Почему, собственно, надо бросать с трудом найденный след и переходить от темных античных богов, волнующих автора «Фауста», к таким фигурам, как Жуковский?
Во-первых, потому что Жуковский не просто один из русских выдающихся поэтов XIX столетия. Он, между прочим, наставник наследника престола, то есть будущего царя Александра II. И тут культурология начинает очень прочно переплетаться с политологией и теорией элит. А только при таких переплетениях у нас есть шанс добыть искомое и не заплутать окончательно в исследовательском лабиринте.
Во-вторых, потому что Жуковский не существует сам по себе. Кто такой Жуковский? Это незаконнорожденный сын помещика Афанасия Ивановича Бунина. Мать Жуковского — пленная турчанка Сальха, при крещении получившая имя Елизаветы Дмитриевны Турчаниновой.
История этой пленной турчанки содержит в себе определенные разночтения. То ли ее привез из-под крепости Бендеры один из крепостных Бунина, участвовавший в русско-турецких войнах. То ли некий майор Муфель отдал эту турчанку на воспитание Бунину.
В любом случае и сам Бунин — отец Жуковского — не принадлежит к высшей элите русского общества. Но уж тем более к ней не принадлежит его незаконнорожденный сын, которого по просьбе не слишком сановитого Бунина совсем не сановитый белорусский дворянин Андрей Григорьевич Жуковский сначала крестил, а потом еще и усыновил.
Трагическая история семьи Буниных, терявших одного ребенка за другим, привела к тому, что жена Бунина наплевала на незаконнорожденность Жуковского и решила воспитать его как родного сына. Но одно дело — это решение, а другое дело — правила той эпохи. Жуковского было очень трудно сделать даже дворянином. А без этого он не мог получить полноценное образование.
Конечно, четырнадцатилетний Жуковский, поступив в Московский университетский благородный пансион, проявил себя и как выдающийся талант, и как подросток с незаурядными задатками в том, что касается общения в элитной среде. Но, тем не менее, налицо пропасть между вопиющей несановитостью Жуковского и статусом наставника наследника престола.
Для того чтобы построить хотя бы шаткий мост через эту пропасть, необходимо разобраться в том, что такое Московский университетский благородный пансион, в который как-то удалось устроить Жуковского.
Московский университетский благородный пансион — это пансион при Московском университете. Под пансионом в данном случае имеется в виду закрытое учебное заведение для мальчиков из знатных дворянских семей.
Учреждение пансиона произошло по инициативе куратора Московского университета Михаила Матвеевича Хераскова (1733–1807). Херасков — крупный русский поэт, писатель и драматург. Корни рода Хераскова — румынские: был такой известный боярский род Хереску.
Русская история этого рода имеет своим истоком переезд некоего Андрея Константиновича Хераскова в Россию. Переезд состоялся при Петре Великом. И речь идет не просто об обычном переезде, а о том, что представители рода Хереску, тесно связанные с другими важнейшими румынскими аристократами (например с полководцем Тома Кантакузино), участвовали в военных кампаниях Петра Великого, причем на достаточно серьезных ролях.
После неудачного Прутского похода Петра Великого целая группа молдавских (валашских, румынских) аристократов, возглавляемая Дмитрием Константиновичем Кантемиром (1673–1723) переселилась в Россию и влилась в дворянский класс Российской Империи.
Несколько слов о возглавлявшем эту группу Кантемире.
Кантемир был господарем (то есть правителем) Молдавского княжества, восточная часть которого вошла в 1812 году в состав Российской Империи.
Отец Дмитрия — господарь Молдавского княжества Константин Кантемир — был неграмотным. Но Дмитрий и другие сыновья Константина усилиями отца получили блестящее образование. Для того чтобы обеспечить им это образование, Константин пригласил греческих учителей.
Став господарем Молдавского княжества, Константин должен был послать в Стамбул в виде заложников сначала одного из своих сыновей — Антиоха, а потом другого — Дмитрия.
Дмитрий использовал три года нахождения в Стамбуле для того, чтобы усовершенствовать свои познания в различных науках, изучить турецкий, арабский и персидский языки.
В 1693 году Дмитрий после смерти своего отца был избран господарем, но через 20 дней был смещен и на 16 лет уехал в Стамбул. Там он и продолжил учебу, и стал публиковаться, прежде всего, как философ.
В 1710 году, во время войны Турции и России, османский султан сделал ставку на Дмитрия как совсем уже слившегося с Османской империей ученого и политика. Дмитрий опять стал господарем и должен был участвовать в действиях против Петра Великого. Но он заключил договор с Петром Великим, обманув султана.
