Мы познакомились со Сварным в далеком 2015 году. С тех пор регулярно созванивались, общались. Чем больше я узнавал его, тем больше мне казалось, что передо мной не реальный человек, а словно герой из какой-нибудь советской книги Фадеева или Алексея Толстого. Казалось, таких людей уже нет, они вымерли в наше циничное время. Но Сварной был реален. Вкалывал на тяжелой работе за троих, а в отпуск ездил на своей машине на Луганщину, отдавал последние гроши ради помощи с трудом выживавшим тогда новым республикам. Ему было тяжело, он сам едва сводил концы с концами, мутная наша жизнь мяла его и давила. Но он находил время и деньги, грузил машину и ехал. В том числе потому, что это была отдушина для него самого. Там были особые люди, беда оголила жизнь и очистила. Сварной не только помогал другим, но и сохранял себя — ведь вокруг было чужое, чуждое для него время.

Теперь, когда извергся вулкан СВО и сдвинулись литосферные плиты истории — всё всерьез изменилось. Присоединив Донбасс, большая Россия не растворила его в своей расслабухе, а сама окунулась в войну — и теперь должна, как и Донецк с Луганском когда-то, биться за свое выживание. Гуманитарщик обратился в бойца-добровольца с позывным Сварной и ушел на фронт. Время вновь взывает не к обывателям и дельцам, а к творцам и героям.

Я долго думал, как мне ёмко описать для читателей человеческую сущность Сварного, и вдруг понял. Это же русский рабочий-большевик. Я думаю, именно такие, как он, составляли плоть ленинской партии накануне октября 1917 года. Такие строили страну при Сталине, бились на фронте и крепили тыл, затем поднимали Союз из руин. Это тип абсолютно бескорыстного, скромного, внутренне очень целостного рабочего человека. Он немногословен, но деятелен, удивительно добр и отзывчив к людям вокруг, при этом беспощаден к врагам. Он твердо верит в свои идеалы и в правое дело готов вложиться всецело, забыв при этом о себе.

Уверен, прочитав эту оду, Сварной сморщится, замашет руками — «Да какой я герой!» Но мы должны, не ему даже лично, а этому чудом уцелевшему типу людей воздать должное. Да, герой. Скромный, тихий, с виду никогда и не скажешь — мужик как мужик, глаза только какие-то небывало чистые, честные. Настоящий герой.

— Сварной, расскажи, когда и где ты родился? Что у тебя была за семья? Какие у тебя, если кратко, взгляды на жизнь?

— Родной город у меня Челябинск, родился 21 декабря 1967 года. Жил, учился, потом переехал в Пермь, выучился на сварщика, затем был призван на флот. Был в Севастополе полгода, затем Северный флот. Ходил в дальние походы. Служил в Польше. Так что насыщенная боевая служба была. Это было с 86-го по 90-й год, когда еще существовал Советский Союз. За границей к нам уважительно относились, потому что мы были империей, были страной, на которую все посматривали с опаской. Взгляды… В родне у меня все были коммунисты. Еще в молодости, в училище, был членом комитета комсомола, затем на флоте. В общем, я коммунист до мозга костей. И по убеждению, и по своему образу жизни. Поэтому все события, которые происходили с нашей страной, были мне небезразличны.

— Скажи, с какого года ты стал жить в Волгограде?

— Здесь с девяносто восьмого года. Работал сварщиком, резчиком, главным механиком на ремзаводе, сейчас совмещаю всё сразу на металлобазе — принимаю, сортирую, режу, слежу за территорией.

— Значит, ты всю жизнь рабочий?

— Всю жизнь рабочий, конечно. Поэтому совесть чиста.

— Ты как-то следил за Майданом в Киеве, за тем, что происходило на Украине до него? Если следил, как ты всё это воспринимал?

