафешки-мафешки, и этакий пошловатый климат хеппенинга нон-стоп, и многое другое.

Вот так и жили. Кто-то в свое удовольствие. Кто-то тоскуя. Кто-то сходя с ума. А крайнее меньшинство ― осуществляя этот самый исход.

Потом нарвались на ковид. И это резко усугубило ситуацию, не поменяв направленность развития того процесса, который я всегда называл гнилостным, смердящим, тлетворным и так далее. И который кому-то казался чуть ли не упоительным, правильным, отвечающим жизненному запросу.

И мало у кого возникал, например, вопрос о том, почему американская элита решила поделить мир на полюс добра и зла. И ввела Россию в этот самый полюс зла, притом что формально к этому не было никаких оснований. Ведь налицо была многопартийная система, разделение властей и прочие демократические забавы. Которые в ХХI веке уже не впечатляли, поскольку совсем уж очевидной становилась формулировка Блока:

Под знаком равенства и братства

Там зрели темные дела.

А кому какой-то Блок мог быть указом в ХХI столетии, да и когда-либо вообще? Ну примстилось ему, что что-то там зреет… И что? Жизнь менять по этой причине? Как? Зачем? А если даже это не примстилось Блоку, что поделать. Поток влечет куда-то ― ну ты в нем и влечешься. Как сказал наш президент по другому поводу: «Нравится, не нравится ― плыви, мой чёлн по воле волн».

Тут что главное с точки зрения текущего момента? То, что даже эта новая чудовищная манихейская черно-белая картинка, в которой нам уготована роль наичернейшего элемента, общество не впечатлила ни на йоту. И власть, видимо, не впечатлила. Сказано было нечто типа «собака лает, ветер носит». И никто на это не возразил, что, знаете ли, когда как. Когда ветер носит, а когда и за лаем что-то другое начинается. Рычание, например. Или укус. Или прыжок с желанием порвать горло.

Считалось, что американский пес брешет лениво и напоказ, и ничего опасного эта его черно-белая брехня не содержит. Не впечатлило и то, что почему-то в ХХI веке в виде врага был избран какой-то авторитаризм. Раньше всё же говорилось про тоталитаризм, который полностью извращает неотменяемые человеческие потребности. Говорилось также, что, напротив, авторитаризм не так уж и плох, ибо совсем неотменяемые человеческие потребности не подвергаются при нем наисвирепейшему надругательству, как при тоталитаризме. А еще говорилось, что бывает авторитарная модернизация, к которой в принципе надо относиться совершенно нормально.

Никто не впечатлился тем, что это было вдруг отменено сначала для развивающихся стран, в которых без элементов сдержанного авторитаризма развитие вообще невозможно. Не впечатлились и тем, что после этой отмены началось. И никто не спросил: что, собственно случилось? Почему хорошими были раньше авторитарные режимы Чан Кайши и даже Дювалье, а теперь любой авторитаризм стал плох и потребовал своего немедленного низвержения с помощью натовских бомбардировок и прочих сомнительных прелестей? Почему даже проамериканский характер авторитаризма того же Мубарака или Бен Али должен быть низвержен достаточно кровавым образом? И почему никого не смущает, что низвержение будет осуществляться с помощью «Братьев-мусульман»*, талибов* и еще невесть каких людоедов? Что за дела такие? Что за новые песни?

Ну и причем тут Россия?

Никто не задался такими вопросами. Никто не понял, что собака не брешет попусту и не сотрясает воздух. И что это даже не собака, а хищник, может, и не вполне здоровый, но еще достаточно свирепый. И раз этот хищник так изгаляется, то это значит, что он хочет вцепиться в чье-то горло. И он уже не скрывает, в чье именно.

Никто не захотел в течение восьми лет готовить российское общество и государство ко всему тому, что знаменовало собой такое поведение очень свирепого и опасного хищника. Напротив, всем предлагали праздновать, гулять, бухать, релаксировать, греть телеса на пляжах в отпускной период. И что-де, мол, если что-то случится, то армия у нас такая могучая, что дальше некуда, при этом профессиональная. Так что вы, знаете ли, отдыхайте, а армия свое дело сделает.

Так вела себя Россия.

А Украина вела себя диаметрально противоположным образом. Она маразматически проигрывала все слагаемые человеческой жизни. Она упивалась воровством и бесчинствами. Но при этом она сформировала миллион людей, готовых стать проводниками нечеловеческой, подлой и темной, но вполне себе мощной и ядовитой бандеровской идеологии. Украина взяла эту идеологию один к одному у Бандеры. И стала насаждать с помощью этого самого миллиона людей, способных к такому насаждению. Насаждать идеологию стали в каждом детском саду и школе, в каждом взводе украинской армии. А поскольку бандеровская идеология сродни вирусу безумия, причем вирусу весьма и весьма заразному, то это сумели насадить.

И вот теперь примерно 200 тысяч российских парней-контрактников должны противостоять около полумиллиону разноперых, разнокачественных, в различной степени бойких и неслабо вооруженных противников, окапывающихся в мощных оборонительных сооружениях, брать которые в принципе надо при пятикратном преимуществе в живой силе. А тут вместо этого чуть ли не нечто обратное. Плюс эта самая идеологичность. Плюс реальная многомерная поддержка Запада. Плюс многое другое. Неужели и теперь острота момента всё еще не ощущается?

Не зря говорилось в предыдущий период нашей истории, что народ и армия ― едины. То есть они едины во всем. Нельзя создать армию с одними социальными параметрами и население с другими. Либо и там, и там есть мобилизация, либо и там, и там ее недостаточно. Ну так ее и было недостаточно. А запашок, который кому-то так нравился, проникал повсюду. И лично мне казалось, что в армию он проник очень сильно. Но выяснилось, что я не прав.

Даже в размагниченном обществе армия повела себя далеко не худшим образом. И пробивается сейчас с достаточным упорством и ратным трудолюбием сквозь многометровые железобетонные укрепления противника.

Но разве всё остальное должно по-прежнему источать прежние запахи? А ведь запахи эти просто шибают в ноздри. Ну так и доколе?

* — Организация, деятельность которой запрещена в РФ.