Теперь я хочу начать говорить о чем-то, что происходит. Прежде всего, я никогда не собирал бы этот съезд и не призывал бы его собирать, если бы не было ощущения, что всё приближается к ситуации, в которой вполне может быть, что всё, что вы сейчас видели в этом ролике, вы увидите в натуре. Я не говорю, что так будет. Я говорю, что это может быть. И вероятность этого сейчас гораздо выше, чем была в 2011–2012 году. Почему?
Существующая политическая система, с которой вы имеете дело, состоит из двух фаз. Как мои две руки. Это какой-то патриотический сегмент, без наличия которого мы бы никогда не смогли останавливать эти ювенальные законы и всё прочее, потому что, в конечном итоге, мы же видим, что эти законы останавливает президент Путин. Лично. Но мы же видим, что их проводят и что это — две части единой системы.
Я могу называть или не называть фамилии. Проводит конкретно ювенальную политику вице-премьер Голодец или ее проводят несколько человек вместе — это не имеет никакого значения. Главное, что ее проводит вместе большое прозападное лобби. Но это же лобби в правительстве Путина, правильно? Значит, эта двухфазность существования системы — подарок нам от 90-х, от всего, чего хотите. Система скорректирована, возникла эта новая патриотическая составляющая, но эта-то, старая, никуда не ушла. И она гораздо мощнее, потому что до сих пор не сказано главное: либо какой-нибудь ЮНИСЕФ — это преступная организация, находящаяся под крышей ЦРУ (а это так, все знают, что ЮНИСЕФ — это дочерняя структура ЦРУ и таких структур, как ЦРУ; в Советском Союзе сказали бы, что это преступное ответвление нашего врага ЦРУ), либо это замечательная просвещенная структура, которая несет свет подлинного западного знания в малопросвещенные российские слои. Который надо принимать и заглатывать. Ну скажите: либо-либо. Если это враг, ЦРУ и всё прочее, и этот враг, приспешник, сеет у нас деструкцию, — скажите это. Но сказавши «А», скажите «Б»: что это надо подавить. Либо вы говорите, что этот ЮНИСЕФ — это благое, великое послание замечательного западного мира, которое надо освоить. И тогда все это должны хавать. Но делается-то нечто промежуточное.
И тогда получается, что какая-нибудь Егорова — она чем хороша? Она тем хороша, что она есть проводник воли ЮНИСЕФ в России. Правильно? Так эта воля благая? Но у нас американский враг, который нас хочет замочить и которому мы должны дать отпор. Он же — наш друг и союзник, с которым мы вступаем в диалог и всё время надеемся, что этот диалог будет. Он же — угрожает ядерной войной. Это сумасшедший дом, понимаете? Мы все — заложники этого сумасшедшего дома. А сумасшедший дом — это не что-нибудь, это политическая система.
Это двухфазная политическая система, двугорбая. Где рядом с каждым представителем патриотизма находится пара коррупционеров и три-четыре западных экстазника, которые тоже находятся в этой системе. Вместе! И вот она работает как это единое целое. Это само по себе шизофрения. Наличие вот этого патриотического слагаемого позволяет время от времени что-то проводить и осуществлять отпор. Но наличие другого слагаемого заключается в том, что после каждого такого отпора будет новое наступление. Это неизбежно, пока система двухфазна.
Что произошло в последнее время? Произошло резкое обострение отношений с Западом. Благодаря действиям нового руководителя США, который произвел особенное впечатление своими рассуждениями про то, как он ел шоколадный торт, очень вкусный, упоительно вкусный, как никогда, — в момент, когда он сообщил Си Цзиньпину о нанесении ракетного удара по Сирии. Это уже Нерон, Калигула. Это поздний Рим, сочетающий в себе бесконечную жестокость с полусумасшедшим сладострастием старичка, кушающего торт. Это — смертельно опасная вещь. Я не говорю об очевидном влиянии Терезы Мэй, которая говорит, что с русскими можно говорить только языком силы.
