Перед тем, как обсудить то, что я называю малосъедобными, но не лишенными познавательной ценности «конспирологическими колбасками», я хочу оговорить, что существует и иная, а) сходная и б) гораздо более съедобная интеллектуальная пища.
Что не любая теория заговора является конспирологией.
Что конспирология — это теория некоего тотального заговора, причем такая теория, которая не опирается ни на какой серьезный фактический материал. Если же речь идет о конкретном заговоре, и разговор о нем опирается на фактический материал, то это не конспирология — это специстория. В конце концов, заговоров было очень много. Причем конкретных. Обсуждение убийства Павла Первого — это конспирология? Полно!
Говорят, что заговоры ничего не означают и всё определяют исторические закономерности, например, классовая борьба. Во-первых, я этого не отрицаю. А во-вторых, сегодня на каждого, кто ищет одни исторические закономерности, найдутся другие, которые будут искать исторические закономерности диаметрально противоположные. В этом смысле осмелюсь сказать, что нет ничего исторически конкретнее, реальнее и осязаемее, чем конкретные, реальные заговоры.
Есть ли исторические закономерности — это открытый вопрос. Я, например, считаю, что есть, а другие считают, что нет. А конкретные заговоры — вот они, всматривайся, осязай. История Распутина и его опекунов — это конспирология или специстория? Это «взгляд и нечто» или это нечто конкретное?
Я открываю воспоминания князя Феликса Юсупова. Они называются «Конец Распутина. Воспоминания». Обсуждая Распутина, князь Юсупов, который сначала к нему присоседился, а потом его прикончил, говорит о Распутине:
«Моему воображению рисовался чудовищный заговор против России, и в центре его стоял этот «старец», волею неуловимого рока или игрою несчастного случая ставший опасным орудием в руках наших врагов.
«Сознает ли он смысл всего того, что он делает? — думал я. — Нет, конечно, не сознает. Он не может понять, насколько сложна та паутина, которой он опутан, как тонка ухищренность и дьявольская изобретательность людей, им руководящих».
Темный, еле грамотный мужик, он не мог, конечно, во многом разобраться и многого не понимал. Беспринципный, циничный, жадный до денег, достигнув головокружительного успеха, он стал еще беспринципнее, циничнее и жаднее».
Феликса Юсупова всё время мучает мысль о том, кто стоит за Распутиным. Он пытается найти корни распутинского влияния в самом Распутине, говорит о некоей распутинской силе: «Мне не раз казалось, когда я смотрел ему в глаза, что, помимо всех своих пороков, он одержим каким-то внутренним «беснованием», которому он подчиняется, и в силу этого многое делает без всякого участия мысли, а по какому-то наитию, похожему на припадочное состояние».
Юсупов пытается отмахнуться от идеи заговора с использованием Распутина. Он пытается свести всё к каким-то качествам самого Распутина, обусловливающим его фантастическое влияние. Он не любитель конспирологии — этот далеко не безусловный со всех точек зрения князь Феликс Юсупов — ценный исторический свидетель и участник вполне конкретного заговора.
Юсупов снова и снова прощупывает качества самого Распутина, позволяющие объяснить его фантастическое влияние без введения понятия «заговор». При том что заговор для Юсупова — это нечто конкретное.
Юсупов, прощупывая эти качества, сообщает читателю своих мемуаров: «Бесноватость» сообщает особенную уверенность некоторым его (Распутина — С. К.) словам и поступкам, а потому люди, не имеющие твердых душевных и волевых устоев, легко ему подчиняются. Конечно, и его положение — первого советника и друга царской семьи — помогает ему порабощать людей, особенно тех, которых ослепляет всякая власть вообще».
Но, собирая воедино все сильные качества Распутина, сопрягая их со всеми слабостями своего класса, дворца, царя и царицы, Юсупов не может свести концы с концами и вынужден (да, именно вынужден) говорить о некоем конкретном гнезде заговорщиков, манипулирующих Распутиным.
Обсуждая это конкретное гнездо, он сообщает ценные сведения.