Речь идет не об обычном военном договоре, а о договоре о вхождении Молдавского княжества в Российскую Империю. Такое вхождение могло бы быть, если бы Петр выиграл войну. Но он ее фактически проиграл. И тогда Дмитрий Кантемир с тысячей молдавских бояр прибыл в Москву и получил очень высокий статус.
Особое положение Дмитрия при Петре Великом было еще связано с тем, что одна из его дочерей — Мария Кантемир — стала любовницей Петра Великого, родила ему сына и, в принципе, могла стать императрицей, но сын умер.
Дмитрий был и полиглотом, и глубочайше образованным человеком, и великолепным музыкантом, и знатоком исламской религии. А еще он был членом Берлинской академии наук, автором глубочайших исследований Османской империи.
Матвей Херасков, он же — Матвей Хереску, — один из той тысячи представителей прорусской молдавской элиты, которая вслед за Дмитрием Кантемиром переселились в Россию. Матвей Херасков получил от Петра крупное имение, он верой и правдой служил Российской Империи и умер в 1734 году, оставив трех сыновей, из которых Михаил был самым младшим.
Вдова Хераскова вышла в 1735 году за князя Никиту Юрьевича Трубецкого (1699–1767), занимавшего пост генерал-прокурора в течение почти всего царствования императрицы Елизаветы.
Занимал Никита Юрьевич и другие крупные должности. Например, должность главы военной коллегии. Имел чин генерал-фельдмаршала. Возглавлял сенат, восстановленный Елизаветой Петровной.
Словом, Никита Юрьевич, конечно же, принадлежал к самой высшей элите Российской Империи и имел возможность позаботиться о будущем своих пасынков Херасковых.
Никита Юрьевич помог своему пасынку Михаилу Хераскову поступить в Сухопутный шляхетский кадетский корпус, который тогда называли рыцарской академией.
Херасков закончил академию, немного послужил в Ингерманландском гусарском полку и перешел на штатскую службу — сначала в Коммерц-коллегию, а потом в Московский университет.
В университете Херасков занял должность асессора, то есть лица, осуществлявшего надзор за студентами. Но Хераскову явно не хотелось ограничивать свою деятельность этим надзором. Он возглавил библиотеку, стал попечителем типографии, надзирателем минералогического кабинета.
С 1756 года Херасков был главным начальником над русскими актерами в Москве и ответственным за заключение контрактов с итальянскими певцами.
Интересно, что первая пьеса Хераскова — трагедия «Венецианская монахиня» — получила очень высокую оценку не только на родине, но и в Германии.
В 1761 году Херасков стал исполняющим обязанности директора университета.
Вокруг Хераскова объединилась большая группа молодых литераторов, в том числе и молодой Фонвизин. Дом Херасковых стал центром жизни тогдашней литературной Москвы.
Херасков проявил себя как великолепный царедворец, сумевший добиться благоволения и Петра III, и низвергнувшей его Екатерины Великой.
1763 году Херасков был назначен директором Московского университета.
Михаил Матвеевич Херасков входил в группировку светлейшего князя Григория Григорьевича Орлова (1734–1783) — фаворита Екатерины Великой. После того как звезда Орлова закатилась, Херасков сохранял верность ему и его группировке.
Херасков — известный деятель российского масонства. Понимаю, что масонская тема сильно исковеркана так называемой теорией заговора, но в случае Хераскова речь идет о совершенно официальной информации.
Какое-то время Херасков пробыл в опале в связи со своими масонскими увлечениями. Но потом опала была снята, и в 1778 году Херасков окончательно утвердился в должности куратора Московского университета. Он-то и создал благородный пансион, в котором позже получили образование Жуковский, Лермонтов, Тютчев и другие знаменитые литераторы.
Серьезные масоноведы установили, что Херасков состоял с 1773 года в ложе «Гарпократ», а с 1776 года был оратором ложи «Озирис».
В 1780-е годы Херасков стал одним из основателей ложи «Латона».
В 1782 году он был посвящен в так называемый «теоретический градус» ордена «Розенкрейцеров».
Его масонское имя — Михаил от натурального колоса (Michael ab arista naturante).
Херасков находился в очень тесной связи с Иваном Григорьевичем Шварцем, известным масоном-мартинистом, ближайшим сподвижником самых крупных тогдашних российских масонов Новикова и Лабзина.