Всё это происходит на фоне саудитского и катарского безумия на Ближнем Востоке. Ничего более сумасшедшего, чем тезис господ Нетаньяху и Либермана по поводу того, что у нас будет новое НАТО на Ближнем Востоке, в которое войдут саудиты, Катар и все прочие, я никогда в жизни не слышал. Я всегда понимал, что люди обладают ограниченным интеллектом, но тут вспоминается мне уже какая-то детская сказка: «Побежала мышка-мать, стала кошку в няньки звать: «Приходи к нам, тетя кошка, нашу детку покачать». Саудовско-катарское и прочее «нато» — это даже не Левант в этом Израиле, это просто уничтожение. Но они же с пузырями сладостными говорят: «О боже, какое счастье нам подвалит! Нам подвалит суннитский радикализм, который, конечно же, нас полюбит и будет сдирать с нас кожу не справа налево, а слева направо».
Мир входит в стадию безумия. И это безумие своим острием, конечно, имеет все большее и большее давление на нас. И, конечно, главной фигурой в этом давлении является президент Путин. Я мог бы привести сто примеров, мне просто жалко времени. Там уже такая ненависть, дальше которой быть не может.
Последняя надежда была на Трампа, которому помогали, ну что греха таить. И уже представители нашей прозападно-патриотической элиты говорили, что они готовы с флагами американскими выбегать на улицы Москвы — пришел сам Трамп! Трамп нес какую-то околесицу, его взяли за белы рученьки и повели туда, куда хотят. И ведут его четко в направлении, которое представляет еще большую угрозу, чем Обама. Это такой ковбой, решивший, что он оборзел и всем будет страшно. Конечно, и мне страшно.
Мне страшно, когда террористы захватывают детей. Потому что ты там начнешь танки посылать, а они их успеют убить. Правильно, да? Значит, нужно каким-то способом это все выводить в новый формат, новый рельеф.
У него много песен, он хочет лезть в Северную Корею? Там очень хорошо укоренилась Китайская Народная Республика, которая считает, что это ее, так сказать, территория. Не буду говорить более жестко. Пусть он там чуть-чуть пошалит и увидит, как быстро китайцы от улыбок переходят в совсем другое состояние. Пусть он пошалит в Иране, где-то еще. Мы должны избежать вот этого прямого лобового столкновения. Но оно каждый день может начаться. Каждый день. В том числе и на Украине, куда активно просовывают всё новые и новые американские подразделения 45-й бригады Национальной гвардии США, в которой больше всего специалистов по русскому языку. Это уже давно готовилось — и в 2011-м, и в 2012-м, и теперь это снова инфильтруется в Донбассе.
Мы не знаем, что и когда состоится. Накал стал таким, которым не был никогда, включая Карибский кризис. Потому что в Карибском кризисе была определенность советской системы. А тут есть провоцирующая слабость, двусмысленность.
Возник теракт. Кто именно делал в Ленинграде теракт — отдельный вопрос, и ясно, что не истина в последней инстанции была произнесена. Но что же началось? «Боже, нам принесли соболезнования — значит, нас любят! Значит, мы можем мириться! Значит, мы сейчас обнимемся опять!» И так каждую минуту.
Когда в 2011–2012 году мы дали отпор оранжевой сволочи тогдашней «болотной», то, конечно, система еще работала. Она была двойная: западная и патриотическая. И поскольку она работала, то нужно было включить какие-то механизмы, которые эта система, испугавшись и замерев в параличе или по другим причинам, — выключила. И что-то там заработало.
Как только оно заработало, естественно, надо было отойти как можно дальше в сторону. Потому что когда работает система из этих двух фаз, что ловить-то?
И тут я очень прошу понять, казалось бы, совсем простую мою мысль, которая не является простой. Совсем не является. Смотрите. Вот это — наша патриотическая оппозиция, вот это — система, а вот это — Навальный. Вот если система вас вовлечет в себя, то вам конец. Понимаете? Вы посмотрите на практические примеры. Состоялась Поклонная гора. Ну, казалось бы, куда лучше? Всё сделали. Причем заметьте, что первая же фраза, которую я сказал, когда открывал митинг: «Я — противник политики Путина». Если бы я эту фразу не сказал, это был бы уже слив. Понятно, да? Уверяю вас, что она далась совсем недешево с точки зрения издержек. Но она была абсолютно необходима. Что они делают через несколько дней? Они говорят: идите все в Лужники, просто на Путина. Зачем? А для того, чтобы всё слить. Понимаете? И обесточить патриотический очаг, который может воевать с либероидами. Он не может воевать, не занимая свою независимую, отдельную позицию.
