В своем труде «Древняя Российская история» Ломоносов задает в качестве отправной точки наидревнейшей российской истории троянца Антенора, соединившегося после крушения Трои с войском, ушедшим из Пафлагонии для поддержки троянцев. Ломоносов считает, что этот условный прародитель наидревнейшей российской истории затем добрался до тех италийских мест, где находятся Падуя и Венеция. И что на следующем этапе наидревнейшей нашей истории спутники Антенора превратились в венетов.

Поскольку отношения между Антенором и Энеем всегда были очень сложными, несмотря на то, что и Антенор, и Эней защищали Трою, и Антенор, и Эней были помилованы ахейцами, взявшими Трою, и так далее, то потомки Энея вытеснили потомков Антенора, ставших венетами, и те ушли на север, взяв под контроль обширный регион, включающий Балтику.

Переселившись на Балтику, венеты, как считает Ломоносов, сформировали в том числе и древних варягов-россов (заметьте, россов, а не норманнов). Варяги-россы, по Ломоносову, являются ближайшими родичами древних пруссов. Фиксируя это как несомненный факт, Ломоносов далее оговаривает, что речь идет не о родственности руссов немецким крестоносцам или тем, кого он называет «нынешними бранденбургцами». Нет, утверждает Ломоносов, древние пруссы — это нечто, не имеющее отношение к приезжим немцам, дворянам и мещанам немецким, «которые теми землями около тринадцатого столетия завладели по неправедному папскому благословению».

Обратим внимание читателя на то, что такая позиция Ломоносова очень близка к позиции А. К. Толстого, изложенной в поэме «Боривой», где речь тоже идет о попытке неправедного завоевания славянских по своей сути земель, осуществленной «по неправедному папскому благословению».

Далее Ломоносов развивает тему неправедного папского благословения, обсуждая то, как после изгнания крестоносцев из царства Иерусалимского эти изгнанники обратились к римскому папе с просьбой наделить их землями взамен тех, которые они потеряли.

Ломоносов пишет о том, что папа римский благословил часть этих крестоносцев завоевывать нехристианские северные земли, включая Пруссию. Что эта самая Пруссия очень ослабела в результате войн с поляками и что в силу этой слабости автохтонной Пруссии, не имеющей — оговорим это еще раз — никакого отношения к немецким завоевателям, эти завоеватели смогли сначала покорить Пруссию, а затем — перейти к завоеванию того, что Ломоносов называет «ливонской чудью», сетуя при этом на неспособность русских князей отстоять чудь от крестоносцев, неспособность, порожденную междоусобными распрями между этими князьями.

Отделив автохтонных пруссов от немецкого пруссачества, поработившего автохтонные народы по неправедному благословению лжевладыки христиан римского папы и тем самым противопоставив автохтонных пруссов немецкому пруссачеству (читай — предшественникам Фридриха Великого), Ломоносов далее пишет о близости автохтонных пруссов и тех варяг-россов, которые не варяги вообще, а именно россы.

Ломоносов говорит об этой близости, ссылаясь на данные Нестора и другие источники. Говорится о единых с пруссами привычках, включая привычку париться в бане, об одних и тех же языческих богах, об одинаковости обрядов.

Вспоминая о завещании Гостомысла, которого Ломоносов именует благоразумным новгородским старейшиной, Ломоносов ссылается на мнение не только Нестора, но и Претория. Имеется в виду протестантский пастор Матфей Преторий (1635–1704), перешедший в католичество, известный немецкий историк и этнограф. Преторий опубликовал большую книгу по истории и культуре Пруссии.

Ломоносов ссылается на эту книгу, говоря о том, что не только Нестор, но и Преторий утверждает нечто сходное с тем, что утверждает он, Ломоносов. Ломоносов цитирует такое утверждение Претория по поводу генезиса варягов:

«Конечно, они не из Дании или из Швеции были приняты, затем что языка, обычаев и обрядов различие и места расстояние сему не дозволяет верить, но призваны из соседов: думаю, из Пруссии и с ними сообщенных народов, которые соединением составили великое государство».