Кстати, Шварц был родом из Трансильвании. Шварц вместе с Херасковым активнейшим образом занимались внедрением масонских идей в очень склонную к этому элиту России.
Личными усилиями Шварца русское масонство было отделено от шведского, частью которого являлось. Россия стала независимой от Швеции масонской провинцией. Всё это было сделано при прямом влиянии одного из крупнейших европейских масонов — Фридриха Вильгельма Брауншвейгского (1771–1815), генерала Прусской армии, командира так называемого Черного корпуса, имевшего прозвище Черный герцог.
Фридрих Брауншвейгский был известен тем, что яростно сражался с Наполеоном в составе британской армии, возглавляя ставших легендарными черных брауншвейгских гусар.
Шварц, находившийся в прочнейшей связи с Херасковым, обустраивал дела русского масонства сначала в Брауншвейге, потом в Берлине. Он получил высокие розенкрейцерские полномочия.
Шварц продолжал развивать свою масонскую активность, в том числе и через создание некоего Дружеского общества.
Воспитанники Дружеского общества жили под непосредственным надзором Шварца, который читал им специальный курс «Философии истории».
Таков был один из ближайших соратников Хераскова. Что же касается самого Михаила Матвеевича Хераскова, то он действительно постоянно проявлял себя как великолепный царедворец. И даже когда Екатерина начала конфликтовать с российским масонством, Херасков сумел не пострадать и остаться в должности благодаря заступничеству Гавриила Романовича Державина (1743–1816) — поэта и государственного деятеля, про которого Пушкин написал знаменитые строки: «Старик Державин нас заметил И, в гроб сходя, благословил», и Платона Александровича Зубова, последнего фаворита императрицы Екатерины II.
Екатерина II, организовавшая в конце жизни гонения на масонов, не распространила свои гонения на Хераскова. Павел I масонов ценил. Ценил он и те оды, которые ему адресовал блестящий царедворец Херасков. Писал Херасков оды и Александру I, который тоже благоволил и к Хераскову, и к тому масонскому направлению, к которому Херасков принадлежал.
Но пора вернуться к Жуковскому. Как мы убедились, Херасков был куратором Московского университета с 1778 по 1802 год. В бытность куратором Московского университета Херасков учредил тот самый Московский университетский благородный пансион, в котором Жуковский учился с 1797 по 1801 гг., то есть тогда, когда Херасков курировал и университет в целом, и находившийся при нем пансион.
Нет никаких сомнений в том, что этот пансион был местом взращивания молодых людей, созвучных тому, что осуществляли Херасков, Шварц и другие. Это следует уже из того, что такие люди, как Херасков, не создают пансионов в случае, если они не являются местами взращивания нужных им кадров. Но такое общее умозаключение не является единственным обоснованием тезиса о «взращивании» Херасковым в его пансионе молодых людей с нужным мировоззрением. Есть и некий более конкретный момент, подтверждающий данное утверждение.
Он заключается в том, что в пансионе, находившемся под контролем Хераскова и его соратников, было создано некое особое литературное общество, именовавшееся «Собрание».
Первым председателем общества стал Жуковский. В число членов общества кроме Жуковского входили Дмитрий Дашков, а также Андрей и Александр Тургеневы.
Дмитрий Васильевич Дашков (1789–1839) стал впоследствии и основателем литературного общества «Арзамас», и крупнейшим чиновником (генерал-прокурором Правительствующего сената с 1829 года, министром юстиции — с 1832 года). Его фамилия был нанесена золотыми буквами на мраморной доске Московского благородного пансиона.
Карьера Дашкова сильно связана с русским посольством в Константинополе. Дашков был вторым советником посольства, а послом был знаменитый граф Иоанн Каподистрия (1776–1831) — министр иностранных дел России с 1816 по 1822 гг.; первый правитель независимой Греции в 1827–1831 гг. Каподистрия разрабатывал проект административного устройства Бессарабии после ее присоединения к России. По-настоящему Дашков развернулся при Николае I, став одним из главных вершителей судеб России. Такова официальная карьера Дашкова. Но ничуть не менее важна его карьера неофициальная, у истоков которой стоит общество «Арзамас».
Общество «Арзамас», именуемое иначе «Арзамасское общество безвестных людей», представляло собой и литературный кружок, и так называемое «закрытое дружеское общество».
В общество входили и будущие ключевые деятели культуры (Жуковский, Батюшков, Пушкин), и будущие крупнейшие политики (Уваров, Блудов, Дашков).
Каждый из членов общества получил прозвище, взятое из баллады Жуковского. Так, сам Жуковский стал Светланой, Вяземский — Асмодеем, Пушкин — Сверчком.
