Лет двадцать назад я присутствовал на мозговом штурме, участники которого пытались примирить необходимость самолетов гражданской авиации лететь при взлете и посадке над определенными дачами — и интересы обладателей этих дач, которые хотели, чтобы самолеты не ревели у них над головой, и они могли бы спать спокойно, да и вообще жить спокойно. Каждое из семейств, которое жило на той или другой даче, убеждало лиц, принимающих решение о трассах, по которым летят самолеты, что трассу надо проложить подальше от их дачи. И каждое семейство делало это по очереди. Наконец, лицо, принимавшее решение, жалобно и я бы сказал даже тоскливо изрекло: «Но где-то же этим самолетам надо летать!»

Когда в прессе обсуждают, что президент России Владимир Владимирович Путин дружит с такими-то и такими-то учеными или спортсменами, бизнесменами, то так и хочется сказать: «Но с кем-то он должен дружить! Он же человек». С кем-то он должен дружить, с кем-то дружили все его предшественники с незапамятных времен. И я никак не могу понять, почему надо драматизировать факт дружбы Путина, например, с братьями Ковальчуками, вполне авторитетными физиками, разумными, патриотичными людьми. Еще никогда в истории человечества не было, чтобы глава государства не опирался на известных и созвучных ему людей, на свои представления об их надежности и так далее.

Ну, так вот. Один из таких людей, Михаил Валентинович Ковальчук, известный российский физик, член-корреспондент Российской академии наук, руководитель Института имени Курчатова, выступил 30 сентября 2015 года на заседании Совета Федерации с достаточно убедительным, развернутым докладом, посвященным в том числе и фундаментальным угрозам нашей государственности, равно как и государственности вообще.

Совершенно справедливо отметив факт чудовищной экспансии западной цивилизации, стремящейся и подчинить себе всё человечество, и извратить константы человеческого существования, Михаил Валентинович (сказав о многих опасных тенденциях, которым стремится противостоять патриотическая общественность вообще и «Суть времени» в частности) обратил внимание на следующее:

«Вам это может показаться таким как бы зловещим, странным будущим, но надо понимать, что, к сожалению, это реальность. Вот давайте грубо взглянем на мир, как устроен мир? Мир устроен был очень просто: некая элита всегда пыталась весь остальной мир поставить себе на службу. Сначала был рабовладельческий строй, потом был феодальный, потом был капитализм в том или ином виде фактически, но каждый раз это заканчивалось сменой формации. Почему? Потому что люди, которых элита пыталась превратить в обслугу, этого не хотели по двум причинам: они, во-первых, были биологически такими же людьми, как те, кто их хотел превратить в обслугу, а во-вторых, у них вырастало, по мере развития, самосознание и они сами хотели, так сказать, стать элитой. И вот весь этот круговорот происходил.

А теперь получается следующее: сегодня возникла реальная технологическая возможность (вмешательства в процесс эволюции человека). И цель — создать принципиально новый подвид Homo sapiens — «служебного человека». Если вы смотрели фильм «Мертвый сезон», вы хорошо помните, но тогда это были там какие-то рассуждения, а сегодня биологически это становится возможным сделать. Свойство популяции «служебных людей» очень простое: ограниченное самосознание, и когнитивно это регулируется элементарно, мы с вами видим, уже это происходит».

Михаил Валентинович никоим образом не восхваляет такое развитие ситуации. Оно ему претит так же, как и всем моим соратникам по движению «Суть времени». Еще раз подчеркну, что вдобавок Михаилу Валентиновичу, как это явствует из данного его выступления, претит и многое другое из того, что претит мне и моим соратникам: тут и ювенальная юстиция, и обрушение морали, и безграничный приоритет индивидуального над коллективным. Так что я совершенно не собираюсь что-нибудь оспаривать из того, что Михаил Валентинович сказал в этом докладе. Я просто хочу обратить внимание зрителя сначала на этот фрагмент, в котором на Совете Федерации поставлен вопрос о разрыве единства вида Homo sapiens. Речь идет о том, что этот вопрос уже внесен в некую повестку дня, и тут уж ничего не поделаешь. То есть нравственно, говорит Михаил Валентинович, это надо всячески отвергать. Но дальше-то что? Прогресс будет развиваться, никакие моральные сдерживания этого прогресса никакого результата не дадут. Потому что прогресс — он и есть прогресс. Он сметает любые преграды. Ну, а значит…

Дальше хотелось бы, чтобы было сказано несколько слов о том, что это значит — что значит само это развитие, что можно ему противопоставить кроме, как говорил Иммануил Кант, морального императива.