Построив такую модель, Ломоносов противопоставил немецких крестоносцев, да и норманнов в целом, тем донемецким пруссам, которых немцы-норманны в итоге оккупировали и колонизировали. К этим пруссам, они же руссы, они же соратники Боривоя, относит Ломоносов варягов-россов вообще и Рюрика в частности. Вдумаемся — одно дело утверждать, что изначальные русские властители являются норманнами, то есть немцами (а значит, ничего неестественного в том, что и сейчас Россией правят немцы, нет). И совсем другое (если можно так сказать, диаметрально противоположное) дело — утверждать, что изначальные русские властители являются варягами-россами из числа тех коренных пруссов, которых колонизировали и поработили норманны-немцы. Это значит утверждать, что длится порабощение коренного населения неким норманно-немецким злым началом.

Худо-бедно это можно было утверждать при Елизавете, опираясь на определенную группу ее придворных. Елизавета никак не немка. Но утверждать подобное при коренной немке Екатерине — невозможно. Да и в последующем тоже. По крайней мере, такое утверждение в условиях, когда русские цари — это чуть ли не стопроцентные немцы (а после Екатерины это именно так) — значит подрывать власть этих царей.

Я не собираюсь здесь рассматривать более поздних антинорманистов, таких, как С. А. Гедеонов (1816–1878), Д. И. Иловайский (1832–1920) и другие. С. А. Гедеонов, осуждая так называемое «норманнское вето», в чем-то вторит Ломоносову. Д. И. Иловайского справедливо упрекают в том, что он своей «южной», гунно-болгарской теорией внес еще большую сумятицу в антинорманский лагерь.

Но в этом исследовании я просто не имею права концентрироваться на данных важных нюансах. Всё, что по-настоящему значимо для данного исследования, может быть сжато выражено одним словом — «идентичность».

Какова идентичность Запада, каковы древнейшие ее слои?

Тема Энея, разработанная великим Вергилием, позволяет выявлять за счет применяемого метода построения западной идентичности (римской по ее фундаментальнейшим основаниям) еще более древние, доэнеевские, слои этой идентичности (пеласги, Аркадия, Ливия, Потоп и так далее).

Тема Антенора, заявленная Ломоносовым, позволяет разбирать древнейшие слои нашей идентичности, складывавшейся где-то рядом с энеевской идентичностью Запада и одновременно вопреки этой энеевской идентичности. Может быть, другие российские антинорманисты и капитальнее Ломоносова, но замах уже не тот. Да и тяготение к нашей южнорусской идентичности, осуществляемое якобы во имя спасения нашей идентичности от норманнской, то есть колониальной, вторичной идентификационной модели, тоже не вдохновляет.

Не спорю, и после Ломоносова разрабатывалась северная антинорманская модель русской идентичности, в том числе и с отсылкой к «Житию» первокрестителя поморских славян Оттона Бамбергского (1062–1139). Но во всех этих работах о северных руссах, руянах, рутенах нет того замаха, который есть у Ломоносова. Ломоносов решает проблему историософски и одновременно по-боевому, то есть стратегически, а все остальные решают эту проблему или с академическим уклоном, или с уклоном в слишком приземленную политику. Но главное — отсутствуют древнейшие слои идентичности. А нас всё остальное может интересовать лишь постольку, поскольку указует на эти древнейшие слои.

Так что я предлагаю еще внимательнее присмотреться к Антенору, которого Ломоносов и поместил в нечто наподобие основания нашей идентичности, и противопоставил Энею.

Осуществлять я это предлагаю на основе глубокого уважения к высказываниям древних авторов. Прежде всего, всё того же Вергилия. Вот что он пишет об Антеноре. И не где-нибудь, а в той самой «Энеиде», которая посвящена формированию «неантеноровской», а в чем-то и «антиантеноровской» идентичности, она же римская идентичность, взятая на вооружение Западом.