В общество вошли и будущие декабристы. Данное общество противопоставляло себя другому обществу — «Беседы любителей русского слова».
Членов этих двух обществ называли шишковистами и карамзинистами. При этом сам Александр Семенович Шишков (1754–1841), против которого ополчился «Арзамас», ратовал за сохранение славянской лексики и недопущение разного рода языковой иностранщины. А Николай Михайлович Карамзин (1766–1826), которому Пушкин посвятил своего «Бориса Годунова», взял на себя роль главного оппонента Шишкова. Соответственно, «шишковистов» называли еще и «архаистами», а «карамзинистов» — «новаторами».
В число «шишковистов» входили такие блестящие литераторы, как Гавриил Романович Державин и русский баснописец Иван Андреевич Крылов (1769–1844).
История общества «Арзамас» подробно разобрана как исследователями творчества Пушкина, так и историками. Я здесь не имею возможности подробно остановиться на этом достаточно известном обществе, которое раскололось после восстания декабристов. Ибо в его числе были и декабристы, и их гонители.
Обсуждая здесь общество «Арзамас», я обращаю внимание на следующие обстоятельства:
Обстоятельство № 1 — общество «Арзамас» было создано Дмитрием Дашковым, ближайшим другом Жуковского, учившимся вместе с ним в Московском университетском благородном пансионе.
Обстоятельство № 2 — уже в период учебы в этом пансионе Дашков и Жуковский создали общество «Собрание».
Обстоятельство № 3 — общество «Собрание» и общество «Арзамас» как минимум связаны между собой личностями Дашкова и Жуковского. На самом деле связи еще намного прочнее. Но достаточно и этого.
Обстоятельство № 4 — общество «Собрание» находилось под плотной опекой Хераскова и его соратников. Собственно, под их контролем находилось всё, что происходило в Московском пансионе. Но «Собрание», будучи литературным обществом, естественно, особо опекалось Херасковым и его сторонниками.
Обстоятельство № 5 — блистательная карьера Жуковского, ставшего наставником наследника престола, лишь отчасти могла быть связана с поэтическим талантом Василия Андреевича. Ведь Пушкин не стал ни наставником наследника престола, ни таким сановником, как Жуковский. Он — в пике своей трагически гротескной как бы карьеры — получил полуиздевательскую должность камер-юнкера. И всё. А Жуковский получил неизмеримо больше.
В 1816 году Жуковский становится чтецом при вдовствующей императрице Марии Федоровне, она же — София Мария Доротея Августа Луиза Вюртембергская, вторая супруга российского императора Павла I, мать императоров Александра I и Николая I.
В 1817 году Жуковский становится учителем русского языка принцессы Шарлотты — будущей императрицы Александры Федоровны, урожденной Фредерики Луизы Шарлотты Вильгельмины Прусской, супруги императора Николая I, матери Александра II.
В 1825 году (по другим источниками — в 1826-м) Жуковский назначается воспитателем будущего императора Александра II.
Влияние Жуковского при дворе огромно. Общеизвестно, что он использовал это влияние для смягчения участи гонимых (Пушкина, Шевченко, Герцена, декабристов). Но каков источник этого влияния? Тут ведь мало быть наставником наследника-цесаревича, пусть и произведенным в тайные советники после совершеннолетия цесаревича.
Мало быть и другом Евграфа Романовича Рейтерна, он же — Герхардт Вильгельм фон Рейтерн (1794–1865). Рейтерн в 1837 году стал официальным придворным художником. В 1814 году познакомился с Гёте в Веймаре. Он общался с Гёте в Гейдельберге в 1815 году и в Йене — в 1817-м. Он переписывался с Гёте.
А Жуковский в 1841 году сочетался браком (в возрасте 58 лет) с девятнадцатилетней дочерью своего друга Рейтерна — Елизаветой Евграфовной Рейтерн (1821–1856). Вдумаемся, последние двенадцать (!) лет своей жизни Жуковский провел в Германии, в кругу семейства Рейтернов. И умер он в Германии.
Согласитесь, что тема взаимодействия между кругом Хераскова-Жуковского и кругом Гёте не является вполне беспочвенной. Тем более что помимо уже обсуждавшихся нами фигур, входящих в тот круг, который мы назвали кругом Хераскова–Жуковского, есть и другие примыкающие к этому кругу. Например, Николай Михайлович Карамзин, чья роль нами обсуждена в связи с обществом «Арзамас», но который еще теснее связан с этим кругом и через Московский университет, и через масонскую ложу «Золотого венца», в которую Карамзин вступил в Симбирске в начале 80-х годов XVIII столетия.