Дальше — Колонный зал. Собрали всех (а могли никого не собирать, могли сами только сесть). Собрали всех: всю патриотическую общественность антиювенальную, такую, другую, пятую, десятую. Пришел Президент. Он же не только пришел. Он сказал, что ювенальной юстиции не будет. И он, извините, дал распоряжение. Он ушел не без письменного документа. Понимаете? И не было бы этого документа, тут уже всё было бы в такой ювеналке, какой им не снилось в какой-нибудь Бельгии, Голландии. Еще бы было круче: помноженное на нашу криминальность. Всё, казалось бы. Нет! Они организуют какое-то идиотское шествие самого низкого уровня с отдельными депутатами. И в это шествие опять вас надо вливать. И они уже орут, что это шествие организует Кургинян. Я говорю: «Меня там не будет». Они орут: «Это Кургинян!» Я говорю: «Меня там не будет, «Сути времени» там не будет». — «Это Кургинян!» Потом: «Э, его нет!» Что это значит? Что опять вопрос заключается в том, чтобы загнать всех в одно место. Это главная задача — снять размежевание. Потому что только с независимой позиции, борясь с ювенальной бюрократией и всем прочим, вы можете иметь позиции в обществе. Как только вы это сольете, вам конец — вас не будет на следующий день.
Всё время слышим: «А давайте соберемся вместе, а давайте, когда мы соберемся вместе, все скажем, как мы любим власть. Желательно, чтобы вот так сказали: любим-любим». А кто за несколько лет продвинул эту ювенальную юстицию вперед? Кто создает эту кретиническую систему образования? Кто разрушает сознание людей? Кто создает эту постоянную идеологическую двусмысленность? Кто клепает один за другим за огромные деньги эти идиотские сериалы, разрушающие народное сознание? Кто всё это делает? Оно само делается что ли? И образовательная реформа сама делается? И вот эти все очередные и очередные безобразия? Откинул ювеналку — она снова лезет. Ее выкинул в дверь — она в окно. Это кто делает? Это делает вот эта часть системы. И мы это терпели. Потому что это — система, потому что было понятно, что на следующий день после того, как ты отбил эту оранжевую сволочь, надо отойти. Всё!
Говорят: «Это кремлевская сила, которая что-то получила». Что я получил? Я уже и не хотел этой программы со Сванидзе, но было совершенно ясно, что за Поклонную гору я получил одно — не стало программы со Сванидзе. Правильно? Еще-то что?
Значит, совершенно ясно, что стратегия системы всё время такая. Но одно дело — услышьте меня! — это стратегия в ситуации, когда система работает. А теперь смотрите: вот сюда, на этот шов начинается давление в сто раз больше обычного. Вот если у вас стоит стол, и этот стол есть система, то вы можете за ним сидеть и даже облокотиться локтями. А может кто-то из вас, лихой мужчина, вскочить и начать на нем плясать — стол выдержит. Но вы не можете поставить на этот стол танк Т-34, правильно? У каждой системы есть ее предельная нагрузка. Чтобы поставить танк Т-34, нужно туда гранит подложить, правильно? Существующая система была рассчитана либо на любовь Запада, либо на средние нагрузки конфликта. Теперь нагрузки стали запредельными. Значит, велика вероятность, что это приведет к тому, что эта система в решающий момент окажется парализована.
Что такое эта навальниана на улице? Это кто сделал? Откуда у него люди? У него нет этих людей. Вот этот новосибирский крик — это Навальный? А во Владивостоке, где стояли братки с цепями, — это тоже Навальный? Значит, кто-то их уже вывел? Если их вывели, значит, еще будут выводить.