«Но кто же были, — спрашивает себя Юсупов, — те люди, которые так умели им (Распутиным — С. К.) пользоваться в своих целях и издали незаметно им руководить?
Едва ли он был достаточно осведомлен об их настоящих намерениях и о том, кто они такие в действительности. Имен их он не знал, так как вообще не помнил, как кого зовут, и имел обыкновение всем давать клички. Упоминая намеками о своих таинственных руководителях, он называл их «зелеными». Лично он их, вероятно, и не видел никогда, а сносился с ними через третьих или даже четвертых лиц.
В одном из разговоров со мной он как-то мне сказал:
— Вот «зеленые» живут в Швеции, поедешь туда и познакомишься.
— А в России есть «зеленые»? — спросил я.
— Нет, только «зелененькие», друзья ихние, да еще наши есть, умные все люди, — ответил он».
Далее Юсупов пишет:
«Думая обо всем этом, об этой распутинской тайне, быть может, гораздо более сложной, чем он сам, я всё же ждал дальнейших событий».
А почему, собственно, эти сведения Юсупова надо рассматривать как малосъедобную конспирологическую интеллектуальную пищу? Почему это конспирология, а не специстория?
Князь Феликс Феликсович Юсупов, граф Сумароков-Эльстон (1887–1967), последний из князей Юсуповых. Он известен как участник убийства Григория Распутина.
Феликс Юсупов — младший сын княжны Зинаиды Николаевны Юсуповой и графа Феликса Феликсовича Сумарокова-Эльстона. В 1885 году его отец получил право на княжеский титул. Феликс после гибели в 1908 году своего старшего брата Николая стал единственным наследником огромного состояния рода Юсуповых. Он был англофилом. Учился в Оксфордском университете, проявлял актерские дарования.
В 1914 году Юсупов сочетался браком с княжной императорской крови Ириной Александровной. Во время Первой мировой войны, будучи освобожден от призыва в армию (тогда освобождали единственных сыновей в семьях, а Юсупов был именно таковым), Феликс Юсупов занимался организацией госпиталей. Потом поступил на офицерские курсы и получил офицерское звание.
В 1915 году у Юсупова родилась дочь Ирина, крестными которой были Николай II и императрица Мария Федоровна.
Юсупов убивал Распутина вместе со своим шурином Великим князем Дмитрием Павловичем и депутатом Государственной думы В. Пуришкевичем.
После Октябрьской революции Юсупов сначала уехал в Крым, а потом, вместе с Марией Федоровной, был вывезен из Крыма линкором «Мальборо». Вывезя на борту линкора ценнейшие полотна Рембрандта и семейные драгоценности, Юсупов безбедно жил по преимуществу в Париже. Он судился с создателями голливудского фильма «Распутин и императрица» (в фильме была неоправданно задета честь его жены) и выиграл суд.
Во время Второй мировой войны он отказался поддержать нацистов и отверг предложение вернуться в Россию. Юсупов скончался в Париже в 1967 году в возрасте восьмидесяти лет. Он похоронен на русском кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа.
Феликс Феликсович Юсупов был достаточно эксцентричен. Его поведение содержало в себе элементы предосудительности с точки зрения нравов той эпохи. Это порождало массу сплетен, достоверность которых сейчас уже трудно, да и не нужно, устанавливать.
Но ни эта эксцентрика, ни особое англофильство Юсупова никоим образом не ставят под сомнение достоверность сообщаемых им сведений. Юсупов с определенными целями вкрался в доверие к Распутину. Он был его конфидентом. Распутин делился с ним ценной информацией. Князь Феликс Феликсович вполне обладал определенными представлениями о чести и честности. Наличие этих представлений исключает выдуманность, спекулятивность сообщаемой Юсуповым информации.
Так значит, были какие-то «зеленые», которые управляли поведением Распутина, находясь в Швеции. И это не конспирологические сведения. Это информация, получаемая из авторитетного источника, находившегося в доказанных конфиденциальных отношениях с источником информации — Распутиным.
А вот другой источник, который тоже никак не является конспирологическим.