— Я следил за этим очень внимательно. Знаю и от очевидцев — у меня много друзей, которые потом от беды приехали сюда, в Россию. Всё это примерно походило на то, как в девяностых продали наше государство. До того Украина жила как бы своей особой жизнью. А потом произошел обвал. Предательство Януковича. Победа Майдана. Практически — это просто профашистские силы пришли к власти. Большинство населения они подмяли под себя. Террором, издевательствами. Бандитские, криминальные принципы начали работать. А то, что дальше произошло: Крым, Донбасс, СВО — это просто закономерный процесс восстановления нашего государства. Просто русские люди начинают прозревать, и отсюда идет это боевое противостояние.

— 2014 год, с которого всё началось, был очень насыщен событиями. Какое из них стало для тебя толчком, после которого ты понял, что уже в стороне не останешься и будешь в этом как-то участвовать?

— Ну толчков было просто миллион… Тогда у меня было прямое общение в интернете с этими моральными уродами, так называемыми нацистами. Смотрел, как они радовались, когда наших детей убивали, смотрел, как они мечтали, что впереди гибель России, что всех русских будут скоро убивать в массовом порядке. Причем это они говорили всё на чисто русском языке. Понимаешь, в чем дело, большинство людей в глубинке, в России, с этим нацизмом не столкнулись. В беду попали только те русские, кто жил на Украине. Кто там родился, кого распределяли в советское время по заводам, кто переезжал, климат потеплее искал, кто ехал на те же шахты работать — потому что зарплата там была очень достойная в советское время. Русские люди жили там, это была и есть наша русская земля.

— Сварной, когда и как ты впервые поехал в Донбасс?

— В 2014 году я съездил в первый раз, так сказать, на разведку. Затем, в 2015 году, уже целенаправленно поехал. У меня был полностью груженый УАЗ, 1,8 тонны. Водители понимают, что это собой представляет, — полностью загрузить такой вес. Я поехал в Луганск, целенаправленно в ополчение. С продуктами, амуницией, медикаментами. Были проблемы перебросить это всё через границу. Приходилось вызывать в Луганске местных ребят, из тех, кто помогал ополчению, мы разгружали УАЗик, перегружали в машины, перевозили это через границу, чтоб определенное количество килограммов было на человека. Затем разгружались в ополчении. Я приезжал уже порожний снова, загружал часть и уже поадресно развозил. После раздачи продуктов, медикаментов, вставал в ряды ополчения, но не подписывал контракт. У меня было где-то 2–3 недели времени. Выполнял все приказы, указания, как водитель УАЗика. То есть моя задача была развести, завезти, довезти всё, что нужно было для обеспечения фронта.

— И сколько раз ты ездил за все эти годы, до начала СВО?

— Я ездил десять раз. Десять поездок было.

— И ты не просто приезжал и отдавал груз, а ездил именно по различным поселкам, по маленьким городкам?

— Да, именно так. Был практически во всей Новороссии.

— Ты можешь рассказать какой-нибудь яркий эпизод, какой-то случай из этих поездок? Может быть, какой-то человек врезался в память?

— Эпизодов было очень много. Понимаешь, у меня была редкая возможность зайти в любую квартиру и заглянуть в любой холодильник. Когда приезжаешь, видишь стариков с детьми, открываешь холодильник, а там ничего нет. Была экономическая блокада. Людей натурально, как в Ленинграде, морили голодом эти бандеровцы проклятые. Очень было тяжело, иногда не успевали. Случалось, люди просто умирали от голода в квартире. Вот это самое страшное. С 2014 по 2017 год была еще полная неразбериха, растерянность людей, не знали точно — поможет Россия, не поможет… Надеялись на свои силы. Было немного даже отчаяния. Всё из-за этих разговоров у нас о том, что «они там сами пусть разбираются». Вот это было самое тяжелое. Потому что когда приезжаешь туда, и постоянно спрашивают люди: «Да что же? Как же Россия? Не бросит нас?» И я от своего лица, от лица тех российских граждан, которые помогали, говорил: «Россия придет. Россия поможет». Брал на себя моральную ответственность за это всё. И это, наконец, случилось с началом военной операции.