Мог ведь герой Антенор, ускользнув из рук у ахейцев, В бухту Иллирии, в глубь Либурнского царства проникнуть И без вреда перейти бурливый Источник Тимава Там, где, сквозь девять горл из глубин горы вырываясь, Он попирает поля, многошумному морю подобен. Там Антенор основал Патавий — убежище тевкров, Имя племени дал и оружье Трои повесил.

Я уже приводил один текст главного древнего комментатора Вергилия Мавра Сервия Гонората, в котором объяснялось, почему Вергилий не называет Антенора первым из троянцев, прибывшим в Италию. Как мы помним, этот выдающийся комментатор объясняет данную «нескладуху» тем, что место прибытия Антенора тогда еще не было Италией. Сейчас я приведу еще один текст этого автора.

«Захватив Илион, Менелай, помня, что он и Улисс спаслись благодаря Антенору, когда, пытаясь вернуть Елену, они были приняты им и едва спаслись от Париса и других юношей, и, желая воздать Антенору благодарность, отпустил его, не причинив ему вреда.

А Антенор вместе с женой Феано и детьми Геликаоном и Полидамантом, а также другими спутниками, прибыл в Иллирик, и, после победоносной войны с Эвганеями и царем Белесом, основал город Потавий. Ведь ему было предсказано, что он поставит город в том месте, где поразит птицу стрелой. Поэтому и город Потавий [от глагола petere, означающего целиться, поражать]...

Антенор владел не Иллириком, и не Либурнией, а Венецией. А Вергилий потому называет Иллирийский залив, потому что оттуда прибыл некий царь Энед, который правил Венецией и названную по его имени Энецию потомки назвали Венецией».

Эвганеи проживали на территории Италии между Адриатическим морем и Восточными Альпами с эпохи позднего неолита. Специалисты полагают, что это доиндоевропейский автохтонный народ. Изначально народ был кочевым и занимался охотой и собирательством. Потом он освоил сельское хозяйство и скотоводство, а в античные времена овладел металлообработкой. Остатки поселений эвганеев в основном обнаружены археологами в окрестностях города Падуи.

Венеты действительно теснили эвганеев в XII–XI веках до нашей эры. В итоге эвганеи были частично изгнаны, частично ассимилированы венетами. Белес — это царь эвганеев в Иллирике, которого победил именно интересующий нас Антенор.

Комментатор упоминает некоего царя Энеда, прибывшего из Иллирийского залива. Видимо, это сведения из разряда тех, которые не предполагают ссылок, потому что комментатор ни на кого не ссылается.

Но есть высказывания других древних авторов, которые могут дополнительным образом расшифровать слово «Энед». Приведу для начала сведения, сообщаемые Страбоном:

«Далее идут Пафлагония и энеты. Спорно, каких энетов Гомер имел в виду, говоря: «Вождь Пилемен пафлагонам предшестовал, храброе сердце, Выведший их из энет, где стадятся дикие мулы» (я уже приводил эту цитату из Гомера — С. К.). Ведь теперь, как говорят, в Пафлагонии нет энетов, хотя другие утверждают, что существует селение с таким названием на Эгиале, в 10 схенах от Амастрии. Зенодот же пишет «из Энеты» и утверждает, что Гомер определенно указывает на современную Амису. Третьи говорят, что какое-то племя с таким именем, жившее по соседству с каппадокийцами, сражалось вместе с киммерийцами и затем было вытеснено к Адриатическому морю.

Наиболее общепризнанным является мнение, что эти энеты были самым значительным пафлагонским племенем, из которого происходил Пилемен. Кроме того, большинство энетов сражалось на его стороне; лишившись своего вождя, они после взятия Трои переправились во Фракию и во время своих скитаний пришли в современную Энетику.