Это главная ставка Соединенных Штатов Америки — на то, чтобы оказать здесь предельное давление с помощью оранжевой революции. Увеличить санкции, сделать всё остальное. Значит, на систему ложится другая нагрузка. И в этот момент система либо затрещит по швам, либо будет парализована, либо начнет работать против. Против кого? — против Путина. А что ей делать? Если западная компонента является наиболее мощной и если она окончательно осознает, что Путин является препятствием на пути шашней с Западом, то она будет работать против него. Она не хочет, она боится. Но это пока она не осознала до конца, что либо он, либо ее шашни на Западе. А когда она это осознает, она будет либо отпадать, либо разбегаться — как швыряли последнему генсеку ЦК КПСС после Вильнюса удостоверения в лицо, либо делать что-то еще. И мы рядом с этим моментом. А это будет означать, если она перестанет работать, если просто перестанет работать, что гражданский отпор Навальным и другим нужно будет давать в ситуации, когда у нее, у этой системы, паралич. А у ее западной части — страстное желание поддержать Навального. Все патриотические части системы должны понять, что в момент, когда оранжоиды победят, прозападные части найдут себе место в новой ситуации. Может, они и будут наверху. Кто такой Порошенко? Это — часть предыдущей системы. А вот эти консервативные патриотические части будут либо отброшены на помойку, либо будут висеть на деревьях. И в этом острота текущего момента.
Значит, если эта острота такова, то приходится сейчас говорить о том, что мы можем сделать в ближайшие месяцы. Мы можем разорвать этот шов, оформить этот разрыв, убрать или хотя бы отодвинуть эту прозападную компоненту. Они пугают нас тем, что эти навальнята против коррупции. А мы что, за коррупцию? Мы требуем: первое — выхода из моратория на применение смертной казни. Второе — включения в новые законы смертной казни за особо тяжкие коррупционные преступления высшей власти. Смысл в том, что подрывающие государственную безопасность коррупционные преступления высшей власти — это расстрельная статья, и иначе коррупцию не подавить. Третье — мы требуем при сборе 300, 400 или более тысяч подписей за разбирательство какого-то коррупционного дела наверху публичного, телевизионного, для всего народа разбирательства этого дела.
Кто тормозит обсуждение фильма «Димон»? Мы тормозим?! Мы боимся этого идиота Навального? Мы боимся этого шаржа, где в четыре звена, через заднее место кто-то продает ему [Медведеву] какие-то кроссовки с желтой окантовкой, дешевые, вдобавок, кроссовки, — это что за бред всё? Это что за бред людей, которые не знают, что есть ФСО, что Медведев — контролируемая фигура, что этой продажи быть не может. Что это за ахинея, рассчитанная на бабушку Маню? Что кто-то может купить виноградники в Тоскане, когда эти виноградники убыточны по всей Европе, какой идиот из новорусских коррупционеров будет покупать виноградники? Он будет покупать финансовые активы, он будет покупать нефть. Он будет покупать что угодно, но не активы, которые уже — пассивы. Мы что, не можем это разобрать? Но если в результате такого разбирательства будет выяснено, что это клевета — несколько лет реальной отсидки за клевету. Немедленно передача в суд. Если признано другое, то соответствующие законные меры по отношению к коррупционеру, на каком бы верху он ни находился. И я бы хотел, чтобы существующие у нас юристы оформили этот политический тезис нормальной законодательной инициативой. После оформления вполне можно начать собирать подписи за применение этой инициативы. И я хочу посмотреть, что тогда скажет эта оранжевая шваль под названием Навальный. Если вместо этого начнем ныть: «Не трогайте нашу власть, не трогайте нашу власть!» и обниматься с ней, мы — трупы политические, и мы откроем этой сволочи дверь для антиреволюции, для революции регресса, для колонизации России. Мы в этом случае совершим историческое преступление. И я верю, что мы его никогда не совершим.
Теперь по поводу Запада. Либо мы прямо говорим, что это — враг человечества, который воюет против гуманизма, против человечности, против традиции, против возвышающего будущего, против восхождения человека вообще. Что он превращается на глазах в монстра, что он мутировал, что он отрекся даже от своих идеалов, а наши идеалы не являются его идеалами. Мы — другие. Либо мы говорим это и тогда, вооруженные этой концепцией, мы можем подавлять противника и информационно, и, в конце концов, на улицах, если он с этими фугасами или с коктейлями Молотова сунется, то будет огонь на поражение, а не нытье «Беркута», который [был] парализован властью боявшихся людей. В этом же всё было дело. Мы можем бороться и мы победим. А как только мы это сделаем, никакой враг сюда не сунется. Как бы они ни сошли с ума, они не настолько сошли с ума, чтобы это делать.