Вот этот вопрос о том, что это значит — вот это страшное движение человечества к дегуманизации (по сути речь идет об этом), к окончательному разрушению единства вида Homo sapiens — надо обсуждать отдельно.

А покамест я просто познакомил зрителя со вполне созвучным мне по моральному духу выступлением Михаила Валентиновича Ковальчука по поводу разрыва единства вида Homo sapiens. Я обратил внимание на то, что Михаил Валентинович Ковальчук — вполне авторитетный, а также на то, что прозвучало это все не где-нибудь, а на заседании Совета Федерации.

После чего я теперь познакомлю зрителя со столь же созвучным мне по моральному духу выступлением на ту же самую тему президента Российской Федерации Владимира Владимировича Путина.

21 октября 2017 года, то есть через два года после того выступления Михаила Валентиновича Ковальчука, с которым я вас только что ознакомил, Владимир Владимирович Путин на фестивале молодежи, проходившем в городе Сочи, сказал следующее:

«Вне зависимости от того, чем мы занимаемся или будем заниматься в будущем… Вы знаете, что это такое? Это морально-нравственная составляющая нашего дела, любого.

Вот генная инженерия — ведь это так хорошо. Но есть и другая составляющая этого процесса. Что это значит? Это значит, что человек приобретает возможность влезать в генетический код, созданный или природой, или — люди с религиозными взглядами говорят — господом богом.

Последствия практически какие из этого могут наступить?

Это значит, что — уже можно это представить, даже не очень теоретически, а уже, может, можно практически представить, — что человек может создавать человека с заданными характеристиками. Это может быть гениальный математик, это может быть гениальный музыкант. Но может быть и военный. Человек, который может воевать без страха и без чувства сострадания, сожаления, и без боли.

И вот то, о чем я сейчас сказал, может быть страшнее ядерной бомбы.

Когда мы что-то делаем, и чем бы мы ни занимались, хочу повторить эту мысль еще раз, мы никогда не должны забывать про нравственные и этические основы нашего дела. Всё, что мы делаем, должно идти на пользу людям. Укреплять человека, а не разрушать его».

И опять-таки всё, что сказал Путин по поводу «служебного человека», по поводу скверности такого человека, по поводу того, что это еще хуже, чем ядерное оружие, по своему моральному духу глубоко созвучно и мне, и моим соратникам. Совершенно ясно, что тема разрушения единства Homo sapiens, тема создания «служебных людей», лишенных боли, страха и так далее, людей, наделенных какими-то суперспособностями, очень беспокоит и самого президента, и членов его команды. И что подход, изложенный и в выступлении Ковальчука, и в выступлении Путина, созвучен по духу всему тому, что лежит в основе тех представлений о добре и зле, на которые ориентируюсь и я, и мои соратники.

Но тогда зачем я трачу время на ознакомление зрителя с этими выступлениями?

Мне представляется, что эти выступления заслуживают всяческого внимания по нескольким причинам, которые я сейчас перечислю.

Причина № 1 — и выступление Михаила Ковальчука на Совете Федерации (а не на каком-нибудь президиуме Академии наук — как говорится в таких случаях, «почувствуйте разницу»), и уж тем более выступление главы Российского государства очевидным образом вносят тематику, ранее казавшуюся научно-фантастической, в конкретную политическую повестку дня. И тем самым делают эту тематику частью программы национальной безопасности. А также частью той высшей глобальной повестки дня, в которой обсуждается на высшем же уровне вопрос о погибели или спасении человечества в XXI столетии.

Что бы ни писали отдельные ученые или журналисты, что бы ни вытворяли те, кто стоит за спиной Гейтса, что бы ни сооружала глобальная фарма или другие, еще более темные силы, — все это происходит исподтишка.

Все, на что я обращаю внимание в различных сериях этой передачи, есть мое частное мнение рядового гражданина России. Или эксперта.