— Можно уже догадаться, но всё-таки спрошу. Несколько слов про то, как ты воспринял признание ЛДНР и начало СВО.

— Считаю, мы сильно запоздали. Вместо того, чтобы в 2014-м, 2015-м, 2016-м году ввести армию и загнать этих бандеровских крыс за границу Польши, мы начали договариваться. Договариваться с бандитами, с убийцами просто нельзя. Всё это можно было остановить еще тогда, когда побежала их хваленая армия, «лучшая в Европе», как они себя называли (речь про 2014 год. — Прим. ред.).

— Скажи, как ты оказался в зоне проведения СВО уже как военный?

— Это было очень ответственное решение, потому что одно дело — помогать, и другое дело… Мы, мужики, должны встать с оружием в руках. Потому что нельзя долго терпеть всего этого издевательства над русским народом. Народ должен встать, взять в руки оружие и уничтожить тех, кто глумился над нами все эти годы. Подавляющее большинство бандеровцев, которые там скакали с 2014 года, они уже закопаны. Отсюда вывод такой — всё идет по плану, всё идет как надо. И всё в итоге, чтобы там ни говорили, будет по-нашему.

— Расскажи что-нибудь о сослуживцах-добровольцах. Каких людей ты там встретил? Откуда они? Какого возраста? Многие ли имели боевой опыт?

— В мае 2022 года у меня был первый заход в качестве военнослужащего Вооруженных сил РФ, это был батальон БАРC. Июнь, июль мы стояли под Балаклеей. Ребята были со всей страны. Возраст разный. Большинство было с боевым опытом. Мотивированные, все шли не за деньги, а за идею. Идею того, что нужно заканчивать это только вооруженным путем, что бесполезно разговаривать, договариваться. Нужно уже было просто освобождать нашу страну. Было понимание того, что перед нами враг, и удовлетворение от того, что мы физически уничтожали противника, который долго гадил всему русскому миру.

— Расскажи о первой командировке, когда вы стояли под Балаклеей.

— Мы были разведкой, на 17 километров в тыл противника уходили. Один раз на нас была засада. Мы эту засаду обошли с тыла, сняли снайпера, молчком развернулись и ушли. Не стали на бой задерживаться, потому что наши далеко, могли бы нас в кольцо взять.

— Опиши механику войны в той командировке, как всё было устроено?

— Командир говорит: «Ну че, мужики, идите! Не знаем, есть они там, нету, хрен его знает. Идите — и всё». Лес густой, с беспилотника ничего не увидишь. Выходим в рейд. Идем потихоньку, слышим — голоса. Ага. О чем это говорит? О раздолбайстве, что они там болтают, друг на друга орут.

— По-русски или по-украински?

— По-русски, но с украинским акцентом. Мы молчком, тык в планшет, тихо уходим — координату принимают наши пушкари и гасят туда. Потом опять идем, смотрим, там всё разбито. Вот такая вот война. Ночью подходит их диверсионная группа, у нас бодание начинается. Мы лупим по ним, они по нам чуть-чуть. Но в основном сразу разворачиваются и уходят, в долгий бой они боялись вступать. Бывает еще так. Идем, проверяем дорогу, смотрим — ДЗОТ, ДОТ. Вызываем танк, танк приходит, мы вдоль охраняем его. Танк прямой наводкой отстреливается по этому ДОТу, ДЗОТу, разворачивается и уходит. Мы смотрим, а там (в ДОТе)… Ох ты, не дай бог там быть.

— Получается, в Харьковской области не было линии фронта как таковой? Чтобы окопы накопаны, траншеи, заграждения.

— Не было. И у нас сплошного фронта не было. Были участки, где прямо накопано, через каждые три метра башка торчала. А там, где не было окопов, там всё заминировано. Там ни мы, ни те не появлялись. Если они знали, что мы здесь сидим, значит, здесь можно попробовать пройти. Там, где нас нету, там всё заминировано к черту.