Если мы умные, мы можем перенаправить эту энергию куда-нибудь еще. Пусть они еще сто лет, как крестоносцы, воюют на южных направлениях, это — их проблема. Мы будем печалиться по этому поводу, мы будем скорбеть, мы будем помогать тем, кого они прессуют, но мы найдем способы спасти мир от ядерной войны, не потеряв лицо и не потеряв свой государственный суверенитет. Мы найдем эти способы. И мы найдем способы укрепить себя так, что никто сюда не сунется никогда. Но сначала надо разорвать эту связь, надо расшить ее. И в этом смысле времени осталось совсем немного.
Обращаясь к тем, кто более меня заинтересован в том, чтобы эта связь была разорвана, я говорю: «Есть еще время, брат, но его не так много, как кто-то думает».
Следующая позиция. Вот Евтушенко. Казалось бы, мелочь, взяли, начали там [обсуждать]. Уже в зале, где я выступал и сказал: «Вы мне тут не говорите, что этот Евтушенко — великий поэт. Мы все знаем, кто такие великие поэты». У меня историческо-филологическая семья. Мы знаем, кто они. Причем тут «великий поэт»? А главное — что он всё предал. Он отказался от всех своих идеалов. Он растоптал этих своих большевиков и все прочее. И если он — символ эпохи, то надо честно сказать, что он символ эпохи дерьма. Иначе это сказать нельзя. Но приволочь этот символ внутрь и начать его заглатывать как свой символ — это могут только люди, которые не понимают, что такое метафизическое преступление.
Метафизическое преступление — это отречься от тех идеалов, за которые в Великую Отечественную войну умирал какой-нибудь лейтенант, крича «За Родину! За Сталина!» и прижимая к сердцу партбилет. Вот отречься от этого — это значит совершить метафизическое преступление. Потому что на алтарь Советского Союза и его величия и отстаивания Советского Союза и мира от фашистской чумы были положены миллионы и миллионы жизней. А их здесь нет? Они в этом зале не вместе с нами? Они отдельно — мы отдельно? Тогда нет собора, нет русского единства живых и мертвых, тогда мы предаем мертвых, а предав мертвых, мы предадим себя.
У моего отца были друзья-историки, чьи учителя переводили беседы Мао Цзэдуна с нашими руководителями. Когда Хрущев сказал Мао Цзэдуну: «Слушайте, мы тут сейчас осудим культ личности Сталина, вы тоже осудите, а мы вам больше дадим и зерна, и оружия, и техники всякой индустриальной», Мао Цзэдун сказал: «Нет, мы не будем». Хрущев: «Как не будем?! Младший брат не будет осуждать Сталина, если старший брат сказал, что надо?!» Он: «Не будем!» — «Почему?» Мао ответил: «Мы потеряем лицо». «Что потеряем, не понял?» — «Лицо потеряем. Китаец, потерявший лицо, это не человек. А потерявши лицо, мы потеряем власть». И дальше он сделал паузу и сказал: «И зачем нам нужна власть, если мы потеряли лицо?». Вот это — нормы китайской культуры. Если бы эти нормы существовали в России и в Советском Союзе, не было бы всего этого безумия.
Но, надо сказать, что на какое-то время потеряли лицо очень и очень многие. Так не о том, чтобы это сейчас осудить идет речь, а о том, чтобы люди признали это как свои ошибки. Невозможно повернуть в новый курс, не признав ошибок. Я не знаю, какая страна мира может это делать. Это — чисто технологический вопрос. Утром вы признаете, что делали ошибки, вы каетесь или говорите: «Боже мой, я не думал, что это так!» и так далее, вечером начинается новый курс. Вечером признаете — утром начнете новый курс.
Как без этого признания можно что-то сделать? Что это вообще за жизнь после жизни? На сайте КПРФ устами одного из ее руководителей сейчас сказано, что мы — одна из лучших левых организаций, как они нас любят. Они забыли всё, что они о нас говорили? Они забыли всю грязь, которую они на нас лили? Но мы же немногого хотим. Мы хотим, чтобы сказали: мы лили грязь, мы ошибались, простите, пожалуйста, теперь мы обнаружили, что вы хорошие. Но они сначала лили грязь, теперь — льют мед. И у них нет даже в уме понимания, что от одного к другому надо как-то перейти. Это же нельзя сделать прямо, автоматически. Это технологически невозможно. Ну скажи три слова и дальше двигайся, куда хочешь.