А то, что вы только что услышали, уже по факту мест, где это было сказано, лиц, которые это сказали, стало частью открытой глобальной повестки дня. И превратить это открытое в сокрытое — уже невозможно.

Причина № 2, в силу которой я решил процитировать и Михаила Ковальчука, его выступление в Совете Федерации, и выступление Владимира Путина в Сочи на фестивале молодежи, заключается в том, что оба выступающих осуществляют именно моральную критику обсуждаемых глобальных тенденций, выражают свою моральную обеспокоенность по их поводу. Но они не формулируют того, что именно находится за рамками этой моральной обеспокоенности. Их моральную обеспокоенность я полностью разделяю. Но я хочу понять, что находится за ее рамками. Иначе говоря, что можно противопоставить губительному развитию технического прогресса?

Ему можно противопоставить, во-первых, моральное сдерживание. Организация Объединенных Наций, которую уже никто не слушает, или какие-то более авторитетные органы, которые кто-то почему-то захочет создать, должны — непонятно с какой стати — проникнуться моральным духом и начать говорить ученым: «Все, что служит добру, — хорошо. А всему остальному мы скажем такое же решительное „нет“, какое мы сказали применению определенных видов ядерного оружия».

Но совершенно ясно, что такое моральное сдерживание по отношению к данной проблематике «служебного человечества», редактирования генома, разделения вида Homo sapiens — все равно, что мертвому припарки. И что в такой же степени бессмыслен фундаменталистский ответ на данный вызов, согласно которому все надо вернуть в добрые старые времена. Или по крайней мере оставить так, как есть, и чтоб дальше ни-ни. Да я бы не против, но не будет этого! Понимаете? Не будет!

И авторитетный ученый-физик, выступающий на Совете Федерации, и уж тем более президент Российской Федерации понимают, что идет технократическая гонка. И что если нет ничего суперстратегического, что может вывести за рамки технократической абсолютизации, то можно только участвовать в этой гонке. То есть осуществлять форсированную цифровизацию или форсированное редактирование генома. А также форсировать все остальное в рамках этой парадигмы, абсолютизирующей технократическое слагаемое человеческого развития. И тогда получается, что за рамками морали нет ничего, кроме необходимости участвовать в этой гонке.

А если принята такая, абсолютизирующая технологическое слагаемое человеческого развития парадигма (притом что ее можно не принять, только если есть совсем другая парадигма форсированного развития), то дальше можно только сливать воду и ждать гибели человечества. Уделают американцы нас генетическим оружием, или мы их, или мы друг друга, или обе стороны останутся при своих, остановятся, боясь последствий для себя, — не имеет, в общем-то, никакого значения. Не будет эта остановка равновесной по-настоящему. Даже ядерное равновесие и то неустойчиво. А уж генно-инженерное-то — тем более.

Соединенные Штаты и совокупный Запад твердо встали на рельсы ничем не сдерживаемого развития, абсолютизирующего технократическое слагаемое развития. Именно такое развитие является глобальным фарватером, по которому движется человечество. И если не будет совсем другого развития, столь же мощного, но несводимого к абсолютизации технократического слагаемого, то никакая моральная критика, подчеркну еще раз, нас не спасет. Мы не можем отказаться от развития и не можем, коль скоро все так пагубно, двигаться в фарватере развития, абсолютизирующего технократическое слагаемое. Эти два «не можем» одинаково очевидны.

Но какое «можем» находится в сопряжении с этими двумя «не можем»? Ведь это главное.

Можем ли мы осуществлять интенсивное развитие — и историческое, и гуманитарное, и техническое — за пределами абсолютизации технократического слагаемого?

Можем ли мы сделать это развитие более мощным, более конструктивным, чем развитие, абсолютизирующее технократическое слагаемое? И есть ли оно, такое настоящее ощутимое развитие, которое не абсолютизировало бы технократическое слагаемое, и при этом было мощным, интенсивным, конкретным?

Увы, на сегодняшний день все смиряются с тем, что развитие должно быть построено не на основе важности его технократического слагаемого, а на основе безоговорочной абсолютизации этого слагаемого. Важность и безоговорочная абсолютизация — вещи разные. Причем речь идет об абсолютизации, превращающей приоритетность такого технократического слагаемого в разновидность невротического синдрома.

