Статья Павла Расинского, освещающая интервью так называемого историка российского образования Алексея Любжина, касается образования в России. На первый взгляд, Любжин либо ничего не знает об образовании в России, либо сознательно дезинформирует читателей по причине ненависти к советскому времени. Однако при внимательном рассмотрении оказывается, что он — классический пример бойца на идеологическом фронте, последовательно воюющего с идеей развития человека.

Так, например, в действиях Любжина хорошо просматривается один из приемов идейной войны — иная интерпретация той части опыта образования в имперской России, которая в советское время считалась отрицательной, а потому и изживалась после революции. Речь идет о недоступности образования для широких масс, с коммунистической точки зрения являющейся позорной и в интерпретации Любжина становящейся положительной.

Напомню, что в царской России образование характеризовалось сословной направленностью. Лишь низшая школа была доступна для основного сословия страны — крестьян, причем доступна далеко не всем. Закон о всеобщем бесплатном начальном образовании, внесенный в Государственную думу в 1907 году, так и не был принят. Лишь в 1908 году подписан закон о выделении ежегодно 6 млн 900 тысяч рублей сверх средств, которые отпускались на образование, «для местностей, где выяснится особый недостаток в училищах или в средствах на поддержание и дальнейшее расширение начального образования» с уточнением, чтобы в учреждениях, получающих эти дополнительные средства, образование велось бесплатно. Однако доступность даже начального образования для основной массы народа — крестьян — это не смогло обеспечить. В 1912 году среди учеников в начальной школе крестьяне и казаки составляли всего 25,5 %, хотя в структуре населения России к этим сословиям относилось 78,8 %.

Высшее же образование в дореволюционной России было еще более ярким свидетельством сословных привилегий. В 1912 году при доле дворян в обществе, составляющей всего 1 %, их доля в составе студентов вузов и университетов составляла 33,5 %, тогда как крестьяне и казаки представляли в студенческом сообществе высших учебных заведений всего 16,3 % студентов. Неудивительно, что, несмотря на отмену в 1906 году сословных ограничений при поступлении на государственную службу, сословный состав чиновников сильно отличался от сословного состава населения.

Для усиления эффекта своей интерпретации, фактически направленной на осуждение идеи всестороннего развития человека, Любжин прибегает к авторитетам, используя еще один прием войны с идеями, — он называет сторонников своих идей «умными и проницательными». Таких эпитетов, например, удостаивается граф Жозеф де Местр, письма которого Любжин приводит в своей статье «Царскосельский лицей: предыстория». Граф сомневается в том, что русские созданы для наук, и настаивает на полезности сужения круга знаний в России вместо его расширения. Очень интересно обоснование, которое дает граф, утверждая, будто «государство должно дать науку своим подданным, стремящимся к ней, но оно не должно и не может дать ее тем, кто ее не хочет». Граф пишет, что требование овладения без необходимости научными знаниями как условия для занятия какого-либо чина приведет к бедствиям и «подлинным венцом бедствий станет то, что все будут гордиться своей наукой, не понимая ее сущности. Все станут упрямыми, беспокойными, резонерами, недовольными, въедливыми, непослушными, как если бы они действительно что-__то знали. И вот правительство, с огромными трудами и тратами, достигнет только того, что создаст плохих подданных, во всех смыслах слова».

В уме и проницательности графу Жозефу де Местру не откажешь: для того, чтобы управлять людьми независимо от их желания, действительно надо ограничивать получение ими знаний, и на практике это было подтверждено образовательной политикой Гитлера. Однако подобная интерпретация тесно связана с понятиями блага и целями образовательной политики государства, которая к проницательности никакого отношения не имеет. Если цель образовательной политики состоит в подчинении человека кому-либо, то круг его знаний действительно надо ограничить. Если же целью является развитие человека, то ограничение в знаниях приветствовать нельзя, такое ограничение будет действовать в пользу противоположного от целей направления. Однако отсылкой на авторитет ценность управления людьми в качестве цели образовательной политики преподносится как безальтернативная и единственно верная.

Навязывание своей интерпретации, по которой разностороннее доступное образование всех граждан является нежелательным для государства, направлено на становление новой сословности, то есть на уничтожение одного из главных завоеваний революции. И здесь уже закономерным кажется использование Любжиным дореформенной орфографии с уже несуществующими в русском алфавите буквами, лишь подчеркивающее регрессивное направление действий этого «историка российского образования». Так под научной маской ведется борьба с прогрессивными идеями равенства людей и развития человека.