Теперь о каких-то вещах, казалось бы, почти юморных, но имеющих достаточно большое значение. Естественно, что, как только мы говорим: «А мы не будем эту дистанцию превращать вот в такую, мы не идиоты. Мы — вон там. Мы ее находим оптимальной», — они от этого дико бесятся. Приходит ко мне какой-то офицер полиции, говорит: «А вот не ведет ли «Суть времени» незаконной финансово-хозяйственной деятельности?» А она не может ее вести: у нее нет ни юридического лица, ни всего прочего. Я говорю: «Слушай, я буду защищать твоего начальника (я имел в виду министра), а ты будешь ко мне ходить с этим дерьмом, с этими доносами?» Он говорит: «Ну, я же к Вам пришел, я же должен был Вас вызвать, а я к Вам пришел. Потому что я знаю, кто Вы такой, я же к Вам...» И так далее, дальше идут страдания. Что это всё означает на практике? Это значит, что они сошли с ума.
А отчего они сошли с ума — эта прозападная бюрократия и ее оранжевый двойник? Оттого, что вот здесь есть эта точка. Вот есть она в этом зале. Она собралась. Она небольшая, но она есть...
Самое смешное, сейчас говорят: «Какие-то плохие спектакли, их мало в театре». Это говорят те самые люди про те самые спектакли, которые они восхваляли. У них нет даже элементарного чувства, что если они вчера говорили, что это произведение высокого искусства, они сегодня не могут уже начать это хаять: они должны как-то развернуться. А почему они все это делают? Я вам объясню, какая огромная проблема за этим стоит.
Общество начинает расслаиваться на две части.
Первая часть. Поскольку один из режиссеров, приезжающих в Москву, продает свои билеты в партер за 45 тысяч рублей (на драматический спектакль), то у меня от этого всего возникает какое-то ощущение, что меня мутит. Просто мутит. Значит, это общество, с одной стороны, выходит на эти уровни, когда за 45 тысяч рублей в театр или в супермаркете посидеть подешевле, или что-то... Это такое потребительское гламурное общество. Можно гламурить и в глухой деревне, поставив себе особо хороший нужник. Это неважно как. А с другой стороны, они пытаются выстроить резервацию. Услышьте меня! — резервацию.
И определенная часть православного сообщества — прошу не путать с православным сообществом в целом — вот с этими своими платочками, причитаниями и прочим, оно работает на руку этой резервации. Но если сойдутся две группы: гламурная и резервационная, и еще переплетутся, то настоящего общества — нет. Россия проиграна.
Значит, ваша высшая культурная, мировоззренческая задача — остановить это схлопывание с двух сторон. И защитить в России современность, интеллект, дух, благородство, честь. Потому что, если сказать, что человек, который предал своих героев, — это символ эпохи, то это значит, что он символ эпохи бесчестия, то есть эпохи отсутствия лица. А если нет чести, не будет ни войны победной, ничего. Нельзя, потеряв честь, неважно дворянскую или рабочую, дальше защищать Родину. Сначала честь, потом Родина. Или, точнее, одновременно. Одно без другого не существует. Надо выйти из бесчестия и защитить страну. Это двуединая задача.
Дальше возникает следующий вопрос. Тут все стихотворения всякие печатают на тему «Стрекоза и муравей» — мол, стрекоза победила муравья, а Крылов был идиотом. Крылов не был идиотом, Крылов был аристократом своей эпохи, и это была эпоха русского гламура, но он знал, что говорит. Потому что человек, который трудится, всегда будет побеждать бездельника. Вам пытаются посадить на шею бездельников и внушить вашим детям, что они должны быть бездельниками. А человек, который по-настоящему трудится, всегда сильнее бездельника. У муравья, простите, кроме всего прочего, когда он тащит бревна, у него мускулы становятся сильнее. А эти стрекозы — они ничего не могут. И кончается это тем, чем кончилось в Великую французскую революцию, где плясала стрекоза под названием Мария-Антуанетта, а кончилось это тем, что вы все знаете.
Значит, вопрос о труде встает сейчас тоже очень сильно. Но для того, чтобы трудиться и становиться в этом смысле сильнее, уже мало сейчас просто трудиться. Надо строить храм. Кто и как строит храм? Нельзя строить вертеп в процессе труда и быть сильным и честным от этого. Надо менять всё это.