Переплетений так много, что их нельзя игнорировать. Между тем Карамзин — это тоже крупнейшая дворцовая фигура. Он при Александре I (императорским указом от 31 октября 1803 года) получил титул историографа, который в России никогда после смерти Карамзина не возобновлялся.
В 1804 году Карамзин получил не только титул, но и должность историографа. В дальнейшем царь Александр I всё более возвышал Карамзина и даже поселил его рядом с собой в Царском Селе.
Так что Жуковского с Карамзиным объединяет не только общество «Арзамас» и масонские ложи, не только германофильство, не только литературная и историко-культурная ориентация, но и блистательное царедворчество. Причем, находясь в сходных дворцовых позициях, Карамзин и Жуковский просто должны были быть близки, иначе они бы просто не уцелели. Так они и были близки! Вот и получается, что русское паломничество в Веймар, русское германофильство определенного образца было существенным фактором жизни высших кругов российского имперского общества. Да и могло ли быть иначе при соответствующем сугубо немецком генезисе русских царей и цариц. Да, они крестились, они сохраняли верность великой Российской Империи. Но они оставались при этом выходцами из определенной европейской элиты. Причем выходцами, с этой элитой связанными.
Но давайте для начала сосредоточимся все-таки на Жуковском, связь которого с Гёте наиболее очевидна.
Мы уже установили, что каналы (они же — элитные лифты), двигаясь по которым (или с помощью которых) Жуковский достиг таких дворцовых высот, не имели ничего общего со столь важным в ту эпоху статусом семьи Жуковского. И что никаких других каналов, кроме тех, которые мы могли бы условно назвать «херасковскими», у Жуковского не было. Значит, сработали именно эти каналы.
Какова же их связь с Гёте и Веймаром? Для того чтобы ответить на этот вопрос, надо обсудить качество отношений между Жуковским и Гёте. А также между веймарской «меккой» и ее российскими элитными паломниками.
Может быть, всматриваясь в эти хитросплетения, мы больше поймем о Гёте? А заодно и о том, что связывает его «Фауста» в целом и вторую часть в особенности с очень определенной и крайне темной античной архаикой?
Как мы уже установили, одним из важнейших исследователей германофильства Жуковского и его круга является А. Н. Веселовский. Оговорю еще раз, что он — один из самых выдающихся и въедливых (в лучшем смысле этого слова) филологов, исследовавших так называемое «германофильство русской литературы». Кстати, этот термин — «германофильство русской литературы», видимо, впервые задействован именно Веселовским.
Вдумаемся: одно дело — когда ваш покорный слуга, сочетая в своем исследовании философию с политической аналитикой, начинает от себя рассуждать о якобы имеющем место германофильстве русской литературы, причем германофильстве, порожденном определенным состоянием русской имперской элиты. И другое дело — когда данный термин вводится крайне компетентным филологом, реально посвятившим всю свою жизнь осуществлению определенных, в принципе достаточно узкоспециальных исследований.
Я, например, ну уж никак не хочу посвящать свою жизнь исследованию германофильства Жуковского и иже с ним. Да я и не могу исследовать это самое германофильство так, как его исследуют Веселовский и другие филологи. Потому что для того, чтобы так исследовать это самое германофильство, нужно слиться воедино с определенной узкофилологической методологией. А я и не хочу, и не могу с ней слиться воедино. У меня другие приоритеты, другой тип подхода к исследовательской деятельности, а главное — совсем другие методологические исследовательские средства, которые не хочется называть ни инструментами, ни технологиями, но которые, конечно же, близки и к тому, и к другому.
Поэтому я беру на вооружение данные Веселовского и других филологов, исследовавших германофильство русской литературы, провожу с использованием своей методологии первичную фильтрацию этих данных. А затем, опять же с использованием своей методологии, начинаю эти отфильтрованные данные интерпретировать и сопрягать сообразно целям моего собственного исследования.
Но вначале нужно, во-первых, сослаться на Веселовского и других исследователей, оговорив тем самым, что сообщаемые читателю сведения не мой философско-аналитический «самострок», а в высшей степени достоверные данные, добытые высокими узкими специалистами.
И, во-вторых, привести хотя бы часть этих данных.
И только после этого можно начать обсуждение этого самого, не мной обнаруженного, германофильства великой русской литературы.
А также всего того, что породило это германофильство.
(Продолжение следует.)