По словам некоторых писателей, Антенор и его дети также приняли участие в этом походе и поселились в самой отдаленной части Адриатического моря, как я уже упомянул в моем описании Италии. Поэтому, вероятно, энеты исчезли и их больше нет в Пафлагонии».

Приведу еще ряд высказываний и после этого займусь построением модели, основанной на этих высказываниях.

Вот что сообщает один из величайших древнеримских историков Публий Корнелий Тацит (55–120 гг. н. э.). В своих «Анналах», обсуждая поведение императора Нерона, Тацит по ходу дела сообщает нечто об Антеноре:

«По уничтожении стольких именитых мужей Нерон в конце концов возымел желание истребить саму добродетель, предав смерти Тразею Пета и Барею Сорана — оба они издавна были ненавистны ему, и в особенности Тразея: ведь он покинул сенат, о чем я упоминал выше, во время прений об Агриппине, ведь и в ювеналиях он почти не принял участия, и это тем глубже задело Нерона, что тот же Тразея в Патавии, откуда был родом, на учрежденных в ней троянцем Антенором... играх, пел в одеянии трагического актера».

Публий Клодий Тразея Пет — римский сенатор, лидер так называемой стоической оппозиции императору Нерону, принужденный Нероном к самоубийству.

Квинт Марций Барея Соран — другой выдающийся оппозиционный политический деятель эпохи Нерона.

Агриппина — мать Нерона, возведшая его на престол и казненная своим сыном. Сообщаю эти частные сведения просто для того, чтобы текст Тацита был прозрачным. А теперь обращаю внимание на основное. Падуя... Игры, учрежденные в ней троянцем Антенором. Мы вновь сталкиваемся со сведениями, аналогичными тем, которые уже получили, причем сведениями, сообщаемыми нам крайне авторитетным источником.

А вот еще один источник. Уже знакомый нам Марк Анней Лукан. В своей поэме «Фарсалий» он пишет:

Диво ль, что люди теперь свой последний день доживая, В страхе безумном дрожат, если души людей обладают Даром — предчувствовать зло? Живет ли в Гадах Тирийских Римлянин гостем чужим, из армянского пьет ли Аракса, — Всюду он, в каждой стране, под любым созвездием мира Чувствует тайную скорбь, причины которой не знает: Плачут, не зная о том, что теряют в полях эмафийских. Авгур один на Эвганском холме, если верить рассказам, Там, где горячий Апон, дымясь, из земли вытекает И разливает Тимав-река Антеноровы воды...

Гады Тирийские — основанный финикийцами (тирийцами) испанский город Кадикс.

Тимав — река в области венетов, названная «Антеноровым Тимавом», так как у ее истоков был основан выходцем из Трои Антенором город Патавий (современная Падуя).

Эвганский холм — холм близ Патавии. На этом холме пророчествовал Гай Корнелий (описано у Плутарха).

«В Патавии некто Гай Корнелий, человек, знаменитый искусством гадания, <...> увидав новое знамение, вскочил с возгласом «Ты победил, Цезарь!»

Речь идет о победе Гая Юлия Цезаря над Гнеем Помпеем Великим.

Из «Географии» Страбона:

«...По словам Меандрия (историк из Милета, живший в VI веке до н. э. — С.К.), энеты, выступив из страны левкосирийцев (белых сирийцев — так называли жителей Каппадокии, отличая их от обитателей собственно Сирии — С.К.), сражались на стороне троянцев; оттуда они отплыли вместе с фракийцами и поселились в самой отдаленной части Адриатического залива; а те энеты, которые не участвовали в походе, сделались каппадокийцами. В пользу этого утверждения, как кажется, говорит то обстоятельство, что во всей части Каппадокии вблизи реки Галиса, простирающейся вдоль Пафлагонии, в ходу оба языка, в которых много пафлагонских имен».