Однажды, в тех войсках, которые существуют, но про которые говорится, что их нет, поскольку мы якобы в космосе не работаем военным образом... ну, естественно, не будь дураками, и мы работаем и они... я в 92-м или 93-м году читал какую-то лекцию, и всё не понимают и не понимают. Потом я спросил молодого генерала: «А вы точно решили, что вы будете воспитывать вашего сына честным человеком, твердо зная, что при этом он станет аутсайдером в этом обществе?» И генерал заплакал.
Вы говорите «руки прочь от наших детей». А вы четко уверены, что это будут ваши дети в полном смысле этого слова? Что проблема не стоит ребром так, что они вполне могут быть уже не ваши, а совсем даже чужие. Для того чтобы они были ваши, нужны чрезвычайные усилия. Это усилие заключается в том, кем должны быть люди, собравшиеся в этом зале. В нормальной ситуации я бы хотел увидеть, что здесь собрались будущие кинематографисты, будущие поэты, будущие деятели культуры, будущие политические журналисты, будущие строители новой настоящей национальной интеллигенции. Я хотел бы видеть здесь не депутатов или маргиналов, а представителей этой интеллигенции, соединенных вместе, создающих новую ткань новой России.
Но вполне может быть, что ближайшие месяцы или недели, я не уверен, что это так, но может быть, они потребуют от вас всё больше и больше. И каждый из вас не должен всё время себе говорить: «А что мы можем? Мы же малосильные люди». Никто, кроме вас, вот такой зал, не ангажированный и не согнанный, не соберет. Вот так, как вы его собрали. Сегодня этого достаточно. Завтра этого будет мало. И каждый, кто сегодня пожалеет свои усилия и не переведет эти усилия в чрезвычайное состояние, каждый завтра будет скорбеть о том, что у него был шанс спасти Россию, а он этот шанс проморгал.
И не будет оправдания в том, что «мы не такие сильные», «не умеем так говорить», или «у нас были жизненные обстоятельства». Перед лицом вызова существованию России не может быть жизненных обстоятельств. Ибо если ее не будет, все жизненные обстоятельства будут слишком трагичны. И все частные успехи будут низведены к нулю. Дело не в том, что они не нужны. Они нужны. Но они сразу станут нулем, если Россия погибнет. Поэтому даже ради того, чтобы отстоять благополучие детей, даже для того, чтобы отстоять собственное движение по той траектории, по которой ты хочешь, тебе нужна Россия. Иначе это невозможно. А Россия находится на грани бытия и небытия.
Отсюда вытекают следующие приоритеты на этом апрельском этапе:
Первое. Союз с патриотической частью бюрократии необходим, но без «цап-царапа». Без этого «цап-царапа», который я описал. Это трудно, но нужно. Он с вами строит диалог? Он действительно патриот? Он обеспокоен? Супер! Отлично! Но если он вам говорит: «Скажи «мяу-мяу», «Иди ко мне», «Будь помягче». Фигу тебе, помягче! Это ты иди ко мне! И мы договоримся, что надо делать. А в противном случае — это «цап-царап», который приведет к тому, что организация рухнет. Союз с дееспособными организациями патриотическими необходим, но с оглядкой на этот же «цап-царап» и на их дергания. К сожалению, мы присутствуем в ситуации, когда:
1) слишком мало организаций, которые могут сделать хотя бы то, что мы. Вот есть 10 организаций в России патриотических, самостоятельных, каждая из которых соберет такой съезд, — да я был бы счастлив! Я постоянно счастлив от того, чтобы быть с другими! Я, между прочим, человек очень компанейский. Другие в геофизике не выживали, на полевых работах. Да и в горячих точках тоже. Но их нет! Я же не виноват, что их нет! Это первое! И
2) то, что есть, безумно управляемо а) вот этой бюрократией и б) своей собственной дурью. А когда вы в критической ситуации, непонятно, каким образом соединитесь, а соединяться надо, чтобы увеличить силу. Зачем соединяться, чтобы не увеличить? А они в решающий момент либо вас волокут не туда, либо разрушают любые союзы — это то, что надо внимательно мониторить.