Это Н. А. Соколов (1882–1924), следователь по особо важным делам Омского окружного суда. Расследование убийства царской семьи Соколову поручил в феврале 1919 года адмирал Колчак. Соколов действовал с огромным рвением и достаточной добросовестностью. В 1920 году он перевез собранные им материалы из Харбина во Францию. И продолжал работать над расследованием убийства царской семьи вплоть до своей смерти. Часть материалов следствия была опубликована Соколовым в 1924 году на французском языке. Книга «Убийство царской семьи. Из записок судебного следователя Н. А. Соколова» была опубликована после смерти Соколова, в 1925 году. Есть предположение, что она подвергалась определенному редактированию и потому не заслуживает полного доверия. Но если какие-то сведения и подвергались редактированию, то вовсе не те, которые мы приводим. Потому что эти сведения можно найти и в других источниках. Для меня здесь важно, что Соколов не конспиролог, занимающийся абы какими «заговорами вообще», он — профессиональный следователь, занятый конкретным вопросом.
Вот что написано в седьмой главе книги Соколова «Убийство царской семьи»:
«В конце ноября 1916 года Центр Государственного Совета поручил одному из своих членов сообщить Протопопову, что его нахождение на посту министра абсолютно недопустимо, что он, ради блага Родины, должен уйти в отставку.
Свидание этого лица с Протопоповым состоялось в квартире первого 2 декабря (старого стиля) в 12 часов ночи.
Это лицо (по поводу которого Соколов пишет в сноске: «Этот свидетель допрошен мною 16 апреля 1921 года в Париже») показывает: «Я передал ему (Протопопову — С. К.) то, что мне было поручено. Проявив много черт, свойственных болезни истерии, Протопопов уверял меня, что его никто не понимает; что он — это несокрушимая мощь и воля; что он преисполнен такими планами, которые принесут благо России. В конце концов он дал мне слово, что завтра (3 декабря) отправится в Царское и подаст прошение об отставке. При этом он просил меня как-нибудь поспособствовать, чтобы ему была дана возможность остаться при Государе, потому что он так полюбил Государя и Государыню, что абсолютно не может жить без них. В то же время он высказал желание, чтобы ему как-нибудь был устроен чин «генерал-майора». В самом конце нашей беседы я сказал ему, что возможно, конечно, что отставка его не будет принята Государем; что это, вероятно, изменит и позицию Государственного Совета, если к тому же он окажется таким деятелем, каким себя рисует, но только при одном непременном условии: если он, Протопопов, не ставленник Распутина. В самых энергичных выражениях Протопопов стал меня уверять, что он не имеет связей с Распутиным, что он встречал его раза два: один раз в лечебнице Бадмаева, где Распутин своими личными свойствами произвел на него огромное впечатление... На этом расстались около половины третьего».
«На следующее утро, — сообщает Соколов, — к этому члену Государственного Совета явилось одно лицо и сообщило ему, что минувшей ночью Протопопов, тут же после беседы с ним, отправился в квартиру Распутина, где его ждали, и оттуда той же ночью была послана в Царское телеграмма такого содержания: «Не соглашайтесь на увольнение директора-распорядителя. После этой уступки потребуют увольнении (такая орфография в телеграмме — С. К.) всего правления. Тогда погибнет акционерное общество и его главный акционер». Подпись на телеграмму была: «Зеленый».
Итак, не только Юсупов, но и Соколов (люди очень разные по своей мировоззренческой ориентации и социальному положению) сообщают о некоем «Зеленом», способном посылать такие телеграммы царю и царице.
Соколов не сообщает нам фамилию члена Государственного Совета. Но это его право следователя. Не доверять информации Соколова у нас нет никаких оснований.
Но даже если отсутствие фамилии источника порождает определенное недоверие, то ниже Соколов сообщает информацию, у которой есть источник и которая полностью подтверждает всё, что сообщено выше. Соколов пишет:
«Начальник Главного Управления Почт и Телеграфов Похвиснев показал: «Я помню, что была также телеграмма, отправленная Государыне и имевшая подпись «Зеленый». В ней говорилось, что если будет уволен кто-то из лиц, входящих в состав акционерного общества, то потребуют увольнения и всего правления, что грозит гибелью и главе общества. Я не знаю, от кого исходила эта телеграмма. Она прошла, как мне помнится, в конце 1916 года».
