Очень тяжело читать тексты о бесславных страницах истории своего Отечества. Позор содеянного, пусть и не тобой, жжет лицо. И хотелось бы отмахнуться — я-то тут причем? — но нельзя. Даже когда от позорных событий тебя отделяют поколения твоих предшественников. Нельзя, потому что этот позор ложится именно на твоих предков. Но еще тяжелей переживается позор тех исторических деяний, соучастником или современником (интересно, а можно ли это разделить между собой?) которых ты был сам.

Тексты Кургиняна, бывает, вызывают методологический шок, когда автор объединяет вещи, казалось бы несоединимые. Метафизика, политика и этика... Но это только до той минуты, когда вдруг не ощутишь переживания одновременно всего этого несовместимого в своей душе. Это еще раз случилось со мной при чтении доклада «Мост через пропасть».

Когда я дошел до места, где описывается молчаливое одобрение со стороны партийной номенклатуры разрушительной для партии деятельности ее генсека Горбачева, пред моими глазами сразу встало окончание романа Маркеса «Сто лет одиночества». Я ни в коей мере не хочу сопоставлять этот нелюбимый мною роман с историей СССР. Я говорю лишь о сходстве того переживания позора и недоумения, можно даже сказать брезгливости, которое испытываешь от описания конца рода Буэндиа, последний представитель которого безразлично наблюдал, как муравьи утаскивают на съедение его сына.

Я благополучно забыл и роман, и то чувство мерзости, которое меня сопровождало на протяжении его чтения. А тут всё всколыхнулось. Я помню тогда, при его прочтении у меня на языке всё время вертелись слова Спасителя о конце времен:

«И проповедано будет сие Евангелие Царствия по всей вселенной, во свидетельство всем народам; и тогда придет конец.

Итак, когда увидите мерзость запустения, реченную через пророка Даниила, стоящую на святом месте, — читающий да разумеет, — тогда находящиеся в Иудее да бегут в горы...» (Мф.24:14–16)

Мне казалось, что Маркес отчасти описал именно эту мерзость запустения, которая предшествует смерти. Не физической, а исторической и метафизической. Чтобы эта цитата была понята до конца, надо привести и слова пророка Даниила, на которого ссылается Христос. Вот они:

«И по истечении шестидесяти двух седмин предан будет смерти Христос, и не будет; а город и святилище разрушены будут народом вождя, который придет, и конец его будет как от наводнения, и до конца войны будут опустошения.

И утвердит завет для многих одна седмина, а в половине седмины прекратится жертва и приношение, и на крыле святилища будет мерзость запустения и окончательная предопределенная гибель постигнет опустошителя» (Дан. 9:26, 27).

В этом тексте пророк говорит о смерти Христа, о предательстве Бога и последующих гибели и опустошении. А сам Христос говорит уже о конце мира, погрязшего в этих пустоте и мерзости. Эти пустота и мерзость порождаются предательством Идеи и Смысла, Истины, которая для христиан есть Христос. Предательство Такой Идеи порождает смерть мира. Предательство Красной идеи породило смерть Великой страны — СССР. А перед этим — всё те же мерзость и запустение.

И тут уж отгородиться от признаков конца чего-то благого, будучи современником этого периода, уж никак не получится. Это было не где-то, а в твоей стране. Это было не с кем-то, а с тобой самим.

Я хорошо помню финал этого времени. В 1993 году я окончил военное училище и распределился в часть. 1991 год я помню хуже, потому что учился, как вдруг оказался за границей, в Харькове. И гибель СССР вызвала столько всякого рода организационных и прочих личных проблем, что переживание их заслонило важнейшее — смерть Страны. Но вот в 1993 году мне, повзрослевшему и получившему звезды на погоны, а вместе с ними и реальную ответственность, спрятаться уже не за что. Спрятать от чего? От этой самой ответственности. Я помню, мы гордились вместе со старшими офицерами, что не приняли второй присяги — российской. Мол, присягу дают один раз в жизни. Нас это вдохновляло и подымало в самомнении. Вот мы какие! Оппозиционные, я бы даже сказал, дерзкие и, главное, что честные. Но задуматься о том, что мы все не выполнили ту самую присягу, верностью которой мы прикрывались, нам в голову не приходило. А почему? Злость в душе была. Злость и корпоративная, за разваливаемый прямо на твоих глазах твой вид войск. За поломанные судьбы однокурсников, а чуть позже уже и однополчан. И даже гражданская злость, за преданную страну, ее будущее.

В 1993 году я несколько раз в неделю, проезжая из дома к месту службы — из одного конца Московской области в другой, пересекал Москву на метро. И мой маршрут пролегал по мосту, напротив Дома Советов. В октябре 1993 года я ездил мимо него и во время драматических событий, окончательно похоронивших надежду на спасение того, что осталось от СССР. Та злость, о которой я сказал выше, была. Она даже росла в душе и крепла. Мы все с отчаянием и надеждой смотрели на его защитников и думали, что теперь-то им (врагам) они (защитники) зададут. Но эта злость — я говорю не об одном себе — ни во что не вылилась. Проехал мимо, скрылся в туннель — вот и весь акт гражданского самосознания и ответственности. И встает вопрос — почему так случилось?

Наверное, дело в том, что этому расстрелу надежды на будущее предшествовала та самая мерзость запустения, порожденная предательством Идеи и Смысла. Не где-то там, а в твоей душе.

Помню еще один момент из того времени. Я был в отпуске и ехал на электричке в Москву. Это было где-то между 1991-м и 1993-м. Я вычитал в газете либеральное заклинание, что, мол, мы теперь с Западом не враги, а друзья, крепче некуда. И что теперь вдруг от этой смены противостояния на любовь жизнь наладится. Она станет обязательно сытой и красивой. Я помню, что на какое-то время поверил в этот заманчивый бред. Мне очень хотелось в него поверить. А в душе растеклось что-то теплое и липкое. Я это чувствовал ровно столько, сколько длилась моя поездка до Белорусского вокзала. А потом я шел в живом коридоре женщин, стариков и детей, продававших что-то с рук. Они стояли практически сразу от перрона до входа на кольцевую станцию метро. Лица, голоса, взгляды этих несчастных и преданных людей меня отрезвили. Теплота надежды на счастливый исход всего происходящего — ушла. Осталась эта липкость и пустота безразличия.

Я не могу сказать, что всё в моей судьбе определилось этими выплывающими из памяти мгновениями. Но они являются некими маркерами, показывающими происходящее тогда со мной. Жизнь свелась к выживанию. Борьба (пусть даже только душевная, умственная) заменилась подлаживанием под окружающую действительность. А еще остались слова. Иногда пламенные и красивые. Иногда злые и неприличные. Их было очень и очень много. Но они были бесплодны. Потому что ими хотелось заместить ту пустоту, которая разлилась в душе и наполнялась мерзостью.

С этим надо разобраться. И лично в твоей жизни, и в истории страны. Надо вытравить эту пустоту, а главное — мерзость. Без этого ничего построить нельзя. Ничего защитить нельзя. Даже предложить другим нечего. Потому что пустоту и мерзость нет смысла предлагать.

Все это всколыхнулось в моей душе при чтении части доклада С. Е. Кургиняна, посвященной активному и пассивному предательству СССР и Красного проекта со стороны партии и всего советского общества. Это актуально для меня, потому что и про меня. И еще более актуальна для меня возможность избыть этот позор. Я думаю, еще много чего будет меня останавливать при чтении «Моста через пропасть». Главное — не забыть сказанного выше.