Римский писатель III века нашей эры Марк Юлиан Юстин обрабатывал сочинения римского историка I века Гнея Помпея Трога. Эта обработка называется «Эпитомы сочинения Помпея Трога «История Филиппа» (имеется в виду македонский царь Филипп II, отец Александра Македонского). Вот что написано в «Эпитомах»:

«Как народ этрусков, владевших берегами внутреннего (то есть Тирренского — С.К.) моря, пришел из Лидии (запад Малой Азии — С.К.), так и венеты, живущие на берегах Верхнего (то есть Адриатического) моря, которых из захваченной штурмом Трои привел Антенор...»

Я мог бы продолжить ознакомление читателя со сведениями древних авторов, подтверждающими антеноровскую версию Ломоносова. Но и того, что приведено, достаточно для того, чтобы стало понятно — эта антеноровская версия, как минимум, не высосана из пальца. Спросят: «А как же современная наука? Вы предпочитаете ей сомнительные утверждения древних авторитетов? Но мало ли что они нагородили в своих сочинениях!»

Во-первых, я цитирую сведения, не содержащие в себе ничего суперэкстравагантного (например, существования песьеголовых людей и так деле).

Во-вторых, достаточно часто даже умеренно экстравагантные сведения (суперэкстравагантные обсуждать не будем, тем более, что они сообщаются как чужие — не я видел, а мне кто-то сказал) не раз подтверждались, не правда ли?

А в-третьих, занимаясь тем, чем занимаюсь, я могу черпать информацию из самых разных источников — из археологии, языковедения, тех или иных дисциплин, повествующих о различных аспектах того, что можно назвать реальным формированием определенных общностей (племен, народов и так далее). Но поскольку главным для меня является только одно — идентичность — то есть понимание народами их происхождения, то биться лбом об стену, допытываясь, что именно реально, а что нет, я не собираюсь. Для меня, в силу моего занятия, а не шкалы моих ценностей, авторитетные легенды значат больше, чем всё то, что размещается под рубрикой «А теперь ученые нам сообщат, как это было на самом деле».

Во-первых, ученые сегодня сообщают одно, а завтра — другое.

Во-вторых, народы, создавая образы самих себя и размышляя о своих корнях, не ориентируются на современные раскопки или сведения о лингвистических нюансах, позволяющих нечто утверждать. При том, что эти сведения пересматриваются раз в три года и интерпретируются по известному принципу «и в хвост, и в гриву».

В-третьих, ученые сначала пожимают плечами, ссылаясь на недостоверность тех или иных преданий, а потом оказывается, что эти предания были точны, как это оказалось в случае раскопок Трои Шлиманом, который всего лишь решился доверять древним источникам, а не пожимать плечами, утверждая, что в этих преданиях излагаются некие небылицы.

Поэтому я всего лишь спрашиваю читателя, достаточно ли приведено данных для того, чтобы утверждать, что в плане идентификации, а не реальности, о которой мы, может быть, узнаем лет через 200, а может быть и никогда не узнаем, мы имеем право зафиксировать несколько убедительных «стрелочек», которые в математике именуются «векторами»:

Вектор № 1. Пафлагония–Троя. Достаточно ли у нас... нет, не данных, а авторитетных сообщений древних авторов для того, чтобы зафиксировать, что эти авторы сообщают нам о том, что пафлагонцы, руководимые своим царем Пилеменом, пришли из точки А (Пафлагонии) в точку Б (Трою), с тем, чтобы защищать Трою от ахейцев? Достаточно у нас этих данных или нет? Их более чем достаточно. Кроме того, есть главный древний суперавторитет — Гомер. Есть и другие высочайшие древние авторитеты — вплоть до Вергилия. Но Гомер важнее всего, потому что сказанное Гомером хотя бы походя, будет повторено всеми после него — в обязательном порядке и многократно. А ведь ничто не оказывает такого влияния на формирование идентичности, как многократные повторения, изрекаемые непререкаемыми авторитетами. Так что фиксируем этот вектор, еще раз оговорив, что танцуем от печки «идентичность», а не от печки «реальность».