Действительный статский советник Борис Васильевич Похвиснев (род. в 1858 г.) был назначен начальником Главного управления почт и телеграфов в октябре 1913 года. Похвиснев начал службу в 1878 году в лейб-гвардии Измайловском полку. В 1882 году был зачислен в запас, затем уволился. В конце 1905 года вернулся на государственную службу. С февраля 1906 по октябрь 1913 года занимал должность московского почт-директора.
26 октября 1913 года был назначен начальником Главного управления почт и телеграфов. Пробыв на этой должности вплоть до краха Российской империи, Похвиснев, тем самым, оказался последним руководителем имперского почтово-телеграфного ведомства.
В той же книге Соколова есть такие показания Похвиснева (допрошенного Соколовым 7 мая 1921 года в Париже):
«По установившемуся порядку все телеграммы, подававшиеся на имя Государя и Государыни, представлялись мне в копиях. Поэтому все телеграммы, которые шли на имя Их Величеств от Распутина, мне в свое время были известны. Их было очень много. Припомнить последовательно содержание их, конечно, нет возможности. По совести могу сказать, что громадное влияние Распутина у Государя и у Государыни содержанием телеграмм устанавливалось с полной очевидностью. Часто телеграммы касались вопросов управления, преимущественно назначения разных лиц... В телеграммах Распутина Штюрмер (напоминаю читателю, что Борис Владимирович Штюрмер в 1916 году — Председатель Совета министров Российской империи — С. К.) назывался «стариком». Я помню, в одной из них Распутин телеграфировал Государю: «Не тронь старика», то есть указывал, что не следует его (Штюрмера — С. К.) увольнять. Я помню, что от Распутина исходила одна телеграмма, адресованная Государю или Государыне, относившаяся к Протопопову и указывавшая на связь последнего с Распутиным».
Соколов сообщает также и о связях между Распутиным и Бадмаевым: «Большая близость была между Распутиным и врачом Бадмаевым. Князь Юсупов, выведывая Распутина, вел с ним большие разговоры на эти темы. Много порождают они размышлений о таинственном докторе. <...> Юсупов утверждает, что в минуты откровенности Распутин проговаривался ему о чудесных бадмаевских «травках», которыми можно вызвать атрофию психической жизни, усиливать и останавливать кровотечения».
Соколов ссылается также на свидетельства Пьера Жильяра (1879–1962), который учил детей Николая II французскому языку, являлся наставником Наследника цесаревича Алексея Николаевича с 1913 года, сопровождал Николая II после его отречения в ссылку в Тобольск и был отделен от царской семьи по прибытии в Екатеринбург.
Жильяр после убийства царской семьи оставался в Сибири и помогал следователю Соколову. В 1920 году он вернулся в Швейцарию с Дальнего Востока России. В 1921 году опубликовал книгу «Тридцать лет при русском дворе: Трагическая судьба Николая II и его семьи».
Жильяр сообщает: «Я убежден, что, зная через Вырубову течение болезни (Наследника), он (Распутин — С. К.), по уговору с Бадмаевым, появлялся около постели Алексея Николаевича как раз перед самым наступлением кризиса, и Алексею Николаевичу становилось легче. Ее Величество, не зная ничего, была, конечно, не один раз поражена этим. И она поверила в святость Распутина. Вот где лежал источник его влияния».
Мы еще и еще раз убеждаемся в глубине и прочности коммуникаций между Бадмаевым и Распутиным. Но главное — мы из разных источников черпаем подтверждение того, что «зеленый» и «зеленые», манипулировавшие Распутиным, а также царем и царицей, существовали. Что их штаб находился не где-нибудь, а в Швеции.
Между тем, шведская столица Стокгольм была реальной главной базой немецкой стратегической агентуры, осуществлявшей подрывные действия против России в ходе Первой мировой войны.