Второе. Высока вероятность того, что в новых условиях нам придется очень быстро и очень сильно разворачиваться. И у меня есть для вас один рецепт: не хныкать, не жаловаться по поводу того, что «небоскребы, небоскребы, а я маленький такой». А раскрепостить свои внутренние силы так, как русский человек раскрепощает их, когда из бодяги и гламура он переходит в эпоху с запахом настоящей беды. И он тогда становится другим. Почувствуйте этот запах — и все получится!
Третье. Мониторинг ситуации абсолютно необходим. В каждом регионе надо видеть, что это за «навальниана», что она собой представляет, что это за оранджоиды? Да? Кто умнее и точнее видит картину, тот ударит в ее слабую точку и победит. Побеждает не грубая сила, не мышцы этого бугая, который стоял спиной [выступающего на митингах 26 марта]. Если довольно сильно стукнуть в две или три точки его тела, то бугай будет лежать. Как учил меня мой учитель по самбо Анатолий Аркадьевич Харлампиев, если ты правильно работаешь, то чем тяжелее и больше твой партнер, тем больнее он падает. Поэтому дело не в том, чтобы мониторить ради философии, а мониторьте так, как люди, которым придется работать. Но вы должны видеть ситуацию. Видеть ее, открыть глаза.
Дальше. Выход на улицу возможен, но с оговорками. А в чем, собственно, дело? Если система работает, то пусть она и работает. Есть те, кому это положено делать, люди, которым это положено делать, делают свое дело, путь они его делают. Но уж если выходить, то выходить, во-первых, никоим образом не влезая в подставу, в которой будет сказано: те хулиганы и вы хулиганы. Извините, так не будет! Знаете у Галича была песня: «Нет, любезный, так не выйдет, так не будет, дорогой».
И еще: с такими лозунгами, которые будут народно-победительными, а не идиотски-охранительными. Только тогда можно идти к людям. В противном случае мы попадаем в предельно идиотскую ситуацию.
И наконец, последнее: наша единственная надежда заключается в том, что действительно будет принято наше предложение о корректном, мягком и прочем переходе к перестройке системы. К антиперестройке, понимаете? К возвращению этой системы к ее собственному естеству, при котором западный сегмент, ну, скажем так, тихо-тихо отойдет. Мы — люди не злобные. Мы даже можем сказать: а мы будем скучать. Вы там, в Ницце или где-нибудь в Италии, в Тоскане... Так сказать, «что делать будем, что делать будем — завидовать будем»... Мы завидовать будем, но останемся без вас. Вот тогда вы нас оставьте без себя, и мы спокойно, понемножку, по-русски будем выползать из той задницы, в которую вы нас засунули. Но делать это так, чтобы вы непрерывно подыгрывали оранжевым мерзавцам, а мы видим, как вы подыгрываете и как вы подыгрывали в 2011–2012 годах, мы помним, — это прошедший этап процесса! Всё! Новая ситуация! Новые приоритеты!
Новые угрозы! Новое отчаяние, если хотите, от того, что так мало всего и так силен враг! И новое мужество от того же самого, потому что мало, враг силен, а надо победить и нельзя не победить. Другой возможности у нас нет! Мы себе этого не простим, дети нам не простят, мертвые не простят. А значит, победить надо!
Кто за эту, сформулированную мной резолюцию, которая одновременно с этим является и резолюцией холодной войны 2.0, и резолюцией размежевания, и резолюцией патриотического союза, и выражением готовности взаимодействовать с теми патриотическими силами во власти, которые готовы это делать по-настоящему? Кто за эту резолюцию, прошу поднять мандаты! Кто против? Кто воздержался?
Третий съезд РВС принял эту мобилизационную резолюцию 100 % голосов.
Мертвые всегда рядом. А в Страстную субботу — в особенности. Почувствуйте единство с этими мертвыми, по-настоящему. И тогда вы вдруг поймете, что вас здесь не тысяча с лишним людей, а вас здесь — миллионы. И ваших предков, которые пролили кровь за Отечество, и тех, кого вы даже не знаете, и кто сейчас смотрит на вас в эту Страстную субботу и верит, что вы будете выводить страну из ада, вы, а не кто-то другой. Не потому, что так надо, чтобы вы, а потому что некому — в гражданском смысле этого слова.