Вектор № 2. Троя–Венеция. Достаточно ли у нас авторитетных сообщений древних авторов для того, чтобы утверждать, что пафлагонцы после падения Трои присягнули Антенору, который привел их из Трои (точка Б) на ту территорию, которая теперь именуется Венецией (точка В)? У нас достаточно этих данных.

Вектор № 3. Венеция (В) — Балтия (Г). Достаточно у нас данных для того, чтобы подтвердить и этот идентификационный, подчеркну еще раз, вектор? Да, их достаточно.

Вектор № 4. Балтия (Г) — Рюриковская Русь (Д). И тут у нас достаточно идентификационных данных для того, чтобы констатировать наличие такого вектора хотя бы в важнейших для нас исследованиях Ломоносова. Потому что идентичность нашу, не выводимую в качестве слабого следа слабой по определению норманнской идентичности, а подаваемую иначе, утвердил только Ломоносов. Но разве этого мало? Мы как некая вторая производная от каких-то норманн... С точки зрения модели идентичности — это вообще ничто. Я ведь не спорю по поводу реальности, я об идентичности говорю. Причем говорю о ней не только с позиций историко-культурных, но и позиций политической стратегии. Эту русскую стратегию строил Ломоносов при активном взаимодействии с определенными элитными антинемецкими группами (Шуваловыми, Разумовскими и так далее).

И потому нельзя не рассматривать этот идентификационный вектор. Но тогда можно от отдельных векторов переходить к модели, состоящей из нескольких векторов:

АБ — Пафлагония–Троя,

БВ — Троя–Венеция,

ВГ — Венеция–Балтия,

ГД — Балтия — Рюриковская Русь.

Если модель нашей идентичности состоит из этих векторов, то она в каком-то смысле соразмерна энеевской римской идентичности как идентичности основного Запада. Она находится в тесном соседстве с ней и одновременно она совсем другая. И это другое начинается не с доктрины «Россия — Третий Рим», в которой как нечто близкое к Риму и одновременно антагонистичное ему выступает Византия и Россия, грезящая о ее наследстве (крест над Святой Софией, взятие проливов и так далее).

Нет, в рассматриваемой нами модели, состоящей из четырех векторов, всё начинается задолго до Византии. И пока что мы нащупали лишь тот древний пласт, который именуется «дотроянская Пафлагония». Этот пласт по определению не может быть абсолютной отправной точкой (напоминаю читателю, что именно говорил Томас Манн о бездонности колодца истории в своем «Иосифе и его братьях»). Но мы уже имеем хотя бы нечто, соизмеримое с классической западной энеевско-римской идентичностью. Мы с ними оказываемся в рамках этой модели на соизмеримых уровнях древности. А то у них Эней, а у нас — крест над Святой Софией.

Я ничуть не против этого креста. Просто соизмеримость идентичностей предполагает соизмеримость древностей. И именно этого хотел Ломоносов. Подчеркну, что я вовсе не кидаюсь в новую тему и не пытаюсь заменить выявление их идентичности прорисовкой нашей идентичности. Я просто хочу, чтобы их идентичность была уловлена нами в определенной системе зеркал, одним из которых является зеркало нашей идентичности. Кроме того, если появляется возможность именно таким косвенным образом обсудить нашу идентичность, то зачем же этого избегать?

Как мы помним, точка под названием Троя не была для нас абсолютной отправной точкой в исследовании западной идентичности. Не была она такой и для Вергилия, этого дооформителя римской, а значит, и общезападной идентичности. Вергилий, со слов отца Энея Анхиза, говорит о векторе пеласги–Троя. Мы нащупали и другие векторы, например, аркадийский, ливийско-афинский (ливийская Нейт и афинская Афина Паллада).

Раз так, то и «наша» Пафлагония не может быть абсолютной отправной точкой. И она, конечно, ею не является.

(Продолжение следует.)