И тут мне (не знаю даже, почему) прежде всего вспомнилась одна, казалось бы, никакого прямого отношения к этому не имеющая, история из эпохи, когда я еще только начинал заниматься всерьез театром.

В начале 1980-х годов прошлого столетия судьба свела меня с одним из тех, кто брал шахский дворец. Этот очень неглупый спецназовец, в молодости достаточно способный боксер, выступавший в качестве спарринг-партнера одной из звезд советского бокса. Этот человек уже успел к моменту нашего знакомства обзавестись и излишним весом, и рядом медицинских проблем. Но тем не менее он очень интересовался страшно модным тогда, в начале 1980-х, японским боевым искусством с таинственным названием каратэ.

Меня в те далекие годы — впрочем, как и сейчас, — интересовало, в связи с моим занятием театром и только с этим, прежде всего то, как в восточных единоборствах, таких как это каратэ, ушу, тайчи и так далее, мобилизуются резервные возможности человека. И потому и я, и мой театр начали взаимодействовать с учениками знаменитого Тэцуо Сато, который начинал прививать каратэ в Советском Союзе.

А того моего знакомого, о котором я почему-то сейчас вспомнил, каратэ интересовало, конечно, не в связи с театром. Оно интересовало его в связи со спецназом, его основной профессией. Он, сидя рядом со мной, внимательно следил за изящными и впечатляющими упражнениями, которые делали наиболее продвинутые каратисты, и, понимая, что в слове «кáты» ударение делается на букве «а», говорил мне, искажая это слово, про наиболее убедительного исполнителя этих самых кат: «Он успеет сделать три каты́ до того, как я его убью». Потом он выходил на состязание с удивительно убедительным исполнителем фантастически красивых кат, делал несколько достаточно корявых движений ногами и руками и уходил победителем.

Почему я сейчас об этом вспомнил? Потому что в боевых искусствах техника движения, координация, мышечная свобода и многое другое имеют огромное значение. Но, помимо этого реального огромного значения, они (внимание!) обладают еще и гипнотическим супервоздействием. Человек, столкнувшийся с этим впервые, не просто ощущает колоссальность реального, настоящего вызова, проистекающего из того, что его конкурент всем этим владеет. Он еще и оказывается под гипнотическим воздействием некоего образа супермашины, виртуоза, сверхчеловека, который может такое, чего ты не можешь, а значит, надо сливать воду сразу. Или устраивать гонку за лидером.

Безусловно, надо с предельным уважением относиться к способностям, приобретаемым в ходе изнурительных тренировок, являющихся неотъемлемым слагаемым восточных единоборств.

Безусловно, надо правильно оценивать дистанцию между собой и теми, кто обладает этими способностями, навыками и так далее. Тут нужна предельная трезвость. Но она не должна превращаться из уважения к техническим (и в этом смысле сходным с технократическими) возможностям, из осознания решающей роли этих возможностей в том, что касается победы и поражения, — в некий технократический или технический синдром, который можно описать примерно такими словами: «Ежели у них там все так круто, то нам надо либо догонять, либо сливать воду».

Уважение к подобным достижениям — абсолютно необходимо. Осознание их роли в победе и поражении должно быть беспощадно самокритичным и требующим от тебя того или иного преодоления существующего убийственного разрыва.

Но под гипноз всего этого категорически нельзя попадать.

Первый раз, в раннюю советскую эпоху, о недопустимости попадания под некий аналогичный гипноз, о необходимости преодолении этого гипноза, о необходимости победы над ним было сказано в замечательном советском фильме «Чапаев». И хотя даже сегодня этот фильм знаком подавляющему числу тех, кто смотрит мою очередную передачу, я всё же попрошу зрителей этой передачи просмотреть короткий фрагмент из этого замечательного фильма (в котором показана так называемая психическая атака белых офицеров. Красноармейцы, ожидающие приближения атакующих, комментируют это действо так: «Красиво идут…»; «Интеллигенция!» Эпизод завершается тем, что Анка-пулеметчица расстреливает строй атакующих из пулемета, повергая их в бегство. — Ред.).

Мне могут возразить, что и пулемет — это техническое средство. И я, конечно же, соглашусь. Мне в принципе по роду моих занятий, типу образования глубоко чуждо любое пренебрежение техникой. Но все это упоение техникой не должно превращаться в психическую атаку, рождающую паническое желание то ли гнаться за лидером, то ли ложиться и помирать. То есть орать: «Бей нас, гад, а мы подыхать будем, но не сдадимся».