Это, опять же, не конспирологическая, а достоверная специсторическая информация.
Одним из главных шведских русофобов и германофилов, работавших на поражение России ради обеспечения независимости Швеции и укрепления германского влияния, был Свен Гедин. Это тоже не конспирологическая, а достоверная специсторическая информация.
Гедин, находясь в Стокгольме, постоянно поддерживал связь с Бадмаевым. А Бадмаев поддерживал связь с Распутиным. Германофильство Распутина — очевидный специсторический факт. Был ли он завербованным шпионом Германии, неизвестно. Но то, что он был крайним германофилом, это, повторяю, неоспоримо. В качестве германофила Распутин боролся за интересы Германии, которой нужен был выход России из войны. Возможно, этот выход нужен был также и России — не спорю. Но нас сейчас интересует некая система коммуникаций, некая сеть, как говорил князь Юсупов. Эта сеть не могла не включать в себя Гедина как знатока России и обладателя множества элитных русских коммуникаций — и Распутина как незаменимого элемента сети.
В сеть должен был быть включен Бадмаев. Крайне сомнительно, чтобы в той же Швеции в те же годы был другой центр подрывных действий против России. Но если это был именно этот центр и его руководитель называл себя «Зеленый», если члены этого центра именовали себя «зелеными», то бесконечно мутный вопрос о том, были ли некие «зеленые» и что они собой знаменовали, становится если не ясным до конца, то хотя бы чуть менее мутным.
Занимаясь расследованием убийства царской семьи, следователь Николай Соколов почти случайно вышел на некую загадочную и при этом вполне конкретную фигуру, некоего Бориса Николаевича Соловьева. Этот Соловьев, которого белогвардейцы поначалу подозревали (причем, по-видимому, необоснованно) «всего лишь» в содействии большевизму, вскоре начал давать ценные сведения. Отец Бориса Николаевича Соловьева был поначалу секретарем Симбирской духовной консистории (учреждение при епископе по управлению епархией — С. К.). Потом отец Бориса Николаевича Соловьева — Николай Васильевич Соловьев — получил достаточно высокое назначение в Киеве. Потом он стал аж казначеем Святейшего Синода.
Борис Николаевич Соловьев сообщил следователю Соколову, что его отец был в большой дружбе с Григорием Ефимовичем Распутиным. Что его отец и Распутин были «старые знакомые и приятели».
Борис Николаевич Соловьев сообщил также, что он был с детства проникнут религиозными устремлениями и хотел стать священником. Что в силу этих устремлений он мало интересовался политикой, ибо «получил воспитание в консервативно-патриархальной среде и был проникнут с детства религиозными началами, занимавшими меня почти всецело».
Что еще удалось установить следователю Соколову?
Что в августе 1917 года, когда царская семья была уже в Тобольске, Борис Соловьев едет в Тобольск и пытается установить отношения с местным епископом Гермогеном.
Кстати, семья покойного Распутина проживала в селе Покровском Тобольской губернии. Не установив отношения с епископом Гермогеном, Соловьев 5 октября 1917 года женится на дочери Распутина Матрене, после чего снова едет в Сибирь.
Соколов сообщает: «Я спрашивал Соловьева, как же объяснить его роль в дни смуты и близость к Распутину.
Он много говорил мне о запросах человеческого духа. В чрезвычайно светлых тонах рисовал он на следствии личность Распутина, а себя самого как моралиста и глубоко религиозного человека».
Матрена Распутина сложно относится к своему мужу Соловьеву, который, по ее мнению, не является достаточно святым человеком, но она убеждена, что Соловьев женился на ней по любви и что она сама любит Соловьева. Отношения Соловьева с Матреной Распутиной достаточно сложные, но вполне вписываются в обыкновенную сложность отношений между мужем и женой. Что же касается Соловьева, то он, женившись на Матрене Распутиной, входит в круг распутинцев, которому доверяет императрица. Распутин умер, но его кружок существует. И поддерживает связи с императрицей, которая этому кружку доверяет.