Расскажу еще такую историю. Выезжают минометы. На «Хаммерах», раскладываются, 5–6 человек, и обстреливают частный сектор, мирных жителей. Люди приходят, нам говорят: «Что же нам делать, миномет долбит, то бабушку, то дедушку убьет». Мы начали охотиться целенаправленно за этими группами. Растяжкой уничтожили один «Хаммер», сгорели в нем два полковника и какой-то нацик. После этого в нашем секторе прекратились эти минометные обстрелы. Более-менее уже стало. В целом бодро воевали. Умудрились при наличии на линии фронта 1200 человек их пятитысячную группировку давить. И 17 километров фронта мы откусили у них, когда это была наша зона ответственности.

— Жалости к противнику вы не испытывали?

— Да ну, ты что. О чем ты говоришь! (смеется) Нет, никакой жалости. Враг — значит, враг. Ты знаешь, у меня «эфка» [граната] всегда с собой была. Потому что если тебя поймают, в лучшем случае просто изуродуют и в итоге всё равно убьют.

— Скажи, ты общался там с мирными жителями Украины?

— Мирные жители говорили одно: «Ребятки, только не уходите. Только не уходите». Затем произошла просто беда, когда нас вывели на ротацию, вместо нас никого не завели. Я считаю, что это на грани предательства нашего логистического центра, нашего штаба. Потому что не было бы этого обвала фронта, если бы нас хотя бы оставили, или еще привезли вооруженные силы, подразделения перекинули. После нашего ухода оставались там луганские, донецкие мобилизованные… Как вы знаете, произошел обвал фронта. Все люди, которые там вдоль наших позиций жили, с нами общались, помогали нам — они, по достоверной информации людей, которые успели сбежать, были убиты. И что теперь? Не знаю… Это очень тяжелая тема.

— Первая твоя командировка была летом, еще до мобилизации. Потом произошла мобилизация, ты был уже во второй командировке, в другом совсем месте, в Херсонской области.

— Да. Нас сначала привезли в Донецк, но потом появилась угроза того, что на Кинбурнскую косу будет высажен большой десант, украинская сторона объявляла, что они начнут освобождение Крыма. И нас туда направили.

— Сразу вопрос. Какую ты увидел разницу между первой и второй командировками? Именно в том, как работает военная машина.

— В положительную сторону. Началось полное оснащение. Чтобы там ни говорили нытики, что «всё плохо», я считаю, что всё нормально, всё в порядке. Логистика начала работать, начала наша армия набираться опыта. Мы можем воевать.

— А какую-то разницу в противнике ты заметил? Слабее он стал, сильнее? Осторожнее, может быть?

— Раньше с нами воевали нацики, зашуганные украинцы, загоняли их иногда на передок. Сейчас вот последнее, на Кинбурнской косе, наши минёры завалили двух поляков и американца.

— То есть вы столкнулись там с представителями стран НАТО? Это подтвержденная информация?

— Да. По нашей информации, у них зарплата от 1000 до 1500 долларов в сутки. Поэтому сгребается с Европы всё дерьмо, которое за цветные фантики готово гадить нашей стране.

— Опиши кратко будни фронтовой жизни второй командировки. В чем состояла ваша боевая работа?

— На Кинбурнской косе, семь километров, кончик косы, был занят укропами. То есть они там сидели, делали ротацию на маленьких резиновых лодках, потому что большие катера уничтожались. Коса была заминирована широкой полосой с их стороны и с нашей. Стоят безоболочные мины со стеклянным взрывателем, которые можно только щупом обнаружить. По ночам они пытались нашу сторону разминировать, видимо, «кошками». Мы по ночам с ними вступали в прямой бой. То есть они со своей стороны, на расстояние где-то 300–350–400 метров вели обстрел, пулемет, миномет. Мы в ответку — пулемет, АГС был у нас.

— Это же очень маленькая площадь, Кинбурнская коса. Пытались вас подавить артиллерией или ракетами?