Посмотрев в очередной раз этот фрагмент из фильма «Чапаев», я в очередной раз задаюсь вопросом: а за что так возненавидели именно Чапаева, героя данного фильма, наши антисоветчики? Почему Пелевин написал книгу «Чапаев и Пустота», в которой по сути нет ни одного слова о Чапаеве?

Мне кажется, что достаточно ясно, в чем тут дело. И в этом слове «интеллигенция», которое антисоветская интеллигенция простить не может данному фильму, и в том, что какие-то плохо одетые, непрезентабельные люди могут опрокинуть такую замечательную, такую красивую картинку — благородных людей из высших сословий, которые так здорово идут, демонстрируя почти сверхчеловеческую красоту этой штурмовой атаки или штурмовой «каты». Ну невыносимо, что по такой красивой картинке, наделенной таким совершенством, так грубо стреляют!

И еще более невыносимы знаменитые слова из этого фильма, сказанные Чапаевым про эту самую красоту, она же — так называемая психическая атака:

«Петрович: Атаку они придумали, там, штаб… Пси… психическую какую-то, что ли…

Чапаев: Петь, ты сведи его к завхозу. Пусть пока при кухне побудет.

Петька: Ну идем! А я из-за тебя, брат, дядя, чуть под суд не попал.

Чапаев: Ну как думает комиссар?

Фурманов: Они хотят остановить нас переходом в контрнаступление и собирают кулак из ударных частей.

Чапаев: Да…

Фурманов: А как думает командир?

Чапаев: Ничего. Встретим.

Фурманов: Я в подив (политический отдел дивизии. — Ред.), коммунистов соберу.

Чапаев: Психическая? Ну хрен с ней, давай психическую!»

Я ведь тут не о каратэ говорю, естественно, и не о фильме «Чапаев», и не о психических атаках даже. Я говорю о некоем гипнозе, сходном с тем, что связано с ковидом или редактурой генома. Гипнозе, при котором на тебя смотрит какая-то жестокая омерзительная и одновременно в чем-то красивая гадина и говорит: «Ну что? Всё! Что ты можешь-то? Бежать от меня — или меня оседлывать. А что ты еще-то можешь, гад?»

Вот такое ощущение — «Ну что? Все!», «Рус, сдавайся, комиссары тебя предали, а в нашем лагере тебя ждет вкусный гуляш!» — присутствовало и на Болотной площади, которая возненавидела Поклонную примерно так, как наши антисоветские интеллигенты ненавидят Чапаева. Об этом, в частности, говорит то, что они просто обозвали тех, кто был на Поклонной, и «ватниками», и «анчоусами».

Это же ощущение присутствовало в Донбассе, где бандеровцы ухитрились ходить строем (о, ужас!), держа друг друга за плечи, как будто иначе нельзя, и явно уподобляясь в этом некоей пародии на психическую атаку из фильма «Чапаев». А наша интеллигенция ахала и охала: «Боже, как страшно! Они строем идут! Идут! Какая сила! О-о-о!»

А потом состоялся Красный марш, где участники движения «Суть времени» ходили строем, не держа друг друга за плечи.

А потом состоялись котлы в Дебальцево и под Иловайском. Так ведь, да?

Ну, а если уж обсуждать более близкую к нам эпоху, так, в конце концов, с Лукашенко-то произошло то же самое.

Да и в ходе Великой Отечественной войны происходило то же самое. Потому что в военном смысле, я говорил это не раз и снова повторю, немецкая армия была неслыханно великолепна. Но надеялась она не только на свое техническое совершенство, а еще и на психическую атаку. И к этой будущей психической атаке советского человека готовил замечательный фильм Эйзенштейна «Александр Невский», в котором псы-рыцари шли точно так же великолепно, неукротимо, блистательно, как белогвардейцы в фильме «Чапаев». А потом произошло то, что произошло.

Эйзенштейн готовил советский народ к тому, что потом началось. А как это произошло потом, в ходе того, подготовкой к чему был фильм «Александр Невский», прекрасно показано в советском фильме «Живые и мертвые».