Две горничные императрицы, Уткина и Романова, — распутинки. Они выводят Соловьева на императрицу. При этом о подобном контакте не знает даже ближайшее и самое доверенное окружение императрицы, например, ее камер-юнгфера Магдалина Францевна Занотти, прибывшая с будущей императрицей из Дармштадта и служившая ей верой и правдой. Как же надо было верить Соловьеву для того, чтобы не сообщить о своих коммуникациях с ним даже Занотти...
Соловьев приводит следующее сообщение лидера русских монархистов, члена Государственной думы Н. Е. Маркова (1866–1945): «В период царскосельского заключения Августейшей Семьи я пытался вступить в общение с Государем Императором. Я хотел что-нибудь делать в целях благополучия царской семьи и в записке, которую я послал при посредстве жены морского офицера Юлии Александровны Ден, очень преданной Государыне Императрице, и одного из дворцовых служителей, я извещал Государя о желании послужить царской семье, сделать всё возможное для облегчения ее участи, прося Государя дать мне знать через Ден, одобряет ли он мои намерения. <...> Государь одобрил мое желание».
Дальше начинается подготовка одного из планов спасения царя. За это время царя перемещают в Тобольск. Подготовка продолжается. Марков сообщает следователю Соколову, что «спустя некоторое время был решен отъезд в Сибирь офицера Сергея Маркова. Этот Марков был близок с Ден и, вероятно, с Вырубовой. <...> Он (Марков — С. К.) нам сказал, что в Тюмени <...> во главе вырубовской организации стоит зять Распутина Соловьев; что дело спасения, если понадобится, Царской Семьи налажено Соловьевым».
Совершенно разные люди сообщают Соколову, что именно Соловьев является главным в вопросе спасения царской семьи и что все остальные должны ему подчиняться. Чем это кончается для царя и царицы, понятно. Но Соловьев продолжает свою деятельность. О ней, в частности, сообщает некий свидетель Мельник. Он говорит, что Соловьев появился в Тобольске в последних числах сентября 1918 года. Что в это время некий конфидент Мельника, которого он называет «N», общался с кругом Соловьева. Что приятели Соловьева имели какое-то отношение к шведской миссии, состоявшей из немцев. И что однажды ему, Мельнику, приходилось слышать, как священник Васильев, поссорившись с Соловьевым, грозил запрятать его в тюрьму как германского шпиона».
Далее Соколов заявляет: «При обыске у Соловьева были найдены четыре книги. <...>
В этих книгах <...> оказались карандашные пометки. Они сделаны там, где освещаются отношения Китая и Германии.
В дневнике Соловьева я нашел тот самый знак, которым пользовалась Императрица. Соловьев ответил мне, что это — индийский знак, означающий вечность (то есть однозначно речь идет о свастике — С. К.). Он уклонился от дальнейших объяснений.
Марков (речь идет о Сергее Маркове — С. К.) был более откровенен и показал: «Условный знак нашей организации был (далее — рисунок свастики — С. К.). Императрица его знала». <...>
Марков показал также, что Соловьев до войны проживал некоторое время в Берлине, а затем в Индии, где обучался под руководством какого-то испытателя в теософической школе в городе Адьяре».
В городе Адьяр находилась созданная еще в XIX веке штаб-квартира Всемирного теософского движения, организованного Еленой Блаватской. Неожиданно выясняется, что лжеспаситель царя и царицы, женившийся на дочери Распутина, — это ставленник немцев, тесно связанный с Тибетом. Мало Бадмаева, Доржиева, Гедина... Еще один тибетский персонаж с немецко-теософическими (да еще и шведскими) коммуникациями.
Можно ли называть все эти сведения Соколова конспирологическими? Спору нет, мы не имеем права считать такие сведения абсолютно достоверными. Но согласитесь, они гораздо ближе к специстории, к следственным запутанным разбирательствам, чем к конспирологии, в которой голословно говорится о том, что извечно борются такие-то и такие-то силы. Но ведь сообщенными сведениями всё никоим образом не исчерпывается.
(Продолжение следует.)