— Прилетало к нам всё. Но благодаря тому, что мы делали ложные позиции, перемещались с места на место постоянно, не сидели на одной позиции, большинство приходилось в пустоту. То есть прилетает, взрывается, нас там нет. Мы постоянно, как говорится, с окопа в окоп. На ложных позициях разбрасывали мусор… Ну и всё. Ну прилетало. Лежишь в окопе этом, сорок сантиметров, свистит всё кругом. Ракеты «Ураган» прилетали, взрывались, да, по ушам било. Но это как бы обычное дело.

Если их «птичка» [коптер] была в воздухе, они не могли долго делать наведение, потому что или «птичка» уничтожалась, или наша ответка начиналась по позициям, откуда велся огонь. Поэтому они сворачивались и меняли свои позиции. Наши артиллеристы молодцы, они постоянно их кошмарили по полной. Николаев оттуда близко, в бинокль берег хорошо просматривался. При любом движении по берегу туда наносился удар или с минометов или артиллерия просто. Постоянно у них там воздушная тревога, когда наши начинали.

Наша задача состояла в том, чтобы мы держали позиции, следили за минным полем и мелкими диверсионными группами, которые там постоянно пытались высадиться, то есть уничтожали эти группы. Всё было заминировано очень сильно. Сидишь, как паук в этой паутине, на проводах. Дроны подлетали. Если ты в доме коттеджном сидишь, он жужжит где-то в метрах пяти от тебя, и ты просто сидишь, не двигаешься, и всё. Не выглядываешь: «чё там жужжит?» Раз — замер, всё, терпеливо сидишь. Ищут, ищут, куда ударить. При передвижении по местности, лесок слабенький, начинались просто обстрелы. Из-за того что обстрел издалека, они не могли точно навестись. По площади бомбардировки были. Рассасывайся по территории, ложись в ложбинку, и всё нормально будет. Вот такая штука.

— Вы находились на сильно выдающейся в сторону Украины части суши. Не было опасности, что вас отрежут от большой земли? Рядом Николаев, Одесса неподалеку. Жутковато быть на краешке нашей земли, под носом у противника?

— Инструктаж был такой: если идет большой десант, занимаем круговую оборону и держимся, сколько можем. То есть варианта уйти потом просто не было. Поэтому никто не собирался никуда ни бежать, ни отходить, задача была просто стоять, нанести больше урона. Небольшой напряг, что могли перерезать ее [косу], был. Но результат, уверен, был бы один и тот же — они были бы уничтожены все. Так что ничего, всё нормально.

— Что самым сложным было в этой военной работе?

— Терпение. Мы копали окопы, и через сорок сантиметров шла вода уже — Кинбурнская коса невысоко над уровнем моря. И поэтому постоянно ты мокрый, постоянно большая влажность. Ставили палатки, укрывали лапником, но нельзя было разводить ни костры, ничего. Закапывали только пропановые баллоны, сооружали маленькую горелочку. Тяжело было постоянно с мокрыми ногами сидеть в окопах и через прибор ночного видения всё время смотреть в напряжении — не пойдет ли там ДРГ или еще что-то… Потому что был случай, что заходили ДРГ к нам в тыл. Но их шугали, и они уходили. Но не все — кто-то взрывался на наших минных полях и оставался.

— Тебе приходилось общаться с мобилизованными?

— У нас мобилизованные были, но они очень сильно отличались от добровольцев в том плане, что мы были постоянно более собранными, более понимающими, где мы находимся. Объясняли, что «ребятки, не курите, не ходите толпой и делайте ложные позиции, и так далее». Отсюда были потери — по скоплению этих ребят наносился удар. Это говорит о чем — была легкомысленность, непонимание того, где они находятся. Всё это, к сожалению, лечится только кровью. В нашем случае было всё положительно, потому что мы делали запасные позиции, ложные позиции. У нас максимально был личный состав рассредоточен по объектам, у нас не было нигде скоплений. Потому даже когда были минометные, ракетные обстрелы, у нас минимальные потери были.

— На основе того, что ты наблюдал и слышал — какие главные проблемы есть у нашей армии, которые нужно решить, чтобы более успешно работать?

— Главная проблема нашей армии — у нас уничтожены командные училища. Вместо пяти наших командных училищ осталось одно. Нам не хватает профессиональных военных. Это было одно из правил уничтожения российской армии. Уничтожили наши лётные училища, уничтожили наши командные училища. Приходят, да, молодые мотивированные ребята, но у них большая нехватка опыта. Опыта взаимодействия, командного понимания, как нужно вести боевые действия. Это очень нам будет дорого стоить. Надежда только на то, что чем дольше продлится операция, тем больше у нас снова будет возрождаться командный состав. Потому что те люди с боевым опытом, кто воевал в Афганистане, Чечне, они уже имеют свой возраст. В основном это люди, которые не очень удобны начальникам, тем генералам, которые в мирное время купили свои должности за деньги.

— Ты имеешь в виду боевых офицеров?

— Да, потому что боевой офицер — это боевой офицер. Он не любит красить траву для приезда начальника, подметать дорожки и так далее. Он скажет правду. Если надо — даст в лоб тому, кто не понимает, что и как. Сейчас это всё только в зачаточном состоянии. Будем надеяться, что ситуация будет улучшаться.

— Как ты оцениваешь противника нашего? Насколько это вообще Украина? Может, скорее уже какой-то симбиоз с НАТО?

— Наш противник, к сожалению, это просто моральный урод, для которого нет ни принципов, ничего. У них огромное преимущество в том, что они могут среди мирных людей начать обстрел, прекрасно понимая, что мы не сможем им дать ответку. Понимая, что у них нет будущего, они гадят по полной, где и как могут, и я думаю, нагадят еще очень много. Если наше высшее руководство не соберется и не доделает до логического завершения всё, что начато.

— Непростой вопрос в завершение. Немало людей считают, что война всегда калечит людей. Что, мол, если человек сходил на войну, попал там под огонь, видел различные жестокие вещи, которые всегда с войной связаны — кровь, смерть, — то он уже обязательно психически не совсем адекватен. И ведь действительно, каких-то людей это калечит. Как ты к этому относишься? По-моему, ты глубоко адекватный человек, при этом много что видел в зоне боевых действий. Так почему одни люди ломаются, им это психически очень тяжело переносить, а кто-то переносит всё стойко и готов идти дальше по этому пути?

— Да, это для меня загадка. Почему люди начинают чего-то бояться, ломаться. Я этого не могу понять, потому что приходилось и под обстрелом быть, и прямой бой вести, то есть смотреть в упор на врага… Не знаю, кроме ощущения радости, что ты доставляешь им такое, что они там кувыркаются со страха, ищут пятый угол, как говорится, больше ничего не испытываешь. Не знаю, ни сознание не меняется, ничего. Нужно просто знать, для чего ты это всё делаешь.

Я не могу понять пацанов, которые вышли из боя и сидят на стакане, мол, погибли друзья. Ну погибли друзья — ты просто берешь снова в руки оружие и мстишь за них. Это по-мужски, а не так, что садишься на стакан, изображаешь из себя идиота, переживающего чего-то. Нужно быть мужиком, оставаться им в любой ситуации. Для меня всё просто как открытая книга. Знай, за что ты стоишь, за кого ты стоишь и для чего ты живешь. Знай свою историю, своих предков, помни о них всегда. Всё.

— Сварной, большое спасибо! Настоящей тебе боевой удачи!

— Я хотел бы еще сказать, что ребята, которые собираются идти на войну, чтобы они знали, для чего они это делают. Это всё делается для того, чтобы нашим детям, нашим внукам досталось меньше. Наши деды и прадеды не добили эту фашистскую сволочь, кого-то пожалели, кого-то выпустили потом. Надо было сразу всё это добивать до конца. Если мы сейчас не доведем всё до логического завершения, мы просто все проблемы отодвинем нашим детям. Им нужно оставить безопасную, мощную, сильную Россию.