И чтобы сбросить морок этого гипноза абсолютного превосходства чего-то — некоей технократической мощи, «цивилизации» — над тем, чем ты являешься, чтобы сбросить морок этот (который, повторяю, надо рассматривать отдельно от самого факта превосходства кого-то над тобой, факта, являющегося вызовом, требующим рационального осмысления), понадобилось очень и очень многое. В том числе и в ходе Великой Отечественной войны.

Теперь мы имеем дело с другим, но в чем-то сходным мороком — с мороком безальтернативности абсолютно технократического развития. Развития, абсолютизирующего именно технократическое слагаемое. И пока не будет развеян этот морок (а развеян он может быть только фактом настоящего предъявления другого интенсивного конкретного развития, не абсолютизирующего технократический момент и еще более мощного), пока этого, повторяю, не произойдет, — все будут заложниками и ковида, и всех этих фокусов с дистанционным образованием, и цифровизации, и редактирования генома, и внедрения чипов в мозг сначала свиней, а потом людей, и многого-многого другого.

Я решил в этой передаче, предваряющей финальную серию цикла, посвятить много времени демонстрации кинофильмов. Я вновь в следующей серии перейду к обсуждению той научной проблематики, которая наполняет идею другого развития, не абсолютизирующего технократическое слагаемое, но крайне уважающего это слагаемое, и наполняющее это другое развитие конкретным научным содержанием, а не знахарством. Но в этой серии я продолжу обсуждение все той же темы — темы ложного гипноза развития, декларирующего абсолютность своего технократического слагаемого, с опорой на определенные фильмы — по большей части, хорошие, но иногда и другие. Я не киновед в данном случае. Я в данном случае философию обсуждаю с помощью метафор.

Владимир Владимирович Путин сказал о том, что можно с помощью генной инженерии создать идеального убийцу, солдата, наделенного сверхвозможностями и не испытывающего страха. А если создан солдат, и впрямь не испытывающий страха, — то он что, заведомо лучше солдата, этот страх испытывающего, и способного страх превозмочь? Надо ли в принципе технократическими способами, не важно, какими — транквилизаторами или редактированием генома, — избавлять человека от страха? Вот это бесстрашное существо, оно на войне эффективнее или нет? Вы что, не видели таких бесстрашных дуриков, которые проваливались довольно быстро после того, как начинали свои фокусы?

Я готов представить альтернативную позицию и доказать, что человек, не испытывающий страха, — это полное барахло по отношению к человеку, который этот страх способен победить и превратить в опору бесстрашия. Этот страх что, вообще не имеет адаптивного значения? Там, внутри существующего человека, без всякого редактирования генома, нет скрытых возможностей, с помощью которых этот человек, преодолевая этот страх, превращается в героя? Этот герой, который соответствующим способом ориентируется в ситуации, боится и одновременно преодолевает страх, не может быть сильнее монстра, который этот страх не испытывает, пусть даже этот монстр вдобавок и мышцы имеет более накачанные?

Поскольку я в этой серии хочу все время опираться на фильмы, то и сейчас я сошлюсь на фильмы, не относящиеся к шедеврам советского и мирового кино, но для меня достаточно важные. Ведь, повторяю, мы не киноведением в данном случае занимаемся. Я бы с удовольствием занялся и киноведением, но момент другой, тема передачи другая.

Роман братьев Вайнеров «Лекарство против страха» вышел в 1976 году. А в 1978 году на основе этого романа был снят одноименный фильм.

Братья Вайнеры — Аркадий и Григорий — авторы многочисленных советских детективов. Первый из которых — «Часы для мистера Келли» — был издан в 1967 году.

Нельзя подробно разбираться в их творческой биографии, не отвлекаясь от того основного, что нас интересует. Поэтому я обращу внимание лишь на то, что людьми, помогавшими этим братьям на начальном периоде их творческой деятельности, были Юлиан Семенов и Норман Бородин.

С личностью Юлиана Семенова и его писательской деятельностью зритель этой передачи худо-бедно, я полагаю, все же знаком. А вот с Норманом Бородиным все сложнее.

Это сын революционеров-эмигрантов, приехавший в СССР в 1923 году и затем оказавшийся очень успешным советским разведчиком-нелегалом.

В первой половине 1930-х годов Норман Бородин успел закончить военно-химическую академию Рабоче-Крестьянской Красной Армии, что в плане химико-фармакологической ориентации фильма «Лекарство против страха» вполне может быть принято в качестве скромной заметки на полях, и не более.

Норман Бородин сделал блестящую карьеру при Лаврентии Павловиче Берии. Но, как это бывает с такими талантливыми разведчиками, оказался слишком ярок и независим. И поэтому пострадал в конце сталинского периода вместе со своим начальником Абакумовым. Причем пострадал не с началом злоключений Абакумова, а чуть позже.

Норман Бородин был арестован в 1949 году. Просидел он совсем недолго и был сослан в Караганду. Еще при Сталине он был частично реабилитирован. И назначен заведующим отделом культуры и быта газеты «Советская Караганда». В 1954 году Норман Бородин был реабилитирован полностью. Не в 1956, а в 1954-м! А стать заведующим отделом советской газеты, пусть даже и в Караганде, бывший зэк может только при отмашке на его частичную реабилитацию.

Затем, после реабилитации, Норман Бородин вначале работал в «Литературной газете» и в аппарате Союза писателей СССР. А потом он оказался снова востребован своим родным спецслужбистским ведомством.

Восстановили Нормана на работе в КГБ в 1956 году. Он находился после реабилитации на достаточно значимых постах в ведомстве. Но никогда не разрывал связи с литературой и журналистикой. А последние годы работал в АПН — Агентстве печати «Новости».

Норман умер в 1974 году и похоронен на Новодевичьем кладбище. А братья Вайнеры напечатали свой роман «Лекарство против страха» уже после смерти Нормана Бородина. Но такого рода романы сначала замысливаются, потом разрабатываются и уже потом пишутся и издаются. Так что вполне возможна некая творческая взаимосвязь между этим романом и обучением Нормана Бородина в Академии химических войск. А возможны и совершенно другие пересечения между авторами фильма и консультантами, которые всегда в таких случаях и опираются на практические сведения, и ориентируются на практический ведомственный интерес.

О том, что Норман Бородин и Юлиан Семенов сыграли позитивную роль в судьбе братьев Вайнеров, я говорю только по причине этой опоры на интерес. Весь сюжет романа «Лекарство против страха» и одноименного фильма не высосан из пальца. Это соответствующие материалы спецслужб, художественно обработанные и имеющие для спецслужб прагматическую ценность. Тем, что позже будет названо и этим самым редактированием генома, и трансгуманизмом, и транквилизаторами, и психотронной тематикой, и созданием «служебных людей» разного рода, и зомбированием, на Западе занимались с давних пор. Но и не только на Западе. У нас всем этим тоже занимались. Иногда — пытаясь догнать врага, а иногда давая асимметричный ответ.

Короче говоря, когда сегодня говорится о том, что можно создать бесстрашного воина, который вдобавок будет безжалостным и потому особо эффективным, и как же тут быть (хотя это все, конечно, ужасно), — то речь идет о том, что постоянно находилось в центре внимания определенных групп и кругов, кланов и ведомств. Кстати, история подобных проектов уходит в глубочайшую древность. Те же берсеркеры, которые пили определенные настои, чтобы избавиться от страха — не сегодня возникли, как и ассасины Хасана аль-Саббаха, и многие другие.

Я вовсе не хочу восхищаться ни романом братьев Вайнеров «Лекарство против страха», ни достаточно средним фильмом, снятым по этому роману в далеком 1978 году. Я просто хочу сказать, что, как и с фильмом «Мертвый сезон», и с другими подобными как бы художественными творениями, все обстояло в советский период очень непросто.

Я хочу сказать, что такие фильмы всегда являлись отзвуком чего-то очень важного и сугубо практического, отзвуком чего-то, полностью лишенного какой-либо фантазийности. И тут что Юлиан Семенов, что Норман Бородин, что братья Вайнеры, что другие творцы, работающие в подобном жанре. Всегда в основе лежит конкретная беспощадная практика, которая нас и интересует. И если бы она меня не интересовала, я бы не обращал внимания на этот фильм в данном сериале.

Ну, так что же значимого для нас говорится в этом, в общем-то среднем, хотя и не худшем, советском фильме?

(Продолжение следует.)

Читайте также: «Ни СИЗов, ни аспирина, ни лечения…». В суде оценили работу